По ту сторону - Инга Андрианова

– Как самочувствие?

– В порядке.

– Есть жалобы?

– Да нет…

Он повернулся к матери и произнес без перехода:

– Ваш муж лечился у психиатров?

Та дрогнула и нервно замотала головой.

– Уверены? – удивился он. – Ходили слухи о его невменяемости. Похоже, он наш пациент.

Что-то скользкое зашевелилось на дне его глаз, и я почуяла угрозу. Виктор Петрович грузно развернулся, вздохнул, сцепил руки в замок.

– Дела обстоят не лучшим образом, – сказал он, глядя поверх моей головы, – Придется тебе, Вероника, задержаться на время, пройти дополнительное обследование. Тебя переведут к Сергею Сергеичу и там продолжат лечение, согласно новому диагнозу.

Следующие пятнадцать минут он объяснял причины, по которым я должна лечиться у товарища СС. Я плохо слушала – щемило сердце, а когда он умолк, безнадега сдавила клешней. Встал вопрос о моем несовершеннолетии и о согласии опекуна. Я посмотрела на мать, как-то сразу все поняла и разрыдалась в голос. Меня вывели из кабинета, а через пару минут мать подписала все бумаги.

Не всякая нора веет в колодец

Лечебница окружена тройной петлей колючей проволоки, по периметру вышагивают военные с собаками. Двери без ручек – их персонал носит в карманах халатов. Мертвая тишина, лишь с верхнего этажа время от времени доносятся не то крики, не то стоны. Палата на девять человек. Все на прогулке. Моя кровать у окна. Сквозь решетку видна тайга да часть прогулочной площадки. С замиранием сердца жду появления соседей. Мне сказали, что эта палата для смирных. Дверь открывается, входят больные. Ничего не выражающие лица, мутный взгляд, плавучие жесты. На меня никто не обращает внимания. Все расходятся по койкам, и только одна женщина напрягает слух, подходит ближе, тянет руки к моему лицу.

– Ты кто?

– Я – Ника.

– Привет, я – Руфина.

Глаза, как два озера, распахнутые, прекрасные и абсолютно слепые.

– Меня сюда родственники упекли, я здесь уже десять лет. Не бойся, меня не лечат, со мною можно говорить. Смотри, не попади под инсулин!

Позвали на обед. За длинными столами все обитатели второго женского этажа. Дети и взрослые с лицами уродливых кукол, алкоголички с черными кругами вокруг глаз и аутисты – весь цвет советской психиатрии молча кладет еду в рот. Мы сидим за столом, и я бережно перекладываю огурцы в тарелку Руфины. Раздается громкий топот, и в столовую входит девочка лет двенадцати: босая, халат нараспашку, волосы всклокочены, мертвенная бледность щек и злобный взгляд без проблеска мысли. Я дрожу всем телом, и тут мне на плечи опускаются чьи-то теплые руки. Я поднимаю лицо, вижу Ольгу Ивановну – нашу соседку по лестничной клетке. Я знаю Ольгу Ивановну давно и только сейчас понимаю, где она работает.

– Не дергайся, веди себя спокойно, иначе лишишься свиданий.

– За нами наблюдают и доносят докторам, – сообщает Руфина, – Свидания получают только смирные психи.

Из последних сил стараюсь вести себя здраво, только не знаю, что входит в это понятие.

Вечером меня допрашивает врач. Я умоляю отпустить меня домой и слышу в ответ, что мне нужно лечиться. Ни интереса, ни намека на участие, только жесткие вопросы, въедливые уточнения и дежурная улыбка, не значащая ровным счетом ничего. Лечения не назначают – ждут, пока главврач утвердит диагноз, а на ночь суют в рот блестящий черный шарик, после которого я проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений.

Утром больные отплывают в комнату для свиданий, я сижу на кровати, жду приговора. В палату входит медсестра, в ее руке – блестящий шприц. Резким движением она отдергивает мне рукав, я подаюсь назад и чувствую железную хватку на запястье.

– Не дергайся, это доза для младенцев. Во время свидания не вздумай психовать! – с этими словами она всаживает в меня что-то омерзительно холодное.

При встрече с матерью стараюсь не плакать, чтобы не лишиться возможности видеть нормальные лица, находиться по ту сторону двери без ручки. Я поглядываю на санитаров и отвожу глаза. Со мной что-то явно не так: не могу сфокусировать взгляд – он поднимается все выше, скользит на самый верх…под самый потолок… Глаза закатываются, заваливается язык, сводит шейные мышцы и тянет назад, голова запрокидывается. Обеими руками хватаюсь за голову, с силой возвращаю ее на место, но тут весь процесс повторяется снова и в той же последовательности. Меня уводят в палату, укладывают на кровать. Ольга Ивановна садится рядом, гладит меня по руке:

– Не бойся, это пройдет.

