Дверь в декабрь - Дин Кунц

Она вспомнила, как волновалась из-за Дилана… о том влиянии, которое он окажет на Мелани. В какой-то степени и развестись она захотела потому, что опасалась, как бы Мелани не передалась импульсивная одержимость ее мужа.

— Например, он решил построить за домом настоящий японский сад и многие месяцы отдавал этому саду все свое свободное время. Стремился довести его до совершенства. Каждый цветок, каждое растение, каждый камень, все должно было быть идеальным. Каждое деревцо должно было иметь те же пропорции и располагаться так же гармонично, как в примерах, которые приводились в книгах по классическому восточному садоводству. Он ожидал, что этот проект увлечет и меня, как и все его остальные проекты. Но я не могла увлекаться, как он. Да и не хотела. А кроме того, при его фанатичном стремлении к совершенству, все, что я делала для него, из забавы постепенно превращалось в тяжелый труд, за который мне платили только придирками да насмешками. Никогда раньше мне не встречались столь одержимые люди. И хотя Дилан постоянно увлекался чем-то новым, он не получал от своих увлечений ни удовольствия, ни радости. Потому что на радость у него просто не оставалось времени.

— Получается, что жизнь с ним была далеко не сахар, — вставил Холдейн.

— Господи, да! Через год-полтора его увлеченность перестала быть заразительной, потому что он постоянно переключался с одного на другое, и ни один здравомыслящий человек не может постоянно жить в таком напряжении. Он перестал интриговать, вселять энергию, бодрость. Он… стал утомлять. Сводить с ума. Ни минуты покоя, никакой возможности расслабиться. К тому времени я заканчивала докторскую диссертацию по психиатрии, проходила курс психоанализа, необходимое условие для тех, кто хотел стать практикующим психиатром, и наконец поняла, что у Дилана далеко не все в порядке с психикой и я имею дело отнюдь не со сверхэнергичным человеком, которому просто не сидится на месте. Я старалась убедить его обратиться к психоаналитику, но это мое предложение не вызвало у него энтузиазма. И наконец я сказала ему, что хочу с ним развестись. Он не дал мне времени, чтобы заполнить соответствующие бумаги. На следующий день снял деньги с наших общих банковских счетов и ушел с Мелани. Мне следовало предугадать, что так и будет.

— Почему?

— Потому что Мелани он был одержим так же, как и остальным. В его глазах она была самым прекрасным, самым удивительным, самым умным ребенком, какой только ходил по этой земле, и он всегда следил за тем, чтобы она была идеально одета, идеально ухожена, идеально воспитана. Ей было только три годика, но он уже учил ее читать, пытался учить французскому. В три годика! Он говорил, что малышам учеба дается легко. Это правда. Но он делал это не для Мелани. О нет! Ни в коем разе. Он думал только о себе, о том, что у него будет ребенок-совершенство. Он не выносил даже мысли о том, что его дочь не будет самой красивой, самой умной, самой потрясающей девочкой для всех, кто мог ее увидеть.

Они помолчали.

Дождь заливал окно, барабанил по крыше, потоки воды бежали по сливным канавам.

— Такой человек мог… — прервал паузу Холдейн.

— Мог экспериментировать на собственной дочери, мог подвергать ее пыткам, если думал, что все это пойдет ей только на пользу. Или если увлекся серией экспериментов, в которых роль подопытного кролика отводилась ребенку.

— Господи! — В голосе Холдейна слышались отвращение, шок, жалость.

К собственному удивлению, Лаура заплакала. Детектив подошел к столу. Отодвинул стул, сел рядом с ней.

Она вытерла глаза бумажной салфеткой. Холдейн положил руку ей на плечо:

— Все будет хорошо.

Она кивнула, высморкалась.

— Мы ее найдем.

— Боюсь, она мертва.

— Она жива.

— Я боюсь.

— Не нужно бояться.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Я знаю.

* * *

Полчаса (лейтенанту Холдейну хватало дел в других комнатах) Лаура читала написанный от руки дневник Дилана, по существу, подробное описание дней и ночей, которые Мелани провела в этом доме.

К тому времени, когда детектив вернулся на кухню, Лаура была ни жива ни мертва от ужаса.

— Это правда. Они прожили здесь как минимум пять с половиной лет, во всяком случае, столько времени он вел дневник, и Мелани, насколько я поняла, ни разу не выходила из дома.

— И она каждую ночь спала в камере отсечения внешних воздействий, как я и думал?

— Да. Вначале восемь часов каждую ночь. Потом восемь с половиной. Девять. К концу первого года проводила в камере по десять часов ночью и еще два — во второй половине дня.

Лаура захлопнула дневник. Один только вид аккуратного почерка Дилана приводил ее в ярость.

— Что еще?

— С самого утра она час медитировала.

— Медитировала? Такая маленькая девочка? Да она не могла знать даже значения этого слова.

— По сути, медитация не что иное, как направление разума внутрь себя, отсечение материального мира, поиск покоя через внутреннее уединение. Я сомневаюсь, что он учил Мелани буддистской медитации или любой другой, основанной на философских или религиозных принципах. Скорее всего, он учил ее, как сидеть неподвижно, уходить в себя и ни о чем не думать.

— Самогипноз.

— Да, конечно.

— Но зачем он ее этому учил?

— Не знаю.

Она поднялась со стула, нервная, взволнованная. Не могла усидеть на месте, ей хотелось двигаться, ходить, расходовать энергию, которая так и рвалась из нее. Но кухня была слишком мала. Пять шагов, и Лаура уперлась бы в стену. Она направилась к двери в коридор, но остановилась, осознав, что не сможет пройти через дом, мимо тел, по крови, мешая полицейским и сотрудникам службы коронера. Прислонилась к разделочному столику, взялась за край руками, яростно сжала, словно надеялась, что тем самым избавится от части своей нервной энергии, «сольет» ее в керамическую поверхность.

— Каждый день после медитации Мелани проводила несколько часов, обучаясь методам управления волнами, которые излучает мозг.

— Сидя на электрическом стуле?

— Думаю, что да. Но…

— Но что?

— Электрический стул использовался не только для этого. Я думаю, с его помощью она училась не чувствовать боли.

— Повторите еще раз.

— Я думаю, Дилан использовал электрический шок, чтобы научить Мелани блокировать боль, выдерживать, игнорировать, как это делают восточные мистики, те же йоги.

— Зачем?

— Может, для того, чтобы позднее блокировка боли позволила ей проводить больше времени в камере отсечения внешних воздействий.

— Так в этом я не ошибся?

— Нет. Он постепенно увеличивал время ее пребывания в камере, и к третьему году она иной раз оставалась на плаву трое суток. К четвертому году — четверо или пятеро суток. А совсем недавно… буквально на прошлой неделе, он продержал ее в камере семь суток.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});