Абрамка - Светлана Замлелова

– Ну и что же папа? – спросила я холодно.

– Как-то странно… – вздохнула Лиза. – Смотреть на него тяжело. Мучается он…

– Мучается?! – я так удивилась, что забыла о своей давешней обиде. – Это Иван-то Петрович мучается? Мается – я бы ещё поняла. Но чтобы мучиться…

– Мается? – тревожно переспросила Лиза. – Как мается? Почему?

– Да потому что… потому что для людей вроде нашего Ивана Петровича естественным было бы плодиться и работать в поте лица. Но они на такую основательную малость не согласны. Вот и чудят... – я завелась, потому что всегда завожусь, когда говорю об Иване Петровиче. К тому же предоставлялся случай уколоть Лизу, и я просто не могла упустить этого случая. – Вот если попробовать представить разных людей в характерных для них позах… ну или… за характерными занятиями, что ли… так Иван Петрович представляется мне в масонском фартуке. Или что-нибудь в этом роде.

– Почему? – испугалась Лиза.

– Почему? Да потому что ему бы очень пошло членство в каком-нибудь тайном обществе. Знаешь, такая кипучая бестолковость и чванство… Да, – мне и самой стало забавно, – Иван Петрович вполне сошёл бы за масона. Если бы в своё время не был комсомольским работником.

– Разве он такой? – подавленно спросила Лиза.

– Какой «такой»?

– Ну такой… пустой, – неохотно выговорила Лиза.

– Почему сразу «пустой»? – мне стало жалко Лизу – столько лет не видеть отца и вдруг узнать, что это пустой и никчёмный человек.

– Потому что… – солидно и основательно, точно это было плодом долгих и трудных её размышлений, проговорила Лиза, – потому что кто любит тайны, тот замышляет злое. Тайна думает, что одна знает истину и всегда воюет с традицией. На самом деле это покров пустоты. Это самообман для немощного духа, это… это пища для голодного тщеславия.

– Хм… – меня насмешили и удивили Лизины формулировки. – Похоже…

– Но, если похоже, то он действительно мучается! – воскликнула Лиза.

– Да с чего ему мучаться?! – разозлилась я. – Катается как сыр в масле… Мученик тоже…

– Человек, зло творя, всегда мучается, – тихо проговорила Лиза.

– Ну, не хотел бы – не творил, – пробурчала я.

Помолчали.

– Тихий ангел пролетел, – сказала вдруг Лиза.

– Что?

– Когда вот так внезапно все замолчат, говорят, что это ангел пролетел.

– А-а-а…

– А что, он тайны любит?

– Кто? Ангел твой?

– Да нет, папа!

– Очень любит. Вот Люггер, например. Только приехал – уже тайны. Да и как засуетился-то!.. Противно…

– Ну, Люггер – это не тайна, – засмеялась Лиза с каким-то облегчением. – Люггер – это Америка. Это папа перед Америкой заискивает.

– Да денег он ищет на свои дурацкие прожекты! – разговор об Иване Петровиче начинал мне надоедать, Лиза стала казаться скучной. – Лучше бы поучился у американцев их зарабатывать.

– Почему надо у них учиться? – искренне удивилась Лиза.

– Потому что Америка – страна свободы, и Нью-Йорк – столица мира…

– А я – королева Луны, – захихикала Лиза.

Я хмыкнула, хотя эта невинная шутка почему-то неприятно задела меня. А Лиза не унималась.

– Какая же там свобода? – весело спросила она, точно заигрывая.

– Обыкновенная… – лениво ответила я.

– Такая же свобода, как их статуя – слепая, рогатая, на воде стоит. Хи-хи-хи…А ещё я слышала, у них есть бык золотой.

– Бык золотой?!

– Ну да. «Быки» – это что-то такое на бирже. Так вот у них возле биржи… или как это у них называется?

– Если биржа, то так и называется – биржа, – огрызнулась я.

– В общем, доужонс какой-то, – Лиза захихикала. – И там у них стоит фигура быка. Памятник такой… скульптура. И они с ним на счастье фотографируются.

– Ну и что тут такого? – я разозлилась. – Кто-то монетки в фонтан бросает, кто-то с быком фотографируется. Что тут такого?

– Да ведь это же образ! – удивилась Лиза.

– Какой ещё образ? – меня взбесило, что Лиза точно удивляется моей бестолковости.

– И Свобода, и Бык – это же образы! Слепые вожди слепых – это раз. Золотой Телец, которому они кланяются – это два. Вот тебе и вся Америка! Хи-хи-хи…

– Америка – это сила! – обиженно ответила я.

– Ты, значит, тоже силу уважаешь? – погрустнев вдруг, спросила Лиза.

Меня удивляли эти скачки её настроения.

– Почему – тоже?

– Как папа… – тихо сказала Лиза. – Он ведь тоже силу уважает?

– Очень может быть. И что в этом плохого? Это нормально! Все уважают силу. Ты вот разве не уважаешь?

– Я? Нет…

– А что же ты уважаешь? – усмехнулась я.

– Правду, – тихо сказала Лиза.

– Ой… Ну конечно! – мне вдруг показалось, что я с самого начала ждала, что Лиза именно о чём-нибудь в этом роде заговорит. – Конечно! Я так и знала… Это же пошло, Лиза!

– Что пошло?

– Все эти слова… про силу и правду… Сколько уже говорено! Есть такие трескучие фразы, типа… «рукописи не горят» или про слезинку ребёночка… Надоело! Надоело это фальшивое умиление! И про Бога… Ну какой может быть Бог, Лиза, если в Него никто не верит? У Него электората нет! Я вот, например, ни одного праведника не видела за всю-то жизнь… Знаешь, все эти руководители со свечечками… И Церковь… Церковь сегодня – это коммерческая организация…

– Ну раз мир стоит, значит, и праведники где-то живы... – оборвала меня Лиза. –Хотя… ты права… не по правде теперь люди живут…

– А как теперь живут? – усмехнулась я.

– Кто по уму, кто по плоти, – вздохнула Лиза, не замечая моей усмешки. – А по сердцу, по правде – почти никто. Вот была я в одном монастыре… Все думают, что у них там праведники собрались. А я такого там насмотрелась…– и Лиза тихонько захихикала. – Одна прихожанка, знаешь, например, как молится? «Господи, – говорит, – пошли мне искушения богатством и славой»! – и Лиза снова тихо-тихо захихикала. – Сёстры-то её осуждают, а мать Евлалия – та почти презирает и ругается. А сама про благодетеля одного рассказывает: «У него свой банк!» И так это гордо рассказывает, точно это её банк-то. А я возьми да и спроси: «Уважаете, матушка, ростовщиков-то?» Она и замолкла. И обиду на меня с тех пор затаила... Но это не значит, что правды нет!

Признаться, всё, что Лиза наговорила, показалось мне сущим бредом. Потому я решила переменить тему.

– И всё-таки непонятно, что плохого в Америке…

– То, например, что Америка и большевизм – это одно и то же, – спокойно, как о чём-то само собой разумеющемся, объявила Лиза, нисколько при этом не смутившись переменой темы.

– Как это?! – опешила я.

– Да так… Всё мечта о лучшей жизни. А главное – с прошлым порвать и с восторгом ждать светлого будущего. В этом их закон и пророки. В это все верят…

– Ты хочешь сказать, что Иван Петрович... – перебила я Лизу.

– Папа пустоте служит, – сказала Лиза, уставившись себе под ноги, – и всегда служил. А пустота – это когда новый человек торжествует. А разве важно, кто этот новый человек? Важно, что ненависть к старому… – она не закончила фразы.

– К старому человеку? – усмехнулась я.

– Нет. К старому вообще. К старым традициям.

– А Люггер? – мне захотелось сбить её с толку. – Красивый, улыбчивый…

– Потому и лыбится, что суда боится, – отвесила Лиза.

– Какого ещё суда?

– Суда... – Лиза поддела носком какую-то жестянку, и жестянка с грохотом покатилась по тротуару. – Они же отношения в суде выясняют…

– Ну и что? Это нормально!

– Это прибыльно, а не нормально.

– Это цивилизованная форма общения…

– Это пустота, – глядя куда-то в сторону, сказала Лиза.

– Да почему?

– Это против традиции.

– И какой же? – усмехнулась я.

– Весьма унизительно иметь тяжбы. Гораздо лучше оставаться обиженными и терпеть лишения…

– Ты это серьёзно?..

– Да…

К счастью, мы уже пришли.

– Ты куда сейчас? – как можно более беззаботно спросила я у Лизы.

– К себе в избушку… – Лиза вздохнула.

Мне показалось, что она окончательно разочаровалась во мне. Впрочем, так же как и я в ней.

VIII

По приезде Лизы Иван Петрович долго не мог договориться с сёстрами, у кого Лизе суждено остановиться. Иван Петрович требовал считаться с отцовскими правами, но Ольга Петровна и Татьяна Петровна всячески давали понять, что в одном доме с моей матерью Лизе может показаться неуютно. Согласились на том, что Лиза остановится в нашем флигеле. Флигель – это громкое название сарая, сидевшего, как старый гриб, под огромной берёзой. Когда-то до отказа набитый разным хламом, стараниями матери сарай был переоборудован.

Что только ни хранилось в нашем сарае: обрезки досок, ржавые вёдра и лопаты, сломанный садовый столик, старые куклы и велосипеды – казалось, здесь разместился археологический музей. Но однажды у кого-то в гостях мать увидела летний домик и загорелась устроить у себя такой же. Хлам немедленно был препровождён на свалку, стены сарая обили вагонкой, крышу перекрыли, полы перестелили. Снаружи домик выкрасили тёмно-зелёной краской, поставили небольшое крылечко с перильцами, к белому оконцу прицепили резной наличник, заказанный матерью у какого-то местного умельца. И сарай стал флигелем.