Культурные истоки французской революции - Шартье Роже

В основе его представлений о сфере публичного применения разума лежит деятельность Res Publica Litterarum, которая еще до Просвещения объединяла ученых и эрудитов посредством переписки и печатного слова{36}. Основанная на свободном выборе идеологических позиций, равенстве между собеседниками, полном бескорыстии интеллектуальных занятий, Литературная Республика (которую изобрели не философы эпохи Просвещения, а ученые мужи предыдущего столетия) являет собой образец и опору свободного и публичного рассмотрения вопросов религии и законодательства. В то же время такая отсылка означает несовпадение теоретического определения публики как сообщества, обнимающего весь мир, с тем, из кого она состоит в действительности. Во времена Канта «читающая публика» — это далеко не все общество, а если говорить о людях пишущих, то их круг еще более узок. Таким образом, расстояние, неизбежно отделяющее «публику» от народа в целом, связано с тем, что «еще многого недостает для того, чтобы люди при сложившихся в настоящее время обстоятельствах в целом были уже в состоянии или могли оказаться в состоянии надежно и хорошо пользоваться собственным рассудком в делах религии без руководства со стороны кого-то другого». (Мы могли бы добавить: и в искусствах, науках и законодательстве.) «Общество граждан мира» только потенциально состоит из «людей в целом». Когда все люди действительно объединятся в общество граждан мира, тогда можно будет говорить о «наступлении Просвещенного века».

Публика против народа

Противоположность публики и народа, которую Кант считает временной, свойственной определенному веку, находящемуся «на пути к Просвещению», но еще не являющемуся «просвещенным», другие мыслители XVIII столетия рассматривают как постоянную и свойственную всякому обществу. «Публика не есть народ» — это замечание недвусмысленно говорит о том, что в последние десятилетия Старого порядка общественное мнение находится в разительном противоречии с мнением большинства{37}. Об этом ярко свидетельствуют лексические контрасты: Кондорсе противопоставляет понятие «мнение» «черни», Мармонтель — «мнение литераторов» «мнению толпы», а д’Аламбер — «истинно просвещенную публику» «слепой шумливой толпе». Кондорсе (в другом месте) резко разграничивает «мнение просвещенных людей, которое предваряет общественное мнение и в конечном счете определяет его», и «мнение народа». Общественное мнение обладает верховной властью, выносит окончательный приговор, оно непоколебимо, едино и зиждется на разуме. Эта твердость, не допускающая ни отклонений, ни разброда, делает его суждения всеобщими, а приговоры — не подлежащими обжалованию. Таким образом, общественное мнение является полной противоположностью мнению народа, неоднородному, переменчивому, не чуждому предрассудков и предвзятости.

Из этих высказываний видно, сколь живучи старые представления о народе, изображаемом как прямая противоположность публике, чье мнение должно быть законом. Толковые словари, от Ришле до Фюретьера, от Академического словаря до Словаря Треву, в статье «Народ» на протяжении всего столетия неизменно отмечают непостоянство народного мнения{38}.

Вот что мы читаем в издании 1727 года Всеобщего словаря фюретьера: «Народ везде народ, то есть глупый, суетный, охочий до новостей». Далее приводятся два примера употребления этого слова: «У народа есть обычай ненавидеть других за их достоинства» (Вуатюр) и «В настроении народа не бывает середины. Если его не держать в страхе, его следует страшиться; но когда он трепещет, его можно безнаказанно презирать» (д’Абланкур). Мечущийся из крайности в крайность, переменчивый, ненадежный, слепой — так характеризуют народ словари XVIII века. Это все тот же народ, который в трагедии всегда готов переметнуться на сторону противника, то покорный, то мятежный, но всякий раз действующий по чужому наущению. Так, в последнем акте пьесы Корнеля «Никомед», сыгранной зимой 1650 года и опубликованной в 1651 году, народ — только орудие в руках власть имущих. Подстрекаемый Лаодикой:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390}) Всегда позволено — закон войны таков — Раздоры разжигать среди своих врагов,

бунтующий народ может быть усмирен Прусием, если тот последует совету Арсинои:

Перед народом вы должны явиться смело, Вступить с ним в разговор, и так построить речь, Чтобы вниманье всех смогла она привлечь: Теряют время пусть...

Наконец, Никомед успокаивает его в одно мгновение:

Все тихо, государь. Едва я появился, Бунтующий народ тотчас угомонился{39}.

Трудно выйти за рамки старинных представлений о народе и невозможно считать его политической силой, даже если относиться к нему с сочувствием. Доказательство тому — компилятивная статья Жокура «Народ» в Энциклопедии{40}. Предложенное в ней определение носит чисто социологический характер: народ — это «рабочие и земледельцы» и только они одни, в него не входят ни блюстители закона, ни литераторы, ни торговцы, ни финансисты, ни даже «те ремесленники, а лучше сказать, тонкие искусники, которые изготовляют предметы роскоши». Этих рабочих и крестьян всегда рассматривают как «самую многочисленную и самую необходимую часть нации», к ним испытывают жалость и уважение, но не допускают и мысли о том, что они могут участвовать в управлении государством; с ними не советуются, их представители не входят в органы управления; отношения народа с государем таковы: государь защищает народ, обеспечивает ему «лучшее существование», а народ платит ему за это любовью и преданностью: «Короли никогда не имели более верных подданных и, смею сказать, лучших друзей. В этом сословии, вероятно, больше явной любви, чем во всех других, и не потому, что оно бедно, но потому что, несмотря на свое невежество, оно хорошо знает, что власть и защита государя — единственные гарантии его безопасности и благополучия».

В Энциклопедии нет понятия «общественное мнение»: «мнение» представлено в ней как абстрактная категория («сомнительное и недостоверное суждение ума», в противоположность научной точности), а во множественном числе — как юридический термин{41}; что же касается слова «общественный», то в статье «общество» говорится только об «общественном благе» и «общественной пользе», попечение о которых доверено «государю и служащим при нем, кои под его началом охраняют их»{42}. Так что не следует сгущать краски и утверждать, будто определение народа в Энциклопедии противоположно определению его антипода — публики, которой еще не существует в философской сумме века (признак того, что новое понятие сложилось позже). Однако, несмотря на то, что Энциклопедия отходит от традиции, изображавшей народ либо мятежным, либо верным и преданным, она пропитана представлением о том, что тяжелое положение народа не позволяет ему систематически участвовать в управлении государством.

Когда общественное мнение обретает силу и становится верховной властью, перед судом которой должны предстать все частные мнения, даже мнения государя и сановников, оно далеко отходит от мнения народа. Как показал Кит М. Бейкер, это понятие рождается в спорах, которые разворачиваются в середине века сначала по поводу отказа янсенистам в причастии, затем вокруг свободной торговли зерном и, наконец, вокруг распоряжения государственной казной{43}. Королевская власть бессильна перед общественным мнением и вынуждена принимать участие в публичных дискуссиях, доказывать, убеждать, завоевывать одобрение и поддержку. Таким образом, намечаются контуры новой политической культуры. Современники готовы признать ее новизну, поскольку прежде авторитетом пользовалась только королевская власть, вершившая тайный суд и выносившая не подлежавший обжалованию приговор, теперь же появилась сила, которая не воплощается ни в каком органе власти, которая все обсуждает публично и которая более могущественна, чем сам государь. Сразу встают новые, необычайно острые вопросы, не терпящие отлагательства: как сделать, чтобы распри между соперничающими группировками не ослабляли власть, которой облечена публика, как это происходит в Англии? Кто истинные глашатаи мнения, ставшего, таким образом, общественным: литераторы, которые его вырабатывают, парламенты, которые его формулируют, просвещенные чиновники, которые его проводят в жизнь? И наконец, как понимать самоочевидность его приговоров, которая является залогом общности мнений? Нет четкого ответа на вопрос о том, что же такое это условное понятие, потому что, будучи всеми признанным, общественное мнение разом и голос, к которому следует прислушиваться, и судья, которого надо убеждать.