Порт - Борис Блинов

Пару раз Веня ощутил увесистые тычки в бок. Ближайшие соседи оборачивались к нему и говорили что-то крепкое, но Веня терпел, думая, что попадает ему по ошибке: те, что отвалили от прилавка, сразу становились веселыми, наглыми, они лезли напролом, отдавливая ноги, распахивая толпу костистыми локтями, и внимания не обращали на тумаки, которыми сопровождали их выход на свободу.

Веня в свои годы настоялся в очередях и не удивлялся тому, что видел. Так и в райцентре было: те, что с хлебом, иными становились, сразу сытыми, довольными, наглыми, будто не они только что томились и ждали.

Веня уже полпути до прилавка миновал, когда в очереди наметилось общее оживление, центр которого переместился ближе к нему. Брань и матерщина сгустились. Даже те, кто впереди стоял, поворачивали к Вене свои лица, в которых он не видел особой симпатии, но стоять стало свободней. Веня благодарно улыбнулся невесть кому. Парень в куртке снова к нему придвинулся, улыбаясь в ответ, и Веня почувствовал, как сундучок стал выворачивать ему руку.

— Ах, мать твою! — взвизгнул кто-то рядом.

Сильный удар по скуле сбил с его головы кепку.

— Чегой-то? Чего? — удивился Веня.

Кто-то железной хваткой сжал сзади у ворота ватник, прихватив кожу, и поволок его из очереди.

— Не надо! Зачем? — пробовал протестовать Веня, но какая-то неодолимая сила тянула его назад, отдаляя от двухцветной куртки, от сундучка. Не хватало сил кричать, дышать, сопротивляться.

— Ша-а, не трожь земелю! — словно в тумане услышал он хриплый голос.

В себя Веня пришел уже в коридоре. Лампочка тускло освещала грязные стены. Чужие люди сновали мимо — деловые, хмурые. Глаза их равнодушно пробегали по его лицу. Сундучка рядом не было.

Обида, злость беспомощность душили Веню, будто прочная петля ватника все еще перехлестывала горло. Защипало в глазах, коридор стал расплываться, смазываться, желтые лучи разбежались от лампочки, и люди, как дрожащие, бесформенные тени, поплыли перед глазами.

— Э-э-э, земеля, ты что же раскис? — услышал он хриплый голос.

Веня вытер глаза и увидел перед собой парня, за которым давеча занял очередь. У парня сально блестело лицо, глаза были быстрые, нахальные.

Вене хотелось бежать куда-нибудь на свежий воздух, упасть лицом в высокую траву, никого не видеть, не слышать.

— Чо надо, иди себе. Тя не замают, — сказал Веня, шмыгая носом.

— Меня — нет, — усмехнулся парень, — да тебя-то, вишь, тронули малость. Аж морду перекосило. Скула-то болит?

— Не твоя забота.

Весь белый свет казался сейчас Вене враждебным, чужим, и в парне этом Веня склонен был предположить нечистые помыслы.

— Ты чего хотел-то? Чего со своим скарбом в толпу полез?

— Чо хотел — то мое дело. Стоял тихо, их не трогал. Налетели все на одного, по сопатке бьют, — бормотал Веня.

— Правильно сделали. Еще долго терпели. Давно тебя надо было выставить. На вот, держи.

Веня увидел в руках у парня свой сундучок и кепку.

— Пойми ты, чупра, — сказал парень, нахлобучивая ему на голову кепку, — ты всей очереди ноги покалечил своим контейнером. Смотри, еще больничный платить заставят.

Веня понял, что парень шутит, и ему полегчало.

— Кто такой? Откуда будешь? Какой волости, губернии? На работу, что ли? — теребил его парень.

— Веня я, с-подо Пскова, в море хочу.

— Ну ведь и точно — земляк! — воскликнул парень. — А я — Виктор. Пошли быстро, сейчас я тебя оформлю в лучшем виде.

— Чего, куда? — насторожился Веня, но парень уже тянул его за руку.

Веня опомниться не успел, как сидел в каком-то закутке и писал под диктовку заявление, заполнял какие-то бумаги, автобиографию вымучивал. Виктор торопил его, подгонял, будто они на поезд опаздывали. Перо скрипело по серой бумаге, цепляясь за неровности. Веня пыхтел, краснел, аж взмок от усердия, укладывая свою жизнь в предложения. Короткая получилась жизнь, в полстраницы, и, наверное, нескладно написанная, но Виктор перечитать ее не дал, из-под руки выдернул еще не высохшие листы, за руку поволок Веню к каким-то дверям.

— Так это… прописка у меня, — пробовал объяснить ему Веня, но Виктор подтолкнул сзади и сказал, сияя:

— Шагай, земеля, не боись. Скажешь там, в жилье не нуждаешься. У меня пока поживешь.

Веня вошел, несколько оглушенный напором парня, и на вопрос представительного лысого дядечки: «Что у вас?», так и ответил:

— Жилья не надо. У земляка поживу.

Дядечка веселый был, не строгий, засмеялся, документы его взял, стал выспрашивать. Быстро самую суть Вениной тревоги определил:

— Значит, сбежал из колхоза!

— Дак это… председатель у нас… несознательный.

— Вот-вот, — согласно закивал дядечка. — Все они, председатели, такие. Думают, только они страну кормят. А ведь еще в древности сказано: «Не хлебом единым…» Да… Не хлебом, а и рыбой. — Дядечка опять засмеялся и черкнул на заявлении, по-свойски подмигнул: — Ничего, это мы уладим. Иди оформляйся.

2

А Виктор был стопроцентный бич. Но бич тихий. Он и пить старался по возможности тихо, без скандалов и драк. Он не потерял еще способности смотреть на себя несколько со стороны, и хоть часто приходилось ему иметь дело с такими же пропойцами, как сам, он все же серьезно себя от них отличал, считая свое положение временным, надеясь, что однажды поутру удача улыбнется ему в распахнутое окно и каким-то — ох, если бы знать каким! — способом вычеркнет два последних бичевских года и вернет к той жизни, от которой у него еще осталась сшитая в ателье двухцветная курточка «москвичка».

Эта ни на чем не основанная надежда жила в нем как серьезная жизненная установка, последняя зацепка. Она отличала его от прочих бичей. Вернее, он думал, что у других, совсем погрязших, такой зацепки нет, хотя на самом-то деле у них, у каждого его собутыльника своя была мечта и своя мысль, за которую они цеплялись, надеясь, что она выведет их на свет божий. Но у Виктора, из-за его учености, что ли, двух лет мореходки, эта мысль проявлялась в поведении как-то заносчиво, высокомерно, отчего другие бичи втихаря его презирали и ничего, кроме корысти, при общении с ним не искали.

Утро этого дня не предвещало ему каких-то изменений в судьбе. Из вчерашних бутылок, выжимая из каждой заветные капли, он навел «утренний коктейль». Как ни мала была доза, ее хватило на то, чтобы он смог прийти в чувство, ополоснуться под рукомойником и, натянув фасонистую куртку, поглядеть в осколок мутного зеркала. То, что он там увидел, заставило его сморщиться и закрыть глаза.

Предстоял новый день, который надо было чем-то заполнить и как-то насытить себя. Поскольку он нигде не работал, вопрос о пропитании был не праздный, но главным все же оставалось желание поправиться, снять головную боль и немощное дрожание рук.

Слабо и безнадежно шевельнулась мысль о новой жизни, но он тут же отодвинул ее подальше, чтобы не мешала, решив испробовать вначале привычный и несложный путь: добраться до флотского отдела кадров и там, потолкавшись, чего-нибудь поискать.

Нерешительного новичка Виктор приметил сразу, но, зная по опыту, как пуглива «деревня», он собрал всю свою выдержку и ждал удобного случая, чтобы к нему подступиться. Увидев у него в руках сундучок, он пристроился перед парнем и исподволь, не спеша, стал пихать его ногой, будоража общественное мнение. А когда мужики вокруг дозрели и стали силой выпихивать парня из очереди, Виктор очень естественно взял его под свою защиту.

Минимум два дня устойчивого благополучия были ему обеспечены.

— Ну что? Как дела? — кинулся Виктор к вышедшему из кабинета Вене.

Но у того в уме все еще звучало название той мудреной должности, на которую его приняли, и он спросил:

— Слышь, паря, а ктой-то будет — камбузный рабочий?

— Первый человек на судне. Самый первый, — не очень ясно ответил тот, увлекая Веню на свежий воздух.

Приобщение Вени к морской жизни произошло так быстро, что он с трудом в это верил, и пока шли от порта в горушку, вверх по булыжной мостовой, все допытывался у своего нового друга:

— На корабль-то когда?

Виктор посмеивался над ним, разъяснил про медкомиссию, прочие формальности, а сам все прибавлял шаг, устремляясь к сараюхам, которые виднелись на горке.

— Остынь, еропа. Ты еще не моряк. Первым делом надо вон в тех домиках побывать, тогда уж и говорить можно.

— А что там?

— Там-то? — посмеивался Виктор. — Там отметку надо сделать о прибытии. Иначе — хана.

— Смеесси? — проникаясь интересом к невзрачным домикам, спрашивал Веня. — Погодь, увихался я, дай постоим.

— Некогда, давай свой баул. — Дойдем — там и постоим. Оттуда и лихтер свой увидишь. Стоял недавно у второго причала.

— Лихтер — это как? Все одно что лайнер? — интересовался Веня.