ВРАТА - Сосэки Нацумэ

Ясуноскэ стал уверять Короку, что Соскэ тоже о нём очень беспокоится и в ближайшие дни придёт к ним обсудить этот вопрос. Насилу удалось успокоить Короку и отправить домой. Уходя, Короку вынул из кармана несколько листков бумаги, объяснив, что причины пропуска занятий полагается излагать письменно, попросил Ясуноскэ поставить личную печатку и добавил, что регулярно посещать колледж не намерен, покуда не решится вопрос о его дальнейшей учёбе.

Сославшись на занятость, Ясуноскэ не просидел и часа. Как быть с Короку, они так и не решили, обменявшись на прощанье примерно такими фразами: «Как-нибудь все вместе соберёмся, не спеша обсудим и решим, а если позволят обстоятельства, пригласим и Короку». После ухода Ясуноскэ О-Ёнэ спросила мужа:

— Что ты обо всём этом думаешь?

Сунув руки за пояс кимоно и слегка ссутулившись, Соске вместо ответа сказал:

— Хотелось бы мне снова стать таким, как Короку! Я вот тревожусь, как бы его не постигла та же участь, что на меня ему плевать на какого-то там старшего брата!

О-Ёнэ унесла чайную посуду на кухню, и после этого разговор больше не возобновлялся. Высоко в небе холодно белел Млечный Путь.

Следующая неделя прошла спокойно, ни от Короку, ни от Саэки не было вестей. Когда О-Ёнэ и Соскэ по утрам вставали, ещё сверкала роса, а полоска неба, видневшаяся из-под крыши, была багряной от солнца. Вечерами они располагались у лампы, стоявшей на закопчённой бамбуковой подставке отбрасывая на стену длинные тени. Случалось, что, разговаривая, они вдруг умолкали, и в наступившей тишине слышалось лишь тиканье стенных часов.

Мало-помалу они всё же как-то решили вопрос о Короку. Пожелает он дальше учиться или не пожелает, было очевидно, что на время ему всё равно придётся съехать с квартиры, которую он снимал, и либо вернуться к тётушке, либо поселиться у Соскэ. Если хорошенько попросить тётку и Ясуноскэ, они, пожалуй, согласятся хоть ненадолго приютить племянника. Но справедливость требует, чтобы Соскэ обеспечил плату за ученье и карманные расходы. А позволит ли его бюджет это осуществить? И так прикидывали О-Ёнэ и Соскэ и этак, но пришли к выводу, что это им не под силу.

— Ничего не выйдет!

— Совершенно невозможно!

Рядом со столовой, где они сейчас сидели, находилась кухня, справа от кухни — комната для прислуги, слева — ещё маленькая комната в шесть татами. В ней особой нужды не было — вместе с прислугой в доме их жило всего трое. В этой комнате стояло трюмо О-Ёнэ, и по утрам, умывшись, Соскэ приходил туда переодеться.

— Может, там и поселим Короку? — предложила О-Ёнэ. Жить и питаться он будет у нас, немного денег добавит тётушка, как-нибудь перебьёмся, пока Короку окончит университет.

— С одеждой тоже можно выйти из положения, — продолжала О-Ёнэ, — у тебя и у Ясуноскэ-сан есть старые вещи, перешьём их, и пусть носит.

Соскэ тоже так думал, но молчал. Зачем доставлять лишние хлопоты О-Ёнэ, да и себе? Но когда жена сама об этом заговорила, у него не хватило духу ей перечить.

Соскэ написал Короку: «Если ты согласен, я ещё раз поговорю с тёткой». Получив письмо, Короку примчался в тот же вечер. Ликующий, он шёл под дождём, стучавшим каплями по зонту, словно деньги на учёбу уже были у него в руках.

— Знаете, отчего тётушка завела тогда этот разговор? — начала О-Ёнэ. — Она считала, что мы вас совсем забросили. Да будь у нас обстоятельства чуть получше, ваш брат давно бы что-нибудь придумал, но вы ведь знаете, что от него, в сущности, ничего не зависело. А сейчас, если мы обратимся к ним с такой просьбой, пожалуй, ни тётушка, ни Ясу-сан нам не откажут. Всё образуется, я уверена, так что вы, пожалуйста, не волнуйтесь.

Окрылённый этими заверениями, Короку возвращался к себе, и снова дождь стучал каплями по его зонту. Через день он явился справиться, не ходил ли ещё брат к родственникам. А через три дня пошёл к тётке и, узнав, что Соскэ ещё не было, пошёл к О-Ёнэ просить, чтобы она поторопила мужа.

Шли дни, и, пока Соскэ всё обещал: «Схожу, схожу», — наступила осень. И вот в один из ясных воскресных дней, когда уже завечерело, Соскэ решил наконец что-то предпринять и написал тётке письмо, на которое пришёл ответ, что Ясуноскэ уехал в Кобэ.

5

Тётка пришла к ним в субботу в третьем часу. С самого утра небо заволокло тучами, подул северный ветер и неожиданно похолодало. Грея руки над круглым бамбуковым очагом, тётка заметила:

— Что, О-Ёнэ-сан, в этой комнате, пожалуй, только летом хорошо, а зимой, видно, холодновато?

