Журнал «Вокруг Света» №09 за 1977 год - Вокруг Света

Тут следует заметить, что в строго регламентированном государстве Поднебесной никто не смел по собственной воле покинуть место жительства. Конечно, многие народности и племена — особенно те из них, которые находились на низкой ступени развития, — понятия не имели, что их передвижения по своей земле незаконны. И они могли поколениями «нарушать закон», даже не ведая об этом. Но китайским правителям это давало повод для репрессий: непокорное племя могли переселить, угнать в рабство, просто перебить. Для императорских чиновников рескрипт Ли-цзуна значил очень много: это была милость Сына Неба варварам, после которой всякие осложнения в отношениях с ними исчезали.

Часть народа яо, очевидно, не доверяя ни Ли-цзуну, ни его чиновникам, сочла за благо уйти подальше, в те места, где они не входили с китайцами в соприкосновение.

И в более поздних исторических сочинениях мы находим сведения о том, что племена яо делятся на две части. Первая живет на равнинах и по своей культуре почти не отличается от китайцев. Вторая группа яо — потомки тех, кто поселился высоко в горах и почти не поддерживал контактов с остальным населением этих районов. В письменных памятниках они именуются «яо, перевалившие через горы».

За последующие столетия яо перевалили через хребет Айлаошань и поселились в горах на севере Индокитайского полуострова. Все они называли себя потомками Паньху и принцессы, считали себя одним народом, однако культура и обычаи их настолько разнились друг от друга, что многие специалисты вообще сомневались в достоверности истории с императорским рескриптом и уходом с равнины.

В 1970 году известный японский этнограф Е. Сиратори работал в Таиланде, и в одной из горных деревень, населенных яо, его ожидала редкостная удача. Ученому удалось обнаружить сохранившийся до сих пор текст... рескрипта Ли-цзуна! Более пяти веков хранили эту реликвию «яо, перевалившие через горы».

В источнике, найденном Сиратори, подтверждается высокое «драконье происхождение» прародителя Паньху.

В древнейших письменных источниках, где излагается легенда о происхождении яо, этот народ называется «мань» (1 Каждый народ имеет самоназвание, причем оно отнюдь не всегда совпадает с тем, как его называют соседи. Мы называем немцев «немцами», англичане именуют их «джерменс», а сами немцы считают, что они «дойч».).

По-древнекитайски «мань» означает «южный варвар». Так жители Средне-китайской равнины называли предков яо и некоторых других народов. Первоначально «мань» (или «май») было, вероятно, самоназванием предков яо, но в лексиконе древних китайцев приобрело оскорбительный оттенок. Что же касается самих яо, то они продолжают называть себя «ман», как это делали их деды и прадеды. — (Прим. автора.)

За горами

По-разному сложилась судьба яо, после того как они «перевалили через горы». Попав в новые, непривычные условия, они утратили некоторые традиционные черты культуры, изменили образ жизни, привычки, одежду. Сегодня только на территории Вьетнама ученые насчитывают по крайней мере семь групп яо, отличия которых между собой резко бросаются в глаза, особенно в одежде и прическе. Среди них различают «красных яо», «яо в узких панталонах», «яо в синей одежде», «яо с вощеной головой»...

Они переселялись сюда различными путями и в разное время. Но о том, что они один народ, все яо помнят прекрасно. Все они говорят на одном и том же языке. Отличия, конечно, есть, но все группы хорошо понимают друг друга.

На новых местах яо, или, как их называют во Вьетнаме, зао, старались поселиться подальше от власть имущих. Такие места могли найтись только в горах — диких и недоступных. Все более или менее удобные участки были заняты народностями, которые поселились тут издавна. Феодалы-князьки горных таи оттесняли яо все дальше в заросшие джунглями горы.

Зато никто не переписывал яо, не облагал их налогами: чиновники вьетнамских императоров, а потом французские колонизаторы не забирались в горы так, далеко. И яо оставались свободными.

В горах северо-западного Вьетнама до сих пор нередко можно видеть, как над лесными зарослями поднимаются в небо серо-синие дымы. Это не домашние очаги и не след лесного пожара. Просто на подходящем горном склоне выжигают участок для посевов кукурузы или суходольного риса. А через несколько лет, когда плодородие почвы истощится, участок будет заброшен, и где-нибудь в другом месте, возможно, далеком месте, снова поднимется в небо горьковатый дым.

Конечно, высоких урожаев при таком способе ждать не приходится. К тому же и вся деревня вынуждена перебираться поближе к полю. А потому и настоящие дома не имеет смысла строить — все равно через несколько лет придется их бросить.

