Нет причин умирать - Хилари Боннер

Он сделал глубокий вдох, вышел из машины и заставил себя подойти к входной двери. Путь его лежал через маленький садик перед домом, который был точь-в-точь как у него, за исключением того, что в садике Мойры не было ни единого сорняка и безупречно ухоженные клумбы окружали вымощенный прямоугольный участок. Поднявшись по ступенькам, Келли остановился на несколько секунд, чтобы в очередной раз глубоко вдохнуть, прежде чем позвонить в дверь. Разумеется, у него был собственный ключ, но с тех пор, как Мойра заболела и ее дочки ухаживали за ней, Келли больше им не пользовался. Почему, он и сам не мог толком объяснить.

Дженнифер открыла дверь. Она была стройной, симпатичной, с точно такой же копной светлых волос, как у матери, добрыми карими глазами, широкой светящейся улыбкой и атлетическими ногами. Она не имела ни малейшего представления о том, что красива. Джон Келли тоже больше этого не замечал. Все, что он видел, – самого сильного и смелого человека, которого когда-либо встречал. Она была еще так молода и все же так хорошо справлялась с происходящим. Да, она поставила себе цель максимально облегчить последние дни матери.

Увидев Келли на пороге, она ослепительно улыбнулась. Как у нее это получается, он не знал. Он видел усталость в этих карих глазах и был уверен, что и Мойра это видит, но Дженнифер все равно старалась улыбаться.

– Мне… мне очень жаль, – пробормотал он в качестве приветствия.

Дженнифер встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Она была довольно высокая, значительно выше своей миниатюрной мамы, это уж точно, но Келли, со своими шестью футами и двумя дюймами, возвышался и над ней.

– Ты здесь, – тихо сказала она, – все остальное не важно.

– Честное слово, Джен, я хотел приехать раньше.

– Я знаю.

И она действительно знала. Келли и Дженнифер были друзьями, с того самого момента, как он начал встречаться с ее мамой. Келли полагал, что, возможно, он был чем-то вроде улучшенного варианта ее настоящего отца, проходимца родом из Средней Англии и среднего класса, который систематически избивал жену на протяжении всего их несчастливого брака. Если верить Мойре, никто из девочек не знал об отцовских выходках, но Келли никогда не был в этом по-настоящему уверен. Так или иначе, он дорожил отношениями со всеми тремя сестрами ничуть не меньше, чем с их матерью. А может, даже и больше, если бы Келли признался честно сам себе. У него самого был сын Ник, уже взрослый, почти тридцатилетний мужчина, но Келли каким-то образом умудрился упустить почти все его детство. Ника растила практически одна мама. И не только после того, как они с Келли развелись, но и раньше, потому что Келли проводил слишком много времени в поисках материала в пабах и в клубах на Флит-стрит. Дома его почти не видели. Не так давно, когда Ник разыскал Келли после стольких лет отчуждения, они начали строить то, что Келли называл очень специфическими отношениями. Но при этом по иронии судьбы Келли гораздо лучше знал о взрослении всех трех дочерей Мойры, чем собственного сына. На его глазах все три девочки превратились из маленьких детей в молодых женщин. Особенно это касалось Дженнифер, которой было только девять, когда ее мама и Келли стали встречаться. И за эти годы они действительно стали для него как родные дочери. И они тоже, как и Ник, многое ему прощали.

Тем не менее в последнее время он стал чувствовать себя немного неловко в компании девочек, которых так обожал. И дело было лишь в огромном чувстве вины, которое поглощало все его существование в те часы, когда он не спал. Девочки всегда любили его таким, какой он есть, и никогда не вменяли в вину его абсолютную неспособность принять тот факт, что мать тяжело больна.

Келли последовал за Дженнифер наверх, в спальню Мойры. Они шли почти бесшумно по толстому красному ковру. Он знал, что Мойра не спускалась вниз уже больше недели, но, как ему сказали, она все еще могла, хоть и с трудом, вставать с кровати, чтобы сходить в уборную рядом со спальней.

Старшая дочь Мойры, Паула, тоже красивая светловолосая женщина, хоть и чуть полнее, чем ее сестры, сидела рядом с мамой на кровати. Обе смотрели телевизор. Келли заметил, что он и сам глянул на экран, когда входил в комнату. Что угодно, только бы не смотреть на Мойру. На «Канале-плюс» промелькнул старый эпизод одного из любимых сериалов Мойры. Келли однажды купил ей на день рождения полный комплект этой комедии на видео, с Донной Френч в роли первой женщины, ставшей викарием в деревне, и оба они, Келли и Мойра, просидели всю ночь у телевизора, отсмотрев практически все серии сразу. Это было что-то. И Келли, к своему удивлению, получил не меньше удовольствия, чем Мойра. Был уже рассвет, когда они наконец-то уснули, его рука на ее плече, ее голова на его груди, а телевизор продолжал работать. Воспоминания приносили боль. Келли что было сил сосредоточился на мерцающем экране. Лежа в своей кровати у окна, Мойра слабо смеялась. Мойра часто смеялась, но это был громкий, взрывной, заливистый смех. Смех, который всегда было неожиданно слышать от такой миниатюрной женщины. Такой смех, что плечи трясутся, а из глаз брызжут слезы. Вот как она смеялась. Келли любил поддразнивать ее, говоря, что у нее самый фальшивый смех во всем Девоне, но это всегда лишь еще больше ее заводило.