Вьющиеся волосы тётки были уложены узлом на затылке, старинные шнурки хаори повязаны на груди. Тётка любила потягивать сакэ, вероятно, до сих пор выпивала перед ужином, оттого, возможно, имела здоровый цвет лица, была полной и потому выглядела весьма моложаво. После её ухода О-Ёнэ обычно говорила Соскэ: «Тётушка совсем ещё молодая». Соскэ отвечал, что ничего в этом нет удивительного, поскольку родила она за свою жизнь всего одного ребёнка. О-Ёнэ с ним соглашалась, потом шла в маленькую комнату и разглядывала своё лицо перед зеркалом. При этом ей казалось, что от раза к разу щёки становятся всё более впалыми. Ничего не было для О-Ёнэ тяжелее мысли о материнстве. У хозяина дома была куча ребятишек, они прибегали в сад на краю обрыва, качались на качелях, играли в пятнашки, и от их весёлых голосов О-Ёнэ бывало горько и пусто. Вот сидит перед нею тётка. Полная, подбородок двойной, так и веет от неё благополучием. Даже смерть мужа на ней не очень отразилась. И всё потому, что у этой женщины есть сын, пусть единственный, но всё же есть, он вырос, получил прекрасное образование.

По словам тётки, Ясуноскэ не переставал тревожиться из-за того, что она сильно располнела и может получить апоплексический удар, если не будет беречься. Слушая тётку, О-Ёнэ думала, что, несмотря на все тревоги, и мать и сын вполне счастливы.

— Как Ясу-сан? — спросила О-Ёнэ.

— Только позавчера, вы подумайте, только позавчера вернулся. Из-за этого, собственно, и нельзя было ответить на ваше письмо, даже неловко… — сказала тётка и снова заговорила о Ясуноскэ.

— Благодарение небу, он окончил университет, но теперь начинается самое главное, и я не могу быть спокойна… В общем-то, ему повезло, с нынешнего сентября он вошёл в долю с владельцем фабрики в Цукидзима, и если проявит рвение, то в конце концов, возможно, добьётся успеха. Правда, молод он слишком, мало ли что может в жизни случиться.

О-Ёнэ, когда тётка умолкала на минутку, вставляла одно-два слова — «поздравляю» или «это прекрасно».

— Он ведь и в Кобэ ездил по делам фабрики, — продолжала тётка. — Говорил, что на тунцеловных судах там должны устанавливать не то нефтяные двигатели, не то ещё что-то.

О-Ёнэ почти ничего не понимала из того, что говорила тётка, но всё время ей поддакивала.

— Я мало что в этом смыслю, — призналась тётка, — но Ясуноскэ всё мне объяснил, и я подумала: «Вон оно что!» Но про нефтяной двигатель и сейчас толком не расскажу. — Тут тётка расхохоталась. — Вроде бы это машина, которая работает на нефти и благодаря которой судно двигается. Словом, вещь достаточно полезная. С этой машиной судно легко уходит в море на пять, а то и на десять миль, и грести не надо. А знаете, сколько судов в Японии? Если на каждое поставить по такой машине, можно получить огромную прибыль, так говорит Ясуноскэ. Он с головой ушёл в это дело. Как-то недавно мы тут даже смеялись: прибыль, разумеется, это хорошо, только не во вред здоровью, так что не стоит особенно увлекаться.

Тётка болтала без умолку, преисполненная гордости за сына. О Короку и речи не было. Соскэ почему-то всё не возвращался со службы.

А Соскэ в тот день после работы доехал до Нижней Суругадай, сошёл с трамвая и, кривя рот, будто от чего-то кислого, квартал-другой прошёл пешком, затем вошёл в ворота дома, где жил зубной врач. Несколько дней назад, разговаривая за обедом с О-Ёнэ, Соскэ вдруг почувствовал боль в переднем зубе. Потрогал — оказалось, что зуб шатается. С этих пор зуб болел всякий раз, как туда попадал чай или даже воздух. Утром Соскэ чистил зубы, стараясь не задеть щёткой больное место, а когда посмотрел в зеркало, то поёжился, словно от холода: в двух задних зубах были серебряные пломбы, поставленные ещё в Хиросиме, а передние оказались неровными и стёртыми, словно отполированными. Переодеваясь в европейский костюм, Соскэ сказал жене:

— Что-то у меня неладно с зубами, все почти шатаются.

Он пошатал пальцем нижние зубы. О-Ёнэ засмеялась.

— Годы сказываются, — проговорила она, пристёгивая ему к рубашке белый воротничок.

В этот день Соскэ наконец решил пойти к зубному врачу. В приёмной у большого стола, спрятав подбородок в воротник, сидели в мягких бархатных креслах ожидавшие своей очереди пациенты. Всё это были женщины. Красивый камин золотистого цвета ещё не был зажжён. Поглядывая на трюмо, в котором отражались на редкость белые стены, Соскэ тоже ждал своей очереди и от скуки стал рассматривать лежавшие на столе журналы. Взял один, другой, третий, — все журналы предназначались для женщин. Некоторые из них Соскэ полистал, разглядывая фотографии на первой странице. Затем взял журнал «Успех». Вначале по пунктам излагался своего рода рецепт успеха. В одном из пунктов говорилось, что надо без оглядки смело идти вперёд, в другом — что очертя голову бросаться вперёд, не обеспечив себе прочного тыла, нелепо. Соскэ прочёл оба пункта и положил журнал на место. «Успех» и Соскэ никак не вязались друг с другом. Соскэ даже не знал до сих пор, что существует журнал с таким названием, и из любопытства снова раскрыл его. Вдруг ему бросились в глаза стихотворные строки: