История полковника Джека - Даниэл Дефо

- Тебе нечего бояться, малыш, - говорит он, - я не трону тебя, бедный мальчик! Никто тебя не тронет.

- Тогда вот он, - сказал я и вытащил бумажник.

Тут он пригласил еще одного господина, судя по всему, владельца этого бумажника, и спросил, тот ли это бумажник, и господин ответил: "Да".

И спросил меня, все ли векселя там.

Я ответил, что как будто одного не хватает, но думаю, что остальные целы.

- А почему ты так думаешь? - спросил он.

- Потому что я слышал, как один малый, который, по-моему, и украл их, говорил, что они чересчур крупные, чтобы ему путаться с ними.

Тогда господин, чьи были бумаги, говорит:

- А где этот малый?

Но чиновник вмешался и сказал:

- Нет, нет, вы не должны спрашивать его об этом, я дал слово, что ему не придется об этом говорить.

- Ну что же, дитя, - говорит тот, - а позволишь ты нам открыть бумажник, чтобы посмотреть, там ли бумаги.

- Открывайте, - говорю я.

Тогда чиновник спрашивает его:

- А сколько там было векселей?

- Всего три, - говорит он, - не считая расписки на двенадцать фунтов десять шиллингов. Один счет сэра Стивена Ивенса на триста фунтов и два иностранных векселя.

- Так, значит, если все они в бумажнике, мальчик получит свои тридцать фунтов, не так ли?

- Да, - отвечает господин, - он их непременно получит. - И, обращаясь ко мне, говорит: - Подойди ко мне, дитя, позволь мне открыть бумажник.

Я отдал ему бумажник, он открыл его и увидел там все три векселя и другие бумаги, в целости и сохранности, не смятые и не порванные, и признал, что все в порядке.

Тут чиновник и говорит:

- Я поручился мальчику за вознаграждение.

- Но позвольте, - говорит господин, - ведь жулики уже получили двенадцать фунтов десять шиллингов, пусть считают это частью тридцати фунтов.

По мне, и на это можно было согласиться без разговоров, но чиновник держал мою сторону.

- Нет, - сказал он, - вы уже знали, что двенадцать фунтов десять шиллингов получены, когда назначили за остальные векселя тридцать фунтов, объявили это через глашатого и вывесили объявление на двери таможни, и я обещал мальчику сегодня утром тридцать фунтов.

Они долго спорили, и я даже думал, они, чего доброго, еще поссорятся. Но они наконец сторговались, и чиновник дал мне двадцать пять фунтов золотыми гинеями; а потом велел мне протянуть руку и, пересчитав деньги на моей ладони, спросил меня, все ли верно, а я сказал, что не знаю, но, должно быть, верно.

- Как, - говорит он, - разве ты сам не можешь пересчитать?

Я сказал, что не могу, что в жизни своей не видал столько денег и не умею их считать.

- Да что ты, - говорит он, - неужели ты не знаешь, что это гинеи?

- Знаю, - говорю я, - только не знаю, сколько это - гинея.

- Вот так так, - говорит он, - а как же ты тогда сказал, что, должно быть, все верно?

- Потому, - ответил я, - что я верил, вы меня не обманете.

- Бедное дитя! - говорит он. - Как мало ты знаешь о жизни! Кто же ты?

- Я бедный бродяжка, - ответил я и заплакал.

- Я спрашиваю, как тебя зовут, - говорит он. - Ах да, я и забыл, говорит он, - я же обещал не спрашивать твоего имени, можешь мне не отвечать.

- Меня зовут Джек, - сказал я.

- Ну, а фамилия у тебя есть? - спрашивает он.

- А что это такое? - спрашиваю я.

- Ну, есть у тебя еще какое-нибудь имя, кроме Джека? - говорит он.

- Да, - говорю я, - меня все зовут Полковник Джек.

- А другого имени у тебя нет?

- Нет, - говорю я.

- Тогда скажи, отчего же тебя стали звать Полковником Джеком?

- Мне сказали, что моего отца звали Полковником.

- А твои отец с матерью живы? - спрашивает он.

- Нет, - говорю я, - отец мой умер.

- А где же твоя мать? - спрашивает он.

- Матери у меня никогда не было, - отвечаю я.

Тут он рассмеялся.

- Как же так, - говорит он, - а кто же у тебя был тогда, если не мать?

- Кормилица, - ответил я, - но она не была мне матерью.

- Ну вот что, - говорит он тому господину, - могу побиться об заклад, что не этот мальчик украл ваши бумаги.

- Честное слово, сэр, я их не крал, - сказал я и опять заплакал.

- Не надо, не надо, малыш, - сказал он. - Мы и не думаем, что это ты. Он мальчик смышленый, - говорит он господину, - но слишком невежественный и доверчивый, просто жалость берет, что некому присмотреть за ним и помочь. Давайте-ка потолкуем с ним еще немного.

И они сели, стали пить вино и меня угостили, а потом чиновник опять стал задавать мне вопросы.

- Ну, - сказал он, - а что ты, собственно, собираешься делать с этими деньгами, которые ты получил?

