Фанфан-Тюльпан - Пьер Вебер

— Это все твои проклятые книжки, твои пьесы для театра!

Папаша Магю, бледный от ярости, завладел вышиванием и, разглядев на рисунке военного верхом, изящные контуры которого уже начали вырисовываться на ткани, завопил:

— Опять этот Фанфан!

— Да, и навсегда! — ответила молодая девушка тоном, полным великолепной решимости. — Он пошел в солдаты ради меня. Я дала ему слово ждать. И я буду самой негодной из всех девушек на свете, если не дождусь его возвращения!

— Его возвращения? — захохотал пономарь, почему-то сразу успокоившись.

— Во-первых, — вставила мать, — с тех пор, как он уехал, написал ли он тебе хоть что-нибудь? А во-вторых, кто знает, вернется он или нет?

— Да не вернется он никогда! — притворно соболезнующим тоном промолвил отец.

Перетта стала бледной, как мертвец. Но папаша безжалостно продолжал:

— Только что двое солдат, парни из Корневилля, которые ехали домой в дилижансе, уверили меня, что его убили на войне.

— Это неправда! Этого не может быть! — закричала Перетта. Она вся задрожала и разразилась рыданиями. — Мама, папа! — умоляла она. — Скажите, что он жив!

Оба родителя хранили молчание.

Перетта душераздирающе застонала, а потом вдруг с безумным выражением лица, словно охваченная внезапным намерением, стремительно выбежала из дому.

Мать хотела побежать за ней, но муж удержал ее.

— Оставь! — сказал он. — Это скоро пройдет.

И, вынув из кармана сюртука очередное письмо от Фанфана, он бросил его в огонь, где оно вспыхнуло и превратилось в пепел.

Перетта в полном смятении чувств бежала через поле. Начинали сгущаться сумерки, закат покраснел. Телеги жнецов возвращались по дороге домой, парни пели старые, знакомые песни. Издалека слышались колокольчики коров. Грустный сумрак, предшествующий полному заходу солнца, опускался на деревню, уставшую после трудового дня.

В глубине долины, почти спрятанная густой зеленью, текла между ив и тростниковых зарослей довольно глубокая река. Перетта быстро достигла высокого берега и, обуреваемая ужасным отчаянием, не в силах отогнать от себя страшное видение — безжизненного Фанфана, истекающего кровью, — видение, которое не раз посещало ее в минуты, когда она теряла голову от горя, — бросилась в воду и исчезла среди густой и высокой травы, растущей у самого края реки.

Тут раздался громкий крик:

— Стой! О, черт побери, бедная девочка!

Это был Бравый Вояка, который, копаясь в земле у себя в садике, видел, как Перетта с безумным видом выбежала из дому. Предчувствуя беду, добряк бросился за ней, но не успел.

— Тысяча чертей! Гром и молния! — бормотал он. — Нет уж, никто не скажет, что я дал ей пропасть!

Ни секунды не раздумывая, он тоже бросился в воду.

Нырнув пару раз, старик вытащил бездыханную Перетту на берег.

Потом, схватив ее на руки, донес до ближайшей дороги, по которой в этот момент ехала красивая берлина, запряженная четверкой лошадей.

— На помощь! — уже в полутьме закричал Бравый Вояка, положив Перетту на траву у обочины дороги. В тот же миг кучер остановил лошадей, и в окошке кареты показались две головы. Дрожа от холода, весь мокрый насквозь, старый солдат попросил:

— Будьте так добры, помогите мне, пожалуйста, доставить это дитя в деревню!

Ехавшие в карете выскочили наружу. Это были мужчина лет тридцати с изысканными манерами и необыкновенно изящно одетая молодая женщина чарующей красоты и приятного обращения. Путешественница сразу же бросилась к Перетте, которая не подавала признаков жизни.

— Боже! Что же случилось? — спросила она с живым сочувствием.

— Сударыня, — ответил Бравый Вояка, — это длинная любовная история. Девочка много выстрадала. Родители ее преследовали, и она решила покончить со всем сразу таким образом. Не окажись я здесь — не сомневаюсь, что тут бы ей и конец был!

— Бедняжка! — вздохнула незнакомка, склонившись к неподвижной Перетте, — такая хорошенькая! — Потом она добавила: — Перенесите ее ко мне в карету. Мы отвезем ее домой!

Бравый Вояка поднял Перетту и уложил ее в карете на подушки. Спутник дамы успел быстро расстелить на сиденье свой плащ. Взобравшись на козлы, Бравый Вояка объяснил кучеру, куда ехать. Через несколько минут карета остановилась перед домом пономаря. Каково было удивление папаши Магю, когда он увидел, что Бравый Вояка вылезает из кареты, держа в объятьях его дочь в совершенно мокром платье и без сознания.

— Ну, дела! — вскричал старый пономарь. — Да, кажется, ей захотелось отправиться на тот свет! Только этого не хватало!

Старый солдат твердым шагом, мимо него, вошел в дом и бережно положил свою ношу в глубокое кресло.

— Вот негодяйка! — ворчала мамаша Магю. — У меня от нее вся кровь в голову ударила!

Тут Бравый Вояка уже не мог сдержать негодования и закричал:

— Да замолчите же, наконец! Вы оба бессердечные чурбаны! Два чудовища! Если ваша дочь бросилась в речку, то потому, что вы ее до этого довели! Она была очень несчастна! Что, вы не видели, что ли, что она здесь задыхается, бедная птичка? — не давали ей вздохнуть, заперли ее в клетку! Ах, тысяча чертей! Был бы я на службе, вы бы узнали, из какого дерева сделана моя трость!

И солдат сделал жест, показывающий, как бы сломал о голову пономаря свою палку. Мамаша Магю, наконец, решилась обтереть лицо дочери платком, надушенным лавандой, а прекрасная путешественница старалась заставить девушку вдохнуть солей из своего флакона.

Через некоторое время Перетта начала приходить в сознание. Увидев склоненные над нею два незнакомых лица, полные сочувствия, а за ними родителей, она разрыдалась.

Магю, успокоившись, подошел к ней и заговорил:

— Ты, кажется, решила и нас погубить вместе с собой? Когда вся деревня узнает, что тебе вздумалось помереть из-за скверного бездельника, ты понимаешь, какой это будет для нас позор? «Ах, бедненькая! Ах, несчастная дочка пономаря…»

— Довольно! — закричал Бравый Вояка.

Но Перетта уже с трудом поднялась на ноги и ответила решительно и твердо:

— Если я захотела расстаться с жизнью, то это потому, что вы причиняли мне слишком много страданий! Больше я не могла!

От напряжения силы ее иссякли, она зашаталась. Путешественница подхватила Перетту, обняла ее и, шепча ей ласковые и ободряющие слова, усадила ее снова в кресло.

— Сударыня, — промолвила еще слабым голоском Перетта, — вы так добры! Скажите, кто вы?

— Меня зовут Фавар.

— Знаменитая актриса! — воскликнула дочь пономаря, всплеснув руками и вся зардевшись от радости.

Удивленная и польщенная тем, что ее имя известно даже здесь, в затерянном в глубине Нормандии селе, актриса продолжала, показывая на своего спутника: