Голубая акула - Ирина Васюченко

За столь важной беседой мы не заметили, как уже раза три прошли из конца в конец весь Арбат. Мамины упреки в последнее время мало меня задевали, но на этот раз мне самому хотелось домой. Устал что-то.

— Пора, — вздохнул я горько. — Опять скандал будет.

Алешино лицо снова растерянно вытянулось.

— Да-да, конечно. Только, знаешь, о чем я тебя хотел попросить? Ты все же постарайся как-нибудь… гм… пореже там бывать.

— Где бывать? У себя дома? Я и так стараюсь.

— Да нет, возле аквариума. То есть не то чтобы реже, а… ну…

Никогда Сидоров так не мямлил: это было скорее пс моей части. Встряхнувшись, он заключил напрямик:

— Надо, чтобы тебя меньше там видели. Разговоры идут. Глупые домыслы. Даже Залетный, этот мизерабль, имеет наглость что-то плести о твоем помешательстве, Кончится тем, что я его вздую!

Не высказанное, но подразумеваемое в его словах предположение, будто я сам, если понадобится, не сумею вздуть Залетного, мне совсем не понравилось.

— Не трудись. А то как бы корона не упала с твоего высокого чела. Я уж как-нибудь сам.

И опять, в который раз за этот день, Сидоров глянул на меня с любопытством. Положительно с некоторых пор между нами происходило нечто, новое для обоих Раньше мне бы в голову не пришло говорить с ним в подобном тоне.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Оптический эффект

Я шел в гимназию. Староконюшенный был почему-то длиннее, чем обычно. Дома, фонарные столбы, деревья, казалось, смотрели мне вслед. Несколько раз я оборачивался, чувствуя спиной эти навязчивые взгляды предметов, которые, похоже, только притворялись неодушевленными. Но пустой переулок, делая вид, будто ничего не происходит, настороженно замирал перед моими глазами.

Ни в вестибюле гимназии, ни на лестнице я никого не встретил. Только в коридоре первого этажа, в самом дальнем, уходящем в бездонный сумрак конце бесшумно скользнула серая тень. Был ли то Миллер, или мне померещилось?

Поднявшись на второй этаж, я остановился на площадке. Аквариум казался тусклее обыкновенного, его радужные краски поблекли. Это выглядело словно на экране синема.

Я вздрогнул. Страх, не имеющий имени и объяснения, взял меня серыми мягкими пальцами за горло и стал медленно душить. Теперь я точно знал, что в спину мне смотрят нечеловеческие безжалостные глаза.

Пирайи! Собрав всю свою волю, я рывком обернулся и посмотрел на них. Они плавали как ни в чем не бывало. Но меня не проведешь! Стиснув немеющими от судорожного усилия пальцами ручку лупы, словно то была рукоять спасительного револьвера, я направил лупу на маленький аквариум.

Тотчас все эти твари, словно по команде, повернули ко мне свои тупоносые рыла. Они распухали на глазах, надвигались, их маленькие круглые ротики с выступающей нижней челюстью становились огромными разверстыми пастями.

С криком я отшвырнул лупу. Но они не исчезли! Они плыли ко мне по воздуху, бесшумно разевая зубастые деформированные рты.

— Что же это вы, молодой человек? — раздался позади меня вкрадчивый голос Миллера. — Ведь это только оптический эффект, ххе-ххе-ххе…

— Мама! Мамочка-а! — Истошный вопль брата прогнал мой кошмар. Боря сидел в кроватке и громко ревел, показывая на меня. Заспанная, в халате вбежала мама.

— Он воет! — прорыдал Боря, продолжая обвиняюще тыкать пальчиком в мою сторону. — В одеяло вот так весь завернулся, двигается там и воет! Как медведь! Он меня нарочно пугает! Колька-дурак, я все равно знаю, что это ты!

— Успокойся, маленький, я же здесь. — Мама обняла Борю, прижала к себе и обеспокоенно уставилась на меня. — Коля, что он говорит? Что с тобой? Господи, да ты совсем белый!

— Ничего, — пробормотал я с усилием. — Сон страшный приснился. Я, наверное, закричал во сне. Ну, и разбудил…

С Борей на руках мама подошла, присела на край кровати, провела легкой душистой рукой по моим спутанным волосам. Думая, что ненавижу ее, я так и не научился холодно воспринимать ее редкие ласки. Сознавать такую свою слабость было унизительно, и я через силу отстранился.

— Это ты растешь. — Она вздохнула. — Рано еще, у тебя для сна осталось часа полтора. Попробуйте оба уснуть, я с вами побуду, тут, в кресле.