- Еще не знаю, - ответил я.

- А куда ты их положишь? - спрашивает он.

- В карман, - отвечаю я.

- В карман? - спрашивает он. - А карман у тебя целый? Ты не потеряешь их?

- Нет, - говорю я, - у меня карман целый.

- А куда ты их денешь, когда придешь домой?

- У меня нет дома, - ответил я и опять заплакал.

- Бедняга! - воскликнул он. - А чем же ты вообще пробавляешься?

- Хожу по поручениям, - говорю я, - для тех, кто живет на Розмэри-Лейн.

- А где же ты спишь ночью?

- Ночью я сплю на стекольном заводе, - сказал я.

- Спишь на стекольном заводе? Разве там есть кровати? - спросил он.

- А я на кровати никогда и не спал, - сказал я.

- На чем же ты тогда спишь там, на стекольном заводе? - спрашивает он.

- На земле, - отвечаю я, - когда на соломе, когда в теплой золе.

Тут господин, у которого украли бумаги, сказал:

- Слушаешь это бедное дитя и плакать хочется над злосчастиями человечества, а мы еще ропщем на свою судьбу, у меня даже слезы на глаза навернулись.

- И у меня тоже, - сказал господин чиновник.

- Послушай-ка, Джек, - говорит он, - а разве тебе не дают денег, посылая с поручениями?

- Мне дают есть, - ответил я, - а это куда лучше.

- А как же ты обходишься с одеждой? - спрашивает он.

- Иногда мне дарят старые вещи, когда лишние, - говорю я.

- У тебя и рубашки-то никогда небось не было, а? - говорит он.

- Рубашки? Нет, как умерла моя кормилица, не было.

- А когда она умерла? - спрашивает он.

- Весной будет шесть зим, - ответил я.

- Сколько же тебе лет? - спрашивает он.

- Не знаю, - говорю я.

- Ну ладно, - говорит чиновник, - а теперь, когда у тебя завелись деньги, купишь ты себе одежонку, потратишься на рубашку?

- Конечно, - говорю я, - я и собираюсь купить себе какую-нибудь одежку.

- А что сделаешь с остальными деньгами?

- Не знаю, - сказал я и заплакал.

- Отчего же ты плачешь, Джек? - говорит он.

- Я боюсь, - говорю я, продолжая плакать.

- Чего боишься?

- А если они узнают, что у меня есть деньги...

- Ну и что тогда?

- Тогда мне больше нельзя будет спать в теплой золе на стекольном заводе, не то они у меня их отнимут.

- А зачем же тебе теперь спать там?

И тут господа заговорили между собой о том, что волнение и заботы чаще всего посещают тех, у кого есть деньги, и это вполне естественно.

- Уверяю вас, - сказал таможенный чиновник, - пока у этого бедного мальчика не было денег, он проводил ночи на стекольном заводе и спал на соломе или на теплой золе самым крепким и сладким сном; а теперь, когда у него завелись деньги, забота о том, как бы их сохранить, вызывает слезы на его глазах и вселяет страх в сердце.

Они задали мне еще очень много вопросов, на которые я отвечал по-детски, как умел, но в то же время стараясь угодить им; наконец, я ушел от них с тяжело набитым карманом, но, даю вам слово, совсем не с легким сердцем, потому как меня пугало мое богатство, я просто-таки не знал, куда с ним деваться. Однако я ушел и бродил какое-то время, не ведая, что же мне теперь делать; проблуждав так часа два или около того, я вернулся и сел у дверей дома господина чиновника; я сидел там, и слезы лились из моих глаз ручьями, пока не иссякли, но я не решался постучать в дверь.

Правда, сидел я там, кажется, не очень долго, потому что кто-то из домочадцев заметил меня; вышла служанка, она заговорила со мной, но я ничего не мог ей ответить, а продолжал плакать; наконец, мой плач донесся до ушей чиновника (купец к тому времени уже ушел), он позвал меня в дом и спросил, почему я все еще здесь.

Я объяснил ему, что я не все время был здесь, я долго бродил и снова вернулся.

- Отчего же, - говорит он, - ты вернулся?

- Не знаю, - говорю я.

- А из-за чего ты так плачешь, - говорит он, - надеюсь, ты не потерял свои деньги?

- Нет, - сказал я, - я еще не потерял их, но боюсь, что скоро потеряю.

- Из-за этого ты и плачешь? - спрашивает он.

Я ответил, что да, потому что знаю, что не сумею сберечь их, они их у меня все равно выманят, а то и убьют, чтобы завладеть ими.

- Кто это они? - спрашивает он. - С какой шайкой ты связан?

Я сказал, что все это мальчишки, но мальчишки испорченные, воры и карманники, такие, сказал я, как тот, что украл бумажник с векселями, отчаянная банда, с которой я не хочу водиться.

- Да-а, Джек, - говорит он, - так чем же тебе помочь? Может, ты доверишь деньги мне, хочешь, я сберегу их для тебя?

- Да, - сказал я с радостью, - если только можно.