Прорыв выживших. Выжженные земли - Михаил Гвор

— Понимаешь, лучше десять лет каждый день впустую бегать по перевалам, чем один раз прозевать вторжение. Нас слишком мало, чтобы вести масштабную войну!

Теперь Митька и сам это понимал. Стратегическое планирование было одним из его любимых учебных предметов. Больше нравилась только лингвистика, которую и ввели-то ради него. Алябьев-младший не только любил разные языки, это само собой. Кроме усвоенных всеми русского и таджикского, Митька выучил еще литовский, узбекский, испанский и французский. То, что кроме него по-французски в Лагере говорили лишь двое, совершенно не смущало. По-английски полноценно не говорил никто, но Митька и его осилил к огромной радости Руфины Григорьевны и тети Иры Юриновой. А с дядей Давидом с удовольствием общался на иврите.

Но знание языков — еще не всё! Прямо на глазах возникал новый язык, язык Лагеря, и наблюдать за этим процессом было безумно интересно.

Почему, например, прижились не армейские словечки «взвод» и «отделение», а альпинистские — «отряд» и «группа»? Ведь первые же намного точнее! Или почему вместо так любимой военными «точки» применяется громоздкая конструкция «стационар»? И это все при том, что большинство слов, наоборот, сокращается, даже ценой появления новых омонимов, таких как например, новомодные «тадж» или «рус», означающие одновременно национальность и язык. А такое нелогичное и даже немного обидное слово «ребенок»? Ведь есть же «студент» или «курсант», куда больше подходящие по смыслу. Почему в первую очередь слились ругательства, и весь Лагерь матерится на всех возможных языках, включая немецкий, которого толком никто не знает? Насчет ругательств, впрочем, объяснимо… Ведь дядя Жора, который Прынц, когда-то говорил, что в любом языке сначала запоминаются ругательства, как самые употребительные выражения…

— Митька! Уснул, что ли? — оторвал от размышлений окрик командира.

Алябьев в патруле впервые, тогда как и Витас, Франсуа и Хорхе вполне обоснованно считались опытными бойцами. Хорхе участвовал еще в первых рейдах вниз, а до войны успел послужить в испанской армии и французском Иностранном Легионе, где-то в гвианских джунглях… Митька удивился, если бы узнал, что столь разнородный национальный состав патруля был подобран специально для его языковой практики, Виктор учитывал всё и всегда.

Впрочем, все трое уже давно прекрасно говорили по-русски. В речи Франсуа пропал даже намек на грассирование, а Витас выговаривал звук «ы» не хуже, чем уроженцы Рязани или Волгограда.

— Дмитри! Хилипойас, твою мать! Не спи, к перевалу подходим. Ты с Франсуа на перемычку. И смотрите внимательно, не дай святая Катерина прозевать кого-нибудь!

На седловине разделились. Хорхе и Витас ушли вниз, к озеру Дющаха, Митька вслед за французом побежал на перемычку вершины Бойцов за Мир. С нее подстраховывать товарищей удобно. Страховка оказалась лишней, верховья ущелья были пусты. Патруль объединился чуть выше цепочки Куликалонских озер.

— Вы левым берегом, мы правым. После Лаудана идете склоном выше тропы. Артуч посмотрим. Рации — в постоянный прием.

Опять разбежались. Начиналась работа, и Митька больше не отвлекался, хотя ничего интересного в скрытном перемещении по склону выше тропы не было. Идешь, останавливаешься, оглядываешь окрестности, опять идешь. Рутина. Он ожидал от своего первого патруля чего-то особенного, каких-то приключений…

Впрочем, Судьба всё же решила немного порадовать новобранца: в этот раз патруль встретил чужих. Более того, первым заметил чужаков именно Митька. Даже не увидел, а услышал…

Окрестности Новосибирска, Заимка. Владимир Пчелинцев

О встрече договорились быстро. В новой городской элите дураков не было. Вымерзли, наверное. Поэтому, колонна из четырех джипов подкатила к центральному КПП Заимки, как давно и практически официально именовалась нынешняя база армейцев, уже к середине следующего дня…

— Здравия желаю, товарищи военные! Так, кажется, у вас положено здороваться? — подобная форма приветствия была у Сухова обычной, и можно сказать, ритуальной. — Мы не слишком опоздали?

— Проходите, товарищи гражданские! — приветственно кивнул Пчелинцев. — Не слишком. Как раз переходим к главному вопросу.

— Чувствую, что этот вопрос очень близок к извечному российско-интелегентскому? — поинтересовался новосибирский «голова» и махнул своей свите, чтобы рассаживалась. За добрый десяток лет многие процедуры выработались сами собой…

— Практически. — согласился полковник. — Только звучит он не «Что делать?», а «Куды бечь?»

— То не вопрос. Куды бечь, то каждому ясно: куды теплее, туды и бечь! То бишь, на юг! — тут же отозвался, прибывший вместе с Суховым, его зам Федосеев.

Личностью он был своеобразной. Старожилы Новосибирска помнили еще социалистического зампредгорисполкома с такой фамилией и инициалами. Потом был пост демократического вице-мэра. Причем, мэры приходили и уходили, а Федосеев оставался. Этому удивлялись, за глаза называли Микояном и «серым кардиналом». Образованием он никогда не блистал, человек был ограниченный, можно сказать даже туповатый, а уж сейчас, разменяв восьмой десяток…

Тем не менее, придя к власти, Сухов первым делом нашел именно Василия Васильевича. Ибо единственное, что знал Федосеев, он знал блестяще. А это единственное было городским хозяйством Новосибирска. В том, что Энск пережил первую зиму, заслуги Василича были таковы, что можно было простить и многолетние колебания вместе с линиями правящих партий, и последующее пожизненное безделье, в котором, кстати, старик замечен не был. А уж дурацкие фразы и предложения, равно глупые шутки, тем более.

— И что у нас на юге? — ехидно спросил Урусов. — Африка?

— Не-а, в Африке негры. Нам туда нельзя, но юг — он везде юг. Шо у нас на юге, командиры? Вы же тут умные самые? — если стравить Урусова с Федосеевым, еще неизвестно кто кого заплевал бы ехидством. Скорее всего, все же, старший соперник. За счет опыта.

— Алтай на юге, — ответил Мезенцев, — а за ним Китай.

— А в Китае нам ловить нечего, — добавил Урусов, — да и на Алтае тоже. Разве что, в Кош-Агач дернуть. Если он стоит еще. Эх, помню мы там с Грачом накидались…

— Андрей, по делу! — одернул капитана Пчелинцев.

— А ежели по делу, — тут же собрался Урусов, — то загрузил я всю имеющуюся информацию в наш главный аналитический компьютер. И поимел на выходе интересный расклад.

— У вас имеется программное обеспечение и спецы такого уровня? — удивился Сухов, и откинулся на спинку стула.

— У нас много что имеется. — подмигнул капитан, — Даже свой гроссмейстер есть. Тот самый, которому один мэр десять лет назад автоколонну проиграл, даже не успев расставить фигуры… Мы до сих пор больных на тех «скорых» возим. А в свободное время шахматист наш подрабатывает аналитическим компьютером. За банку сгущенки в день. Очень выгодно, так что и вам советую поискать по закромам. Так вот, что за расклад выдал ефрейтор Юринов. С которым, кстати, согласен не только я, но и все ознакомленные. Есть три места, куда стоит идти. Первое — це ридна моя ненька Украйна. Минимум ее Юго-Восточная часть. Присутствуют чернозем, относительно теплый климат, развитая инфраструктура, выход к морю и тому подобные плюшки. — Урусов обвел присутствующих взглядом, и, не дождавшись возражений продолжил, — Второе — славная страна Таджикистония, куда так рвется интеллектуальная элита нашего зоопарка…

— А кто у вас тут элита? — спросил Сухов.

— Да он же. Компьютер наш, в смысле.

— Андрей! — прорычал Пчелинцев.

— Продолжаю, — невозмутимо откликнулся Урусов, — В плюс уходит то, что там еще теплее, чем в незалежной, и было намного меньше целей для ЯО. В минусах — население, и практически полная непонятка с энергетическим ресурсом. Третье место в нашем хит-параде — Астраханские степи. — Присутствующие дружно закивали. — И Кавказские горы.

— Это четыре места, а не три, — вставил Федосеев. До этого всем казалось, что он уже уснул.

— А нам и это по фигу, — отмахнулся капитан, — интересно другое…

Таджикистан, Фанские горы, вершина Большая Ганза Санька

— Держи!!!

Валюсь на склон, с разгону вбивая в фирн клюв ледоруба, и всем телом наваливаюсь сверху. Веревка резко дергает за систему, пытаясь оторвать руки от древка. А вот фиг получится! Удержу! Ой, блин, Асадка, какой же ты тяжелый… Плевать! Удержу! Куда он там влетел?

— Санька! Держи! Он в трещине!

— Держу!..

Еще сильнее прижимаюсь к склону. Перед глазами только снег. Скашиваю взгляд вниз: мой анорак и головка ледоруба. Сбоку появляется Петькина задница. Его самого не видно, наверное, сидит на корточках и крутит бур в десяти сантиметрах от моего бока. Не вижу…

— Держи, Санечка, держи, — шепчет Петька, — я сейчас…