Юмористические рассказы (сборник) - Надежда Тэффи

Сел на скамеечку, осмотрелся кругом.

День был весенний, звонкий, радостный. Молодая трава зеленела, как сукно ломберного стола. Справа у самой дорожки распушился маленький желтый цветочек.

Берка был усталый от бессонной ночи и сердитый, но, взглянув раза два на желтенький цветочек, немножко отмяк.

– Сижу, как дурак, и жду, а денег все равно не заплатят. Будут они платить, когда можно не платить!

Около скамейки играли дети. Два мальчика и девочка. Рыли ямку и обкладывали ее камушками. Работал младший, худенький черненький мальчик; старший командовал и только изредка, вытянув коротенькую толстую ногу, утаптывал дно ямки. Девочка была совсем маленькая, сидела на корточках и подавала камушки, изредка лизнув наиболее аппетитные.

Подлетел воробей, попрыгал боком и улетел.

Берка усмехнулся, оттянул вниз углы рта.

«Дети так уж дети, – подумал он, – и природа вообще – чего же вы хотите!»

Ему захотелось принять участие в этом молодом веселом празднике.

Он сдвинул брови и притворно сердитым голосом обратился к детям:

– А кто вам разрешил производить анженерские работы? Я прекрасно вижу, что вы делаете. А разве показано производить анженерские работы? И здесь городское место.

Дети покосились на него и продолжали играть.

– И я знаю, что это не показано. Анженерские работы производить не показано.

Толстый мальчик надулся, покраснел.

– Нам сторож позволил.

Берка обрадовался, что мальчик откликнулся. Эге! Игра таки завязалась.

– Сторо-ож? Ну, так не много ваш сторож понимает. И какой у него образовательный ценз? Уж там, где на еврея три процента, там на сторожа ни одного нет.

Маленькая девочка, втянув голову в плечи, заковыляла через дорожку, уткнула голову в нянькин передник и громко заревела.

Берка подмигнул мальчикам.

– Разве показано? Начальство узнает – беда будет. Каторжные работы. Сибирь.

Толстый мальчик засопел носом, взял брата за руку и пошел к няньке.

Берка встал за ними.

Нянька сморкала девочку и ворчала:

– Чего надо? Чего к детям приметываешься?

Но Берка уже разыгрался вовсю.

– Разве показано производить анженерские работы? – подмигивал он няньке. – Это не показано.

– Нам сторож позволил, – заревел вдруг толстый мальчик.

– Сторо-ож? И где его ценз?

Берка подмигнул желтенькому цветочку.

– Господи помилуй! – удивлялась нянька. – Никогда того не было! Уж ребенок не смей песком играть! Указчик какой выискался! Скажите пожалуйста! Никогда никто не запрещал…

Подошел сторож.

– Что случилось? Вам, господин, чего надоть?

– Помилуй бог! Дети, так они дети. Разве показано анженерские работы на городском месте! Не показано.

Он подмигнул сторожу.

– Ты чего мигаешь? – озлился сторож. – Ты мне не смей мигать. Я тебе так помигаю…

Берка слегка опешил, но, взглянув на желтенький цветочек, сейчас же понял, что сторож шутит.

– Я мигаю? И зачем бы я имел мигать, когда мне известны законы военной империи.

– К детям приметывается! Никому от него покою нету… Рад со свету сжить… – пела нянька. – Говорят ему: сторож позволил. Нет, все ему мало. Сторож, вишь, не начальство.

– Вот как! – сказал сторож. – Ну, ладно же. Я ему покажу, кто здесь начальство.

Он подошел к решетке и свистнул.

Берка смотрел на приближающихся к нему городового и дворника и говорил:

– Куды это они идут – несчастный служащий народ? Может, облава на какого мошенника? Только извините, господин сторож, я уже пойду, мне уже некогда. Поигрался себе с детьми, а теперь должен идти на печальное дело. Ну… и почему вы меня держите за локоть? Господин сторож! Почему?

Семейный аккорд

В столовой, около весело потрескивающего камина, сидит вся семья.

Отец, медленно ворочая языком, рассказывает свои неприятные дела.

– А он мне говорит: «Если вы, Иван Матвеевич, берете отпуск теперь, то что же вы будете делать в марте месяце? Что, говорит, вы будете делать тогда, если вы берете отпуск теперь?» Это он мне говорит, что, значит, почему я…

– Я дала задаток за пальто, – отвечает ему жена, шлепая пасьянс, – и они должны сегодня пальто прислать. Не поспеть же мне завтра по магазинам болтаться, когда я утром на вокзал еду. Это надо понимать. Это каждый дурак поймет. Вот выйдет пасьянс, значит, сейчас привезут.

