Легенда Кносского лабиринта - Светлана Ширанкова

Плохо помню, как добрался до ложа. Спутники мои все порывались петь мне дифирамбы как герою, освободившему Афины от позорной дани. Дай им волю — на Олимп бы вознесли, не сходя с места. Да и то — вряд ли Минос теперь посмел бы отказаться от своих слов. А у меня в ушах море плескалось о своды пещеры, и спать хотелось так, будто Гипнос вылил на голову ведро макового настоя, не меньше. Мое тело, видимо, просто сгрузили на постель и удалились, дабы не тревожить покой героя. Только вот герой во сне стонал и вскрикивал — снились ему невозможно синие глаза, откуда плотоядно усмехалась смерть. И дальше — клочками, обрывками… Синие глаза темнеют, как штормовое море, наливаются чернотой, холодная ладошка на лбу — сон? Пальцы на губах, лихорадочный шепот: «Такой красивый… я говорила с Астерием, он тебе поможет… отец не разрешит… брат, он лучше всех, он обещал, ты только…» — явь? Тихо звякают браслеты, чужой шелковый локон скользит по щеке, губы — горячие, настойчивые, чуть соленые… губы?! «Вставай, Тесей, вставай скорее — нас ждут!» — утро. Призраки растаяли вместе с темнотой. Украдкой оглядываюсь — не оставила ли ночная тень после себя что-нибудь? Но ни потерянного браслета, ни забытой сандалии, ни вышитого пояса. Может, и не было ничего?

Завтрак обилен: лепешки, сыр, зелень, жаренное на углях мясо. Простокваша. Клюю носом над всем этим великолепием — полцарства за возможность вернуться в постель! Кажется, мое предложение здесь никого не интересует. Жаль, выгодная могла бы получиться сделка. Но тут появляется парнишка лет четырнадцати и начинает верещать так пронзительно, что все, включая тарелки и кубки, подскакивают на своих местах. Даже моя сонливость проходит, и я кое-как разбираю, что это не пожар и не нападение врагов, а всего лишь приглашение на стадион, где нас будет ждать богоравный Астерий, дабы… В этом месте тирады мое терпение лопается с ясно различимым треском, и рот пареньку приходится заткнуть. Куском лепешки. Добрый я с утра…

Богоравный стоит к нам спиной в окружении нескольких странных приспособлений. Вчера их не было. И не было у Астерия такого взгляда, будто он собирается снять с меня кожу и рассмотреть повнимательней, что там под ней. До него дошли слухи о моем «свидании с папой»? Или… Но взгляд-кинжал уходит в сторону, а его хозяин принимается демонстрировать на деревянном быке правильный способ захода на прыжок, и до полудня все мысли стекают вместе с потом в песок арены. Ко времени обеденной трапезы мы уже порядком вымотаны, а потому возможность совершить омовение и передохнуть кажется настоящим праздником.

Послеобеденный отдых прямо возле стадиона в небольшой оливковой рощице. Лень, сон и жара. Приятная тяжесть в мышцах и легкость в голове, которая сейчас больше смахивает на бычий пузырь, надутый воздухом. Отпусти веревочку — унесет ветром. Сверху на меня падает тень, прижимает к земле. Теперь ветру здесь нечего делать… «Тесей!» — неужели ветер обиделся, что у него отобрали игрушку? «Тесей, проснись!» А разве я сплю? Нет, я и сейчас не сплю, и вчера тоже не спал… Чужая рука берет меня за плечо и чувствительно встряхивает. А ночью все было не так. Машинально хватаю эту руку за запястье, дергаю на себя и наконец-то открываю глаза. Удивленный синий взгляд на неподвижном — лице? морде? — и бурдюк с водой. Кажется, меня собирались поливать, неужели я так похож на овощ? А Астерий молчит, и я молчу, даже не делая попыток встать или выпустить его руку. Тишина слегка звенит и настолько подходит к этой роще и полуденному зною, что я вздрагиваю, услышав чужой голос.

— Ну и здоров ты поспать, богоравный. Прямо как Зевс — перуном не разбудишь. Праздновали вчера или кто-то другой спать не давал? — голос скучный и равнодушный, но интерес трещинкой змеится по краю.

— Да нечего было особо праздновать, вроде, — пожимаю плечами. Лежа это делать не слишком удобно, поэтому я сажусь и, наконец, даю чужой руке свободу.

— Скромность — украшение героя. — Мне кажется, или Астерий издевается надо мной? — Человек, сумевший вытянуть из Миноса обещание переменить свое решение, достоин памятника из лучшего фаросского мрамора. Хочешь себе такой? Можем даже Дедалу заказать, он согласится.

Интересно, неужели нашему хозяину так скучно, что для развлечения пришлось будить меня?

— Нет, думаю, памятник мне ни к чему. Может, договоримся? Меняю фаросский мрамор для своего памятника на пару амфор приличного вина.

Смеется, но глаза холодные.

— Да, торговец из тебя хоть куда. Сначала обменял свою жизнь на афинские долги, а теперь продаешь вечную славу за глоток перебродившего виноградного сока?

— Что мне вечная слава, если в жизни будут отсутствовать простые человеческие радости? Тем более, неизвестно, сколько времени мне отпущено наслаждаться ими.

Он резко наклоняется ко мне, и я еле удерживаюсь, чтобы не отшатнуться.

— Кстати, об отпущенном времени. Она приходила к тебе? О чем вы говорили?

— Я… я… — герой, даже заикаться начал. А что мне ему ответить? Да, приходила какая-то девушка, но я почти ничего не помню, потому как спал. И решил, что мне все приснилось.

— Ей не удалось тебя разбудить?

Неужели он читает мысли? Или у меня такая растерянная физиономия…

— Ну, она говорила, будто ее брат обещал мне свою помощь, хотя отец не разрешит и будет сердиться, если узнает, но… — кажется, я покраснел.

— Да уж, ее отец будет в ярости, если узнает, что она пытается помочь тебе получить твою жизнь и свободу обратно. А брат, в общем, дал согласие, но при одном условии — ты беспрекословно подчиняешься и делаешь все, что можешь, и даже больше. Не отлынивая и не жалуясь.

— Но кто она — это ты мне можешь сказать? Кому я должен подчиняться и от кого скрываться? И в чем подчиняться, если уж на то пошло?

— Сказать-то могу. Хотя было бы забавно понаблюдать, как при следующей встрече ты мычишь и мнешься, пытаясь вспомнить ее имя. К тебе приходила Ариадна, дочь Миноса и Пасифаи, — он помолчал и тихо добавил — видимо, для особо непонятливых героев: — Моя сестра.

Антистрофа вторая. Минотавр

Утреннее похмелье — редкий гость, но оттого не менее неприятный. Выбивать клин клином — в моем случае напряжение выпивкой — метод дурной и почти бесполезный. Просто я привык к своему одиночеству, мне в нем уютно, как в разношенных сандалиях, и нигде не жмет. Дедал постоянно обзывает меня моллюском в раковине. Пусть так. Кое в чем мы и впрямь похожи — без раковины я не смогу выжить, а последние дни проделали в моей защите трещину, которая медленно и неумолимо расширяется. Я упорно закрываю глаза в надежде, что это лишь моя проклятая мнительность и все обойдется… но сам себе не верю. Сквозь щели скорлупы наружу сочится яд, убивающий любого, кто попадется на пути.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});