Легенды Арбата - Михаил Веллер

Беззащитная женщина демонстрировала нравственное превосходство. Она была бедна, обречена, одинока — но дух ее был неукротим. Каблуки стучали, влага булькала, голос звенел.

Напиваюсь, но не сдаюсь!

За кулисами давно перестали хихикать и выставляли вверх большой палец, как требование жизни несгибаемому гладиатору! Почему-то возникло такое представление, что Нина Ургант, чтобы показать шутникам свое превосходство над их хилым скудоумием, должна выпить весь графинчик. Держали пари.

Без закуски и без запивки. Ведя сцену, легко и непринужденно.

— П-почему вы не принесли торт? — издевалась Нина над партнером. — Кс-стати — вы обещали шампанское!..

— Магазин уже закрылся... — неумело оправдывался тот. Он стоял теперь на отбое вопросов, как манекен с теннисной ракеткой.

Спектакль сошел с рельс и замолотил сквозь алкогольную кактусовую чащу.

К концу зал видел элегантно и в лоск напившуюся женщину. Поворачиваясь, она споткнулась и упала на руки героя. Занавес покрыл чувственное объятие. Публика неистовствовала в овации. Коллеги приняли победительницу на руки. Труп Гамлета четыре капитана отнесли в гримуборную.

...Закон парных случаев срабатывает неукоснительно. Через пару недель в том же спектакле заело постельную сцену. Нина с героем падали на кровать. Это было верхом советской смелости и откровенности. Потом гас свет.

Ну, обнялись, упали. Лежат. Отчасти друг на друге. А свет не гаснет. И занавес поднят.

Зал затаил дыханье. Ну?..

Влюбленные начинают накрываться одеялом. Залезли. Свет горит!

Начинают изображать легкую возню. Грань приличий нарушена непоправимо. Зал вытянул шеи и привстал.

Свет горит! Это осветитель и машинист сцены отвлеклись за выпивкой у пожарника.

— Снимите туфли, черт возьми! — раздается язвительный голос Нины. — Вы всегда ложитесь в постель обутым?

Из-под одеяла вылетают туфли. - Вы так и собираетесь спать в галстуке?

Вылетает галстук.

Эротическая тональность непоправимо переходит в юмористическую. Все ждут вылетания интимных предметов одежды. Свет горит!

— Вы не хотите погасить свет? — интересуется Нина.

Хохот в зале.

— Может, хоть занавеску задернете? Или вы хотите, чтоб нас видели все соседи напротив?

Зал хохочет стоя.

— У меня выключатель, кажется, сломался, — отвечает, наконец, влюбленный.

— Так какого черта вы приводите девушку в гости на ночь глядя, если у вас свет не выключается? — Нина вылезает из постели. — Хоть ванная у вас есть? Мне нужно почистить зубы.

И уходит за кулисы убивать осветителя.

2. Дер партизанен!

Кремлевский Дворец Съездов был возведен во времена исторического оптимизма советского народа. Хрущев отменил культ личности, Гагарин полетел в космос, Братская ГЭС дала первый ток, который медленно пошел по проводам.

А чудный сувенир «На память делегатам XXII Съезда КПСС»! Была расхожая игрушка: гаражик размером со спичечный коробок, нажимаешь кнопочку — дверцы распахиваются, и вылетает маленький автомобильчик, вытолкнутый пружинкой. Так вот: маленький Мавзолей, нажимаешь кнопочку — и оттуда вылетает наружу Сталин.

Потом и Хрущева по лысине, все вообще радовались небывалой свободе. Народный Юморист Райкин программу представлял: «Партия учит нас,что при нагревании газы расширяются!» Народ в атасе: храбро и круто, это — сатира!

Вот верхом советского либерализма был 1967 год. То есть либерализм уже кончился, но этого еще никто не понял, и настроение по инерции было хорошее. Цвели и пахли надежда и вера в светлое будущее мирового коммунизма: типа гибрид новогодней елки и павлиньего хвоста, и там много еды, одежды и бесплатных квартир.

Это был год 50-летия Великой Октябрьской Социалистической Революции. И его готовились праздновать как самое грандиозное торжество во всей Советской истории. А собственно, и мировой. Юные Кобзон и Лещенко вдохновенно пели: «Будет людям счастье, счастье на века — у Советской Власти сила велика!»