...На первый взгляд деревня яо мало чем отличалась от вьетнамской. Разве что дома были не кирпичные или глинобитные, а бамбуковые. Но все же эти дома стояли прямо на земле — приземистые и надежные.

Времени у нас было мало — только что проехать мимо деревни, даже в дома не зашли. Но и сам вид домов говорил о многом: построить их могли только люди, живущие оседло. А это значило, что у народа яо, живущего во Вьетнаме, началась новая жизнь. (Уже в пути вьетнамские коллеги рассказали нам, что среди яо есть теперь и учителя, и артисты, и поэт — очень известный в стране.)

...Быстро спускались недолгие вьетнамские сумерки. Мы спешили попасть в Лайтяу до темноты.

М. Крюков, доктор исторических наук

Золото черных песков

Машину Аманмурадова и Лысенко, которые выехали из Ашхабада, я успел перехватить в Мары, добравшись туда на самолете. Мне было известно, что они собираются объезжать пустынные пастбища, но, узнав, что их путь лежит и в совхоз «Большевик», посчитал, что мне повезло вдвойне. Томясь в ожидании встречи, я случайно услышал, что гостиница в «Большевике» — крупнейшем каракулеводческом хозяйстве республики — одна из лучших во всей округе. Сказал мне об этом чайханщик, к которому я зашел отведать горячего дымного плова. — О-о! — прицокивал языком старик. — Та-акая гостиница Москве не снилась!

Подметив на моем лице тень недоверия, седобородый чайханщик принялся перечислять:

— Комнаты большие, на одного человека. Телевизор... Сад с бассейном, чтоб жару переждать. Джейраны — газели, знаешь? — живут в саду. Совсем ручные, не боятся человека. И тихо, как в санатории, — хоть стихи сочиняй. А захотел покушать — барашка свежего принесут...

Представив сию обитель среди выжженных песков, я вынужден был согласиться, что и в самом деле подобной гостиницы еще не видел, и пообещал старику непременно побывать в ней. И вот оказалось, что от меня не требовалось никаких усилий: Аманмурадов не собирался задерживаться в Мары, и часа через два мы отправились в путь.

Когда машина выбралась на простор весенней пустыни, солнце, нестерпимо палившее днем, кутаясь в полупрозрачное покрывало перистых облаков, уже катилось к горизонту. Дорога шла вдоль оазисной зоны Мургаба. Распаханные под хлопок поля перемежались залитыми водой рисовыми чеками, которые поблескивали, как стекла огромной рамы. Нежная зелень заполонила дали, превратив барханы в цветущие холмы. Пустыня была неузнаваема, и порой казалось, что мы едем не по Каракумам — «Черным пескам», а пробираемся большаком где-то на юге черноземной полосы России.

У обочины дороги то и дело встречались стайки смуглолицых девушек в полыхающих всеми цветами радуги одеяниях. На серых упитанных, марыйской породы осликах гарцевала с серьезным и важным видом детвора. Временами дорогу загораживали трехколесные тракторы, громадные задние колеса которых напоминали высоченные колеса древней арбы... Настроение у меня создалось столь благостное, что, приметив на горизонте сгущающиеся тучи, я вслух взмолился, чтобы не начался дождь, способный испортить мне всю съемку. Азад Аманмурадович, один из руководителей каракулеводческих хозяйств Туркмении, искоса посмотрел на меня и спросил, с чего это я взял, что будет дождь.

— Это он так говорит, — улыбнулся сидевший рядом с водителем Василий Сергеевич Лысенко, заместитель начальника управления «Каракулеводство», — чтоб не спугнуть дождь. Верно, Азад?

Азад Аманмурадович рассмеялся:

— Все знаешь, двадцать лет в пустыне не зря прожил.

— Знаете, как ему сейчас дожди нужны, — продолжал Лысенко. — Как и все настоящие кумли, жители песков, наш уважаемый товарищ по случаю дождя готов резать барана и пировать, только бы водичка не переставала лить с неба...

И Лысенко объяснил, что такое весенний дождь для пустыни, для овцеводческого хозяйства. За месяц-полтора на выжженных солнцем песках успевают вымахать в человеческий рост травы. Бурно вырастают торопящиеся жить многочисленные эфемеры, появляется невысокая осочка — иляк, любимая всеми пустынными животными. На весенних пастбищах ягнята растут не по дням, а по часам. Отары тучнеют, откармливаются, набираются сил, откладывая жир в курдюки, запасаясь питательными веществами на время летней засухи и зимней бескормицы. К тому же высохшая трава, как сено на корню, кормит овец и летом и зимой. Выходит, чем больше дождей, тем больше кормов на год.