– И если я теперь не поеду, – продолжает отец, – то, имея в виду март месяц…

Дочка моет чайные ложки и говорит, поворачивая голову к буфету:

– С одной черной шляпой всю зиму! Покорно благодарю. Я знаю, вы скажете, что еще прошлогодняя есть. В вас никогда не было справедливости…

– Десятка, пятерка, валет… Вот, зачем пятерка! Не будь пятерки, – валет на десятку, и вышло бы. Не может быть, чтоб они, зная, что я уезжаю, и, опять-таки, получивши задаток…

– А Зиночка вчера, как нарочно, говорит мне: «А где же твоя шляпка, Сашенька, что с зеленым пером? Ведь ты, говорит, хотела еще с зеленым купить?» А я молчу в ответ, хлопаю глазами. У Зиночки-то у самой десять шляп.

– Так и сказал: «Если вы, Иван Матвеич, надумали взять отпуск именно теперь, то что именно будете вы…»

– Одна шляпка для свиданий, одна для мечтаний, одна для признаний, одна для купаний – красная. Потом с зеленым пером, чтоб на выставки ходить.

– Врут карты. Быть не может. Разложу еще. Вон сразу две семерки вышли. Десятка на девятку… Туз сюда… Вот этот пасьянс всегда верно покажет… Восьмерка на семерку… Да и не может быть, чтоб они, получивши задаток, да вдруг бы… Двойку сюда…

– А когда Зиночкина мать молода была, так она знала одну тетку одной актрисы. Так у той тетки по двадцати шляп на каждый сезон было. Я, конечно, ничего не требую и никого не попрекаю, но все-таки можно было бы позаботиться.

Она с упреком посмотрела на буфет и задумалась.

– Но, с другой стороны, – затянул глава, – если бы я не взял отпуска теперь, а отложил бы на март месяц…

– Я знаю, – сказала дочь, и голос ее дрогнул. – Я знаю, вы опять скажете про прошлогоднюю шляпу. Но поймите же наконец, что она была с кукушечьим пером! Я знаю, вам все равно, но я-то, я-то больше не могу.

– Опять валетом затерло!

– Довольно я и в прошлом году намучилась! Чуть руки на себя не наложила. Пошла раз гулять в Летний сад. Хожу тихо, никого не трогаю. Так нет ведь! Идут две какие-то, смотрят на меня, прошли мимо и нарочно громко: «Сидит, как дура, с кукушечьим пером!» Вечером маменька говорит: «Ешь простоквашу». Разве я могу? Когда у меня, может быть, все нервы сдвинулись!..

– А в марте, почем я знаю, что может быть? И кто знает, что может в марте быть? Никто не может знать, что вообще в мартах бывает. И раз я отпуск…

– Вам-то все равно!.. Пожалеете, да поздно будет! Кукушечье перо… Еду летом из города, остановился наш поезд у станции, и станция-то какая-то самая дрянная. Прямо полустанок какой-то. Ей-богу. Даже один пассажир у кондуктора спросил, не полустанок ли? И весь вокзал-то с собачью будку. А у самого моего окна станционный телеграфист стоит. Смотрит на меня и говорит другому мужчине: «Гляди. Едет, как дура, с кукушечьим пером». Да нарочно громко, чтобы я слышала. А тот, другой, как зафыркает. Умирать буду, вспомню. А вы говорите – шляпка. И вокзал-то весь с собачью бу-д-ддку!

Дочка горько заплакала.

– Постой, постой! Вот сейчас, если король выйдет… Вечно лезут с ерундой, не дадут человеку толком пасьянса разложить. Мне внимание нужно. Вот куда теперь тройка делась? Хорошо, как в колоде, а как я пропустила, тогда что? Ведь если я сегодня пальто не получу, мне завтра ни за что не выехать. Вот тройка-то где… Опять-таки пренебречь я не могу. Этакие холода, что я там без пальто заведу. Разве вы о матери подумаете! Вам все равно, хоть… пятерка на четверку.

– А он мне сам сказал: поезжайте, Иван Матвеич. Так и сказал. Я не глухой. А если он насчет моего отпуска…

– Я всегда говорила, что у всех людей есть родители, кроме меня. Ни одного человека не было на свете без родителя. Попробовали бы сами два года кукушкой ходить, коли вы такой добрый, папенька! Так небось! Не любо!

– Пойди посмотри… валета сюда… Кто-то в кухню стучится… Две двойки сразу…

Дочка уходит.

– Маменька, – кричит она из кухни. – Пальто вам принесли.

– Валет сюда… Подожди, не ори… Дама так… Должна же я докончить. Туз… Нужно же узнать наверное про пальто… Пусть подождет на кухне. Тройка… Опять не вышло. Разложу еще раз!

Даровой конь

Николай Иваныч Уткин, маленький акцизный чиновник маленького уездного городка, купил рублевый билет в губернаторшину лотерею и выиграл лошадь.

Ни он сам, ни окружающие не верили такому счастью. Долго проверяли билет, удивлялись, ахали. В конце концов отдали лошадь Уткину.

Когда первые восторги поулеглись, Уткин призадумался.

«Куда я ее дену? – думал он. – Квартира у меня казенная, при складе, в одну комнату да кухня. Сарайчик для дров махонький, на три вязанки. Конь же животное нежное, не на улице же его держать».