От воспоминаний на глаза навернулись слезы.

– Привет, Джон. – Голос Мойры был даже слабее, чем ее смех.

«Черт, – подумал Келли. – Как можно с этим справиться, вынести такое? И что им всем теперь делать? Просто сидеть и ждать, когда она умрет?»

Вслух же он сказал:

– Здравствуй, радость моя.

Он заставил себя выдавить улыбку, подошел к кровати, уселся на краешке и взял Мойру за руку. Она всегда была привлекательной, и все три ее дочери унаследовали внешность матери.

Ее пушистые светлые волосы сохранили свой естественный цвет, несмотря на возраст и болезнь, и она все еще продолжала хорошо выглядеть, несмотря на темные круги под глазами и бледную, почти прозрачную кожу. Она была почти прекрасна. Черты заострились, тонкая кожа буквально натянута на выпирающие скулы. Ее чуть пухловатое лицо и раньше было очень симпатичным, но его трудно было назвать прекрасным. Болезнь привнесла какую-то скульптурность, а желтизна, причиной которой, Келли знал, был порок печени, лишь добавляла ее лицу кремовый оттенок. Да, действительно, она стала трагически красива.

Безусловно, она сильно похудела, но в остальном было почти незаметно, что ее организм погибает от рака. А все потому, что Мойра, опытная медсестра, узнав о серьезности своей болезни, решила отказаться от принятого в подобных случаях стандартного лечения. Мойра считала, что при имеющихся разрушениях в печени продолжительность ее жизни будет одинаково коротка вне зависимости от того, будет она проходить тяжелейший курс химио– и радиотерапии или же нет.

Дочери Мойры, да и сам Келли согласились с ее решением прожить свои последние месяцы, не испытывая всех мучений, которые приносит обычно лечение от рака, а вместо этого позволить болезни развиваться своим ходом и, насколько это возможно, насладиться жизнью, сколько ее еще осталось. И до сих пор ее смелость была просто поразительна, хотя Келли иногда был удивлен формами ее проявления. Это были инициатива и желание Мойры – почти не обсуждать болезнь, а если она и упоминала о ней, то никак не показывала, что болезнь смертельна. Хотя она прекрасно это знала. Лучше, чем кто-либо из них. Она знала.

– Как ты, дорогая? – пробормотал Келли и тут же мысленно выругал себя, осознав, что он только что сказал. Как у нее дела? Какой идиотский вопрос. Неважно, что она решила не говорить об этом, женщина умирает. Его женщина умирает. И какие еще, как он думает, у нее могут быть дела, черт побери! Он отвел взгляд, быстро прищурясь.

– О, не так уж плохо, – сказала Мойра.

– Да, мы подумали, что ты сегодня чувствовала себя немножечко получше, правда, мама? – вмешалась в разговор Паула.

– Ты знаешь, я действительно думаю, что сегодня было лучше. Сегодня у меня был вовсе не плохой день. Совсем не плохой.

– И ты съела почти весь куриный бульон, что я приготовила на ужин, не так ли, мама?

– Да, дорогая, и знаешь что, мне он очень даже понравился.

Келли чувствовал, как плечи его напрягаются. Он не знал, как долго сможет вынести такой разговор. Каждый раз одно и то же. Близость ее смерти никогда не упоминалась. Лакуна. Это было бы смешно, если б не было так трагично, черт побери, подумал он.

Все это напоминало пьесу, и каждый из них играл свою, отведенную лично ему роль. Только Келли его роль не слишком-то удавалась. Иногда он думал, что, может быть, ему было бы легче, если бы он смог, если бы Мойра позволила поговорить с ней о ее болезни, о смерти, которая так близка, о том, что она чувствует, зная, что скоро она его покинет. Вот что он хотел сделать в глубине души, но Мойра ясно дала понять, что этого не хочет. В любом случае, если даже она вдруг и начнет говорить с ним об этом, Келли подозревал: он и с этим не сможет справиться. Келли обманывал себя точно так же, как и все остальные. Если, конечно, не хуже. Он даже не мог находиться в одной комнате с бедной больной Мойрой, а тем более заставлять себя что-то говорить, неважно что.