Повольники - Александр Яковлев

Поднялись до цементного завода, выехали на середину и, бросив весла, поплыли по течению, мимо города. Пили, пели, орали. Самогон на этот раз попался плохой, кого-то стошнило.

— Товарищи, дуй мою любимую! — заорал Боков.

И все нестройно запели «Из-за острова на стрежень».

Боков сидел на ковре, опустив голову, потряхивая ею, и в такт песни постукивал ногой.

Нина обхватила его шею белой рукой, и тоже пела, немного пьяненькая.

Волга. Волга, мать родная…

Боков поднял голову и тупо посмотрел кругом — на товарищей, оравших песню, на пьяненькую Нину, на дальние берега, и вдруг поднялся большой, чернявый, вытянул руки в стороны, взмахнул и заорал громче всех, прадедовским оглушительным голосом:

Мощным взмахом поднимаетОн красавицу-княжну…

Он наклонился к Нине, схватил ее под руки и приподнял. Та испуганно глянула ему в глаза и… сразу поняла все. Как змея, она вывернулась и упала на дно лодки, возле скамьи. Боков схватил ее поперек туловища и попытался поднять. А сам орал:

И далеко прочь бросает…

Нина вцепилась как гвоздь в лавку, обвила руками и завизжала:

— Карау-ул!..

Песня здесь, на боковской лодке, сразу оборвалась. Орал только сам Боков. И на других лодках орали:

В набежавшую волну.

— Караул!.. Спасите!.. — визжала Ниночка.

Боков рвал на ней платье, подвинул к борту, но Нина теперь вся белая на солнышке, голенькая, держалась за скамью крепко. Лодка качалась, готовая перевернуться.

— Боков! Гараська! Что ты делаешь? — закричали испуганные голоса.

— Боков, брось!

— Ха-ха-хо-хо…

— Товарищ Боков, бросьте!

— Караул!.. Родимые, спасите!

— Утоплю!..

Кто-то навалился на Бокова, пытался удержать его. Началась борьба. Боков схватил Нину за косу.

— Пусти. Прочь!..

— Боков, опомнись!..

— Прочь!

Раздался выстрел.

— Карау-ул!..

Лодки сгрудились. Кто-то ударил Бокова веслом по шее. Ниночка в разорванной рубашечке, в кружевных панталончиках и черных шелковых чулках начала прыгать из лодки в лодку. У ней на голой груди поблескивал золотой медальон, а пониже под грудью и на животе краснела свежая царапина. Боков прыгнул за ней.

— Бейте ее, суку. Топите!.. А-а-а…

Ниночка визжала, вся обезумевшая.

— Боков, брось. Чорт, брось!.. Что ты? Очумел?!

— Убью!..

Догадались оттолкнуть лодку, в которую прыгнула Ниночка. Боков прыгнул и упал в воду. Его выволокли на большую «атаманскую» лодку, мокрого, ругающегося. Ниночка уже ехала поспешно к городу, на маленькой лодке.

— Стой, куда? — орал Боков. — Убью!

Он хотел стрелять из револьвера, ему не дали.

— Всех к стенке!.. Я вам покажу. Прочь! А ты… нынче же тебя удушу… — грозил он вслед уплывающей лодке.

— Вы… Греби за ней. Греби!.. Ну… А-а, та-ак!..

* * *

А кто-то считал грехи Бокова. День за днем так вот и вел бухгалтерские записи.

— Реквизировал в свою пользу. Убил. Пьянствовал. Дрался…

А кто-то считал его грехи, считал. Считал и Ниночкины грехи. Где-то далеко, в столицах, в советах, думали, почему мужики бунтуют. Крестьянская власть, а мужики: «долой эту власть».

И вот додумались, и подул новый ветер.

Однажды вечером прибежал к Бокову взволнованный Любович. Согнулся, угодливый и вместе наглый.

— Товарищ Боков, вы слышали? К нам выехала ревтройка.

А Боков в этот день был пьян. И вчера был пьян. И в субботу.

— Не жжелаю! — проворчал он и отмахнулся рукой.

— Но вы понимаете? Это же дело серьезное. Как вы не боитесь?

Боков повернулся и пьяными глазами посверлил лицо Любовича.

— Кто-о? Я-а? Бояться? Гараська Боков?.. Ни чорта, ни бога, ни царей, ни комиссаров не боится. Всех к…

— Но поймите, тройка ведь едет, тройка.

— Тройка?.. К чорту тройку. Я сам целый десяток.

— Покаетесь вы, товарищ Боков, поздно будет.

Боков стал, как клюква.

— Ты кто тут такой? А? П'шел вон, сволочь… А то — счас к стенке!

* * *

Да, тройка приехала. Но и не тройка даже, а целый отряд, готовый к борьбе и завоеваниям.

Пришли в плигинский дом люди властные, с какими-то бумажками, которые действовали, как талисман. Один — в казинетовом пиджаке, в ситцевой рубашке с грязноватым воротом, с рыжей бороденкой — лез везде. Обошел весь дом — плигинский-то, все пятнадцать комнат, открыл дверцы буфета, где Ниночка хранила припасы на случай чего. В будуар к ней зашел. В будуар!.. Все вынесла спокойно Ниночка. Даже, когда в буфет заглянули. Но в будуар…

— Не смейте, не смейте. Не имеете право заходить сюда.

И ножкой капризно топнула.

— Гаря, да скажи им. Это безобразие.

А рыжебородый смотрел на нее с любопытством, как на зверька какого.

— Вы не имеете права. А вы кто такие?

А рыжебородый нахмурился, покрутил бороденку пальцами.

— Это заня-ятно, сударыня.

Так и сказал:

— Сударыня.

И два других — во фрэнчах, холодно, оба со светлыми глазами, кривили в улыбке губы.

И знаете, ведь залезли в Ниночкины сундуки, все вывернули, перебрали, и все сложили в ящик и опечатали.

Тут только Ниночка поняла, что случилось необыкновенное. Она беспомощно оглянулась на Бокова. А тот — хмурый, полупьяный с похмелья — глаза в пол — молчит. У Ниночки нервно задрожали губы. Она вдруг рассмеялась.

* * *

Судили их на другой день. В том же плигинском доме, в зале, где справляли немного месяцев назад свадьбу.

Боков и Ниночка сидели в углу, чуть в тени. А свидетели — все на свету. Делегатки с заводов, те самые, что пели «во лузях», разъезжая по городу в автомобилях. Служащие совета, бородатые мещане. Они боязливо смотрели в тень на Бокова, на Ниночку и говорили:

— Забрал, отнял, убил.

Боков сидел, будто к стулу прирос, смотрел на них злыми угрюмыми глазами, и губы шевелились в угрозе:

— А, предатели. Ну-ж, я вам.

Судьи же ровненько вели дело, спокойно выспрашивали, как Боков пировал, отнимал, убивал. И ни у кого доброго слова не нашлось о Бокове. Увидели все! не жизнь — угар.

Потом рыжебородый позвал:

— Товарищ Лунев.

Оба — и Ниночка и Боков — переглянулись.

— Вот идет наша защита.

Лунев вошел все такой же: лицо благообразное, борода расчесана, волосок к волоску. Но в пиджаке потрепанном, чтоб походить на товарищей вот этих, что сидят за столом. Он не взглянул ни на Бокова, ни на Ниночку. Просто заговорил:

— Пил. Буянил. Грабил. Убивал. Срамил.

Боков вдруг вскочил, и не успели часовые опомниться, он уже подмял под себя Лунева, таская его за бороду, и колотил головой о пол.

Сразу всякий порядок