Еще немного, и, чего доброго, получилась бы настоящая «бессонная ночь у изголовья». Но Борька заныл, что спать не хочет, и потребовал печенья. В конце концов мама увела его к себе, а я, оставшись один, мгновенно заснул, да так крепко, что утром меня едва добудились.

Кстати, о нежданных пробуждениях. Вчера было воскресенье, и я мечтал проваляться в постели часов до десяти. Но был разбужен в восемь, причем самым что ни на есть экстравагантным способом.

— Что, если дом поджечь? — Голосок был пронзителен, но задумчив. — Дверь снаружи подпереть, хворосту натаскать, плеснуть керосину, оно как займется! Этот гад и проснуться не успеет, разом сгорит!

— Дурак! — возразил второй, постарше, с легкой хрипотцой, но приятный. — Это же ее дом!

— Но избавиться от него я должна, — вступил третий голос. Тембр был настолько своеобразен, что сомнений не оставалось: это могла быть только Муся.

Осторожно выглянув наружу, я увидел и самое покатиловскую атаманшу. Она расположилась под моим окном в окружении своей «банды» — мальчишек лет этак от семи до четырнадцати было шестеро, девочек, кроме Муси, еще две.

Что это военный совет, было понятно сразу. Спросонок я вообразил, будто юная наследница имения Трофимовых жаждет не чьей-нибудь, а моей крови. «Почему? Что я ей сделал?»

Словно отвечая на сей жалобный вопрос, девчонка бросила резко:

— Надоел. Он такой противный!

Детская обида вспухла в груди. Еще мгновенье, и я бы высунулся из окна и сказал им… что? Что нехорошо поджигать безобидного инвалида во время сна, даже если он очень противный? То-то смеху было бы!

— С тех пор как он здесь, у меня ни минуты покоя, — опять заговорила Муся. — Буквально каждые полчаса я должна подавать ему чай! Он, дескать, сибарит! Он сам для себя ничего не может делать, потому что всю жизнь имел много прислуги. Он привык! Но я-то не привыкла быть прислугой! И еще делает мне замечания! Как будто кого-нибудь может интересовать, что он думает о моем поведении. Но это даже не главное. Просто вы не представляете, до чего он неприятный!

Нет, это о ком-то другом. Что Муся находит меня неприятным, допустить еще можно, но никакого чая она мне никогда не приносила, я же и в мыслях не имел делать ей замечания. По-видимому, речь шла о хозяйкином родственнике, в самом деле довольно антипатичном субъекте, гостящем в доме уже вторую неделю.

— А зачем он вообще приехал? — осведомился тощий веснушчатый подросток, видимо, тот самый, что так кстати отверг идею поджога.

Муся негодующе фыркнула:

— Хочет, чтобы мама стала его женой! Посмотрел бы раньше на себя! Каждый вечер, только она придет со службы, начинает уламывать. Ужас в том, что она вежливая. «Нельзя, — говорит, — обходиться с человеком, как с половой тряпкой». А если он хуже тряпки, тогда как? От ее деликатных отговорок он только наглеет. Нет бы прямо сказать, чтобы убирался вон! Она же этого ждет не меньше, чем я.

— Как она может за него выйти, если он ее брат? — закричал младший из компании.

— Двоюродный, — вздохнула Муся. — За двоюродного можно. И без конца зудит про свои прежние богатства. У него большущее имение было под Курском, да еще несколько сахарных и спиртовых заводов. Он дворянин, ах, ах! Мама рассказывала, его папенька был до того глуп и неучен, что даже развлекался, как слабоумный: «В поле поедем, козла подразним!» — так он говорил! И сын нисколько не умнее. Он даже пытался меня подкупить, представляете? «Если ты уговоришь маму принять мое предложенье, то, когда большевиков прогонят, будешь жить в моем имении и у тебя будет верховая лошадь».

— Лошадь — это хорошо, — заметил курносый крепыш с расцарапанной щекой.

— Но не настолько, чтобы ради нее я толкала маму на такой отвратительный брак, — возразила Муся с бесподобным высокомерием. — И потом, большевики… Что-то не похоже, что их скоро прогонят.

— Может, донести на него? — неуверенно предложил голубоглазый хорошенький мальчик. — Ну, сказать, что враг, что против власти…

— Доносить подло! — возмутилась Муся.

У меня отлегло от сердца. А она еще подумала, мальчишеским жестом ероша свои коротко стриженные рыжеватые волосы, и тоном судьи, оглашающего приговор, заключила:

— Все равно я с ним разделаюсь!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Обман

Поутру, исполненный решимости, я твердым шагом прошел мимо своего рокового наблюдательного поста. Не идиот же я в самом деле? Превратился в посмешище, чуть не потерял Алешину дружбу — спрашивается, чего ради? Я дал себе слово не приближаться к аквариуму. Разве что изредка… Но уж никак не сегодня!