– Что со мной?

– Таким образом твой организм отвечает на вторжение психотропных.

Тело сходит с ума, а мозг в полном порядке, и этой пытке нет конца. В меня вливают то глюкозу, то антидот – не работает ни то, ни другое. Четыре часа подряд я бьюсь в агонии, из последних сил тяну себя за шею, когда становится невмоготу. Ольга Ивановна мечется по больнице, звонит главврачу на домашний номер и после минутного совещания, возвращается в палату. Она кладет мне руку на лоб:

– Сикорский просит погладить тебя по голове. Расслабься, он поможет. Наш главврач – могучий экстрасенс. Сейчас он будет думать о тебе…

Через минуту я засыпаю…

… и просыпаюсь только через сутки. Мне снова дают черный шарик, и мир погружается во мрак.

Я открываю глаза: в палате светло, за окном накрапывает дождь.

Что за год на дворе? И какой нынче день? Впрочем, не все ли равно. Я мертва, и неважно, какой нынче день…

В дверях появляется Ольга Ивановна, прижимает палец к губам. Секунду спустя в палату входит мать, садится на кровать, сует мне в руку бутерброд с икрой, тревожно шепчет на ухо:

– Меня пропустили в отделение – случай беспрецедентный. Ольга Ивановна сильно рискует, но я должна тебя предупредить. Сегодня тебя поведут к главврачу. От этого разговора будет зависеть твой диагноз. Я звонила, пыталась ему объяснить, что ты не больна, что меня обманули и вынудили подписать.

– Что он ответил?

– Сказал, что не слышал ни слова, а в твоих симптомах разберется сам.

– Когда идти?

– Прямо сейчас… И, пожалуйста, думай, что говоришь! Не рассказывай лишнего!

Ольга Ивановна торопит нас на выход.

– Тебе пора, мне тоже, – мать тычет пальцем в бутерброд, – Слижи хотя бы икру!

Я заталкиваю в рот весь кусок, говорю: «Шпашибо!» и выхожу из палаты.

Вид главврача меня смущает – он выглядит молодо и несерьезно, а еще напоминает Пьера Безухова – такой же неуклюжий очкарик.

Какое-то время мы просто говорим: обсуждаем погоду, последние фильмы. Я рассказываю ему о школе, о бассейне, о предстоящей поездке в Москву. Сикорский тихо улыбается, потом становится серьезен:

– Ника, я задам тебе вопрос, он может стать последним, а может таковым не стать. Не торопись с ответом – подумай!

Он делает паузу и с расстановкой произносит:

– Здесь кое-что записано с твоих слов … например то, что по ночам ты слышишь музыку. Подумай и ответь: ты слышишь ее или чувствуешь?

Последние слова он повторяет дважды.

Я с облегчением вздыхаю:

– Нет, доктор, я ее не слышу, если вы о галлюцинациях. Она звучит во мне, внутри меня, я просто ее ощущаю, я – автор. Должно быть, тот любезный врач меня не понял, а может быть, я плохо объяснила.

Сикорский улыбается и что-то пишет на листе. Я набираюсь храбрости и обращаюсь к нему:

– Позвольте мне лечиться в другом месте! Здесь я погибну!

Он поднимает на меня свои близорукие глаза:

– Девочка моя, тебе не нужно лечиться ни здесь, ни где-либо еще. Я не дам тебе расплачиваться за грехи твоего отца. Ему уже не помочь, а вот тебя я защитить сумею. Живи дальше, занимайся спортом, поступай в свой ВУЗ, и не вспоминай больше ни обо мне, ни об этом месте.

Мое заключение длилось неделю и стоило мне семи дней жизни.

На утро я покинула лечебницу и больше не возвращалась туда даже в мыслях.

* * *

Вступительные экзамены прошли как в дыму. Я с трудом выходила из седативного клинча, плохо засыпала по ночам и панически боялась любых скачков давления.

Экзамен по английскому был первым и ключевым – сквозь эти жернова прошло не больше десяти процентов.

Моя фамилия оказалась в последней пятерке, и ждать своей очереди пришлось целый день. Прошел слух, что конкурс выдался рекордный – двадцать пять человек на место. И теперь вся эта возбужденная толпа колыхалась у входа, то смыкаясь, то расступаясь. Меня вызвали ближе к вечеру, когда в коридоре оставалось не больше десяти человек. Я вошла в аудиторию, уставшая и заторможенная, вручила паспорт, вытянула билет и заняла свободный стол. Текст показался несложным, грамматическое задание – посильным. Я склонилась над листком и неожиданно для себя нарисовала рожицу в медицинском колпаке. Немного подумав, дорисовала лекарю рожки и бородку, а внизу набросала план ответа.