А во Дворце Съездов шло супердейство: «Великому Октябрю — пятнадцать декад национального искусства пятнадцати братских советских республик!» И республики прогибались и пыжились счастьем будьте спокойны. Каждый вечер там ликовал или концерт национального искусства, или национальный спектакль, или еще какая-либо непереносимая хренотень, по самое немогу накачанная национальным восторгом расцветшего искусства. Плясуны выкаблучивали, хористки вскрикивали, музыканты лязгали, граждане выключали телевизоры и шли чистить зубы перед сном.

У белорусов с национальным самосознанием было плохо. Белорусы себя от русских не различали. Это ощущалось как одно и то же. Белорусский и великорусский как две почти адекватные разновидности одного и того же русского народа. Условно-административная национальность. И над белорусской культурой мягко издевались оба брата по расе. Был ансамбль «Песняры», и его все любили. А над косноязычным воляпюком официальных «савецких бяларуских паэтов» издевались. Какой смысл говорить на белорусском диалекте, если великорусский литературный богаче и развитее? Таким образом, белорусские спектакли на московской сцене шли на русском языке. Как, впрочем, узбекские, молдавские и грузинские. И ведь без акцента говорили, собаки! Все, кроме грузин. Этих за акцент больше любили.

Итак, октябрь уж наступил. Великий Октябрь наступал 7 Ноября. Близко. Белорусская Декада. Минский Государственный Драматический театр. Имени или Янки Купалы, или Якуба Колоса, или Кондрата Крапивы, что одно и то же. Пьеса лауреата Государственной премии вылизанной степени Горлозаднюка «Это было в Могилеве».

А что там такого в Могилеве было, кроме разве что родившегося мальчика Израиля Берлина, написавшего позднее американский второй гимн «Америка, Америка». Картошка и партизаны. Картошку сажали и ели, партизан прятали и вешали. Белоруссия: чем богаты — тем и рады. А Америка была нашим злейшим врагом, и до нее мы рассчитывали добраться позднее.

А телевизионных программ в те времена было две. И никаких видеозаписей, примитивный и честный прямой эфир. Новости с полей КПСС и немного о балете. Заграничное кино казали раз в год. Голодные граждане иногда аж сетку настройки смотрели. Так что спектакль про войну белорусских партизан с немецкими захопниками принимали как триллер. Страна сидит: смотрит!

И первым делом видит над сценой огромный и жуткий плакат:

Сначала берет оторопь, сопровождаемая негативной эмоцией внизу организма. Возникают евнухи-правители восточных сатрапий. Потом блещет дикая мысль о сценографическом сюрреализме: кастрычник — это Гитлер, в смысле фашизм всех кастрирует. Далее, как плакал поэт, осыпает мозги алкоголь: плакат-то украшен революционной символикой... неужели ЛЕНИН... кастрат?!бездетный... Особенности белорусской культуры?.. что за прославление изуверства...

Самым психически стойким и лингвистически культурным удалось идентифицировать этот шокинг от слова «костровой», то бишь октябрь по-белорусски. Странно, что этот фонетический антисоветизм не преследовался КГБ. Выразительный язык, и подходит к случаю! Настроение перед спектаклем безусловно создано.

Ясное дело, технически передовые немцы последовательно морят советских людей всеми способами. Партизан с утонченным садизмом сажают в тюрьму, чтоб дольше мучить перед казнью. От мучений партизаны возбуждаются и впадают в пафос: произносят монологи о победе и счастье народа. Духовно сломленный враг бессильно кричит: «Без вещей на выход!» Сейчас мы вас будем немножко пу-пу, большевистская сволёчь.

...В Средние века публичная казнь была общегородским праздником и бесплатным массовым развлечением. Семьями шли с утра занимать лучшие места, с детишками и беременными женами. В наше время это показывают только в кино. Но рейтинг по-прежнему высокий.

Итак, страна приникла к телевизорам в едином порыве. Предвкушает публичную казнь партизан на сцене Кремлевского Дворца Съездов. В вечерний прайм-тайм.

Уже стучит прусским шагом офицер-надзиратель, бренчит в замках огромной связкой ключей. Партизаны в камере обнимаются и поют «Интернационал».

Но раньше, чем вывести их вешать, в тюрьме надо починить водопровод. Порядок должен быть во всем. Водопроводчика вызывали? С пролетарской развязностью заходит сантехник, маша разводным ключом и цепляясь брезентовой сумкой. Русский, значит, либо белорус.

После войны таким сантехникам полагалась десятка Колымы за сотрудничество с оккупантами. Поровну с реальными полицаями. Но этого в театрах не показывали.

Вид сантехника вызывает оживление в аудитории. До боли родная фигура. Замучишься, пока дозовешься. «Треху дали», — явственно раздается в зале. «При немцах-то зайчиком прибегал!»