Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Показалось, говоришь? — отпираться теперь бессмысленно. Проглотить эмоции ещё не значит стиснуть их в кулаке и взять под контроль. Пусть она попыталась, но, если представить, сколько слёз может накопиться в организме, учитывая, что в лучшем случае в последний раз ты плакал в очень и очень далёком детстве, когда они иссякнут? Наверняка не так скоро, как хотелось бы, и понимание этого, кажется, не оставляет ей иного выбора, кроме как сдаться.

— Да, представь себе, я, оказывается, тоже на это способна. Давай же, сделай фото, не стесняйся. Уверена, оно всех заинтересует, и выйдет отличная сенсация, а ты неплохо заработаешь на его продаже. Так что? Ты собираешься наконец взять свой сотовый или нет? Потому что если… — слишком много слов, и, как результат, фраза так и остаётся незаконченной, потому как я затыкаю ей рот поцелуем, лишь бы заставить её замолчать, ведь мне противна не только она сама, но и кажущийся теперь отвратительным голос, и ничего больше, но события принимают уж слишком стремительный оборот.

Страсть, вожделение, жажда и притяжение никогда не были нашей проблемой, и я знаю, что должен остановиться, вспомнить её преступление против человечности и жизни и прогнать, но неконтролируемо увязаю в этом, в ней с каждой проходящей секундой, оказываюсь в некотором роде западне, для выхода из которой нужно долго петлять, попадаюсь на крючок, тем самым оправдывая свой всегда бывший жалким и слабым иммунитет перед физическим искушением в её лице. Когда всё заканчивается, я задыхаюсь из-за прямо противоположных эмоций, и потому, что мне хорошо, но больше из-за того, что плохо. Этого ведь не должно было произойти. А я почувствовал неуместное сочувствие, и одно притянуло за собой другое, и всё, что я смог, это лишь повернуть покорившееся тело спиной к себе и до боли сомкнуть собственные веки, только чтобы железно не видеть сбивающих с толку глаз, даже если Оливия вздумает оглянуться на меня, но теперь всё возвращается, да ещё и в двойном объёме. Все дурные вещи, что я испытывал, помыслы, что имел, эмоции, что ощущал. Они словно удваиваются, геометрически прогрессируют и зашкаливают, но она… Приводя себя в порядок около стены, возвращая перекрутившуюся золотистую юбку на полагающееся ей место и поправляя ткань с чёрно-белым узором, которую мои пальцы стянули ниже грудной клетки и тем самым обнажили грудь, так идеально помещающуюся в мои ладони, она выглядит использованной, обнажённой одновременно и ментально, а не только физически, неожиданно уязвимой и внезапно ранимой со своими суетливыми и разрозненными движениями. Натягивая жёлтые шорты от формы, я словно теряю дар речи и проглатываю язык, по крайней мере, в отношении одной конкретной фразы. Мне ни за что не сказать, что это ничего не значило и не меняет, даже если всё именно так и обстоит. Пусть после разлуки и моей продолжающейся засухи всё и ощущалось гораздо ярче, отчётливее и острее, чем я помню, это лишь секс, не примирение и не воссоединение, которые попросту невозможны, ведь она это всё ещё она, и сделанного ею не возвратить и не отменить. Честным будет всё прояснить прямо здесь и сейчас, но будто принудительно я заговариваю о совершенно противоположных по эмоциональному окрасу вещах:

— Почему… почему ты тут, но не тут? — наверное, это ещё один мой промах, доказывающий, что мне не так уж и безразлично то, что с ней и у неё происходит, обнажающий душу и вскрывающий не такие уж и наплевательские внутренности, но жестокость и грубость… Сейчас это, похоже, чересчур даже для нового-старого меня.

— Нам необязательно говорить друг с другом. В смысле тебе нет нужды делать всё это каким-то сносным. Я знаю, нас больше нет, и тебя тошнит от меня. Это просто случайность. Вероятно, ошибка. Я ничего не упустила? — слова тверды, словно сталь, укол попадает точно в цель, а сердце запинается посреди удара, скованное неприятными ощущениями позора и стыда, и я не знаю, но меня будто распирает от желания загладить вину. Потому что если глаза — это зеркало души, то взгляд Оливии буквально взывает ко мне и молит не соглашаться с ней, молит забрать обратно хотя бы некоторые суждения и оценки, но я не смогу сделать это. В противном случае она подумает, что для нас двоих ещё есть надежда, у неё в голове созреет некий план, а она ведь всегда получает желаемое, и тогда… Нет, мне просто нельзя этого допускать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Нет, ничего. Всё именно так. Но всё-таки?

— Я не понимаю, о чём ты.

— Почему ты больше не танцуешь? Отчего не пришла на отбор, если к тому моменту уже находилась в городе и даже была здесь? К тому же Кейт наверняка взяла бы тебя и без него. Просто… Ты ведь выбрала это, но с тех пор ничего, — она отдала предпочтение карьере, отодвинув реально семью к годам тридцати, а то и позже, и разве не странно и противоестественно разрушить из-за чего-то собственный брак и гармоничные отношения и убить частичку себя и мужа, чтобы впоследствии не заниматься тем, что ты любишь якобы сильнее всего остального? Ради чего в таком случае она обрекла меня на то, чтобы вечно с этим жить?

— Потому что не могу. Не с твоим ребёнком внутри меня.

— Что? — не слушай её и не верь ни единому слову. Это просто игра, чтобы привлечь внимание и вернуть пропажу, но я не ключи и не кошелёк, и всё-таки вот он, мой разум, необдуманно и мгновенно цепляющийся за соломинку. — Ты мне солгала? Ты всё ещё беременна? — если так, то срок уже больше четырёх месяцев, и это могло бы объяснить, почему она незначительно, но всё-таки заметно поправилась, но живот с виду плоский, и откуда мне знать, где теперь правда, а где ложь?

— Нет, я тебе не лгала. Я, правда, сделала аборт. А ты ищешь во мне то, чего нет. Но их было двое, и один из них каким-то образом выжил.

— Что?

— Ты сам один из двойни, Дерек. И, полагаю, где-то в районе второго февраля ты станешь папой. Есть ещё почти пять месяцев, чтобы подготовиться. Мои тебе поздравления, милый. Надеюсь, эта новость скрасит твою грусть после проигрыша, ведь здесь тебе никто не помешал добраться до корзины, и твой мяч попал точно в цель.

Глава пятая

— Ты не был обязан готовить.

— Нет, был. Ты моя гостья, так что просто ешь, ладно? — я накладываю ей ещё блинов и добавляю кипятка в чашку и только после всех этих нехитрых манипуляций возвращаюсь на своё место за столом и сам приступаю к еде. Конечно, было бы проще не стоять у плиты, не сводя взгляда со сковородки, а сходить позавтракать в ближайшее кафе или дойти до кондитерской за свежеиспечёнными круассанами или бейглами, как мне уже случалось поступать неоднократно на этой неделе, но мне захотелось… Не знаю, позаботиться о другом человеке что ли. Я от этого уже отвык, а тут такая возможность. Грех ею пренебрегать и не пользоваться.

— А ты милый. И заботливый. Таких ведь ни с того ни с сего не бросают.

— Осторожнее с выражением своих мыслей. Говорить первое, что приходит в голову, не всегда лучшая политика. Так можно наступить на зыбучие пески и угодить в серьёзные неприятности, — понимая, на что она намекает и к чему ведёт, я мог бы велеть ей заткнуться и не лезть не в своё дело или и вовсе выпроводить из собственного дома быстрее, чем она успела бы пикнуть, и выкинуть её вещи из окна второго этажа, но прозвучавшего комментария недостаточно, чтобы уронить моё настроение ниже уровня плинтуса, ведь и без мнения со стороны оно почти всегда находится на соответствующей отметке, так что всё нормально. До тех пор, пока мне успешно удаётся избегать встреч с той, о ком мы фактически говорим, пусть это и порядком изматывает, я буду в целости и сохранности.

— И мне нужно бояться?

— Нет. Просто ты ничего не знаешь и не имеешь ни малейшего понятия о том, как сильно заблуждаешься, — ясное дело, она уверена, что бросили тут меня, ведь женщина, подающая заявление на расторжение брака, это уже обыденность, но мы с… в общем, я не клише.

— То есть это ты выступил инициатором?

— По-моему, это не запрещено. Не всё же вам нас бросать, и вообще… — неожиданно откровенный, я собираюсь сказать, что поступил бы точно также снова, но отчётливый стук в дверь перебивает меня, и я умолкаю на полуслове, наивно надеющийся, что, быть может, Брук его не услышала, но мизерный шанс на это испаряется, словно рассеивающийся в воздухе дым, когда звук повторяется, а я по-прежнему не тороплюсь вставать с насиженного стула, покидать кухню и идти открывать. Интересно, можем ли мы просто посидеть в тишине и изобразить, что внутри дома никого нет? Моя машина в гараже, ведь сегодня ввиду переноса тренировки на завтра мне никуда не нужно ехать, так же, как и Брук, так что снаружи ничто не способно меня выдать, и чисто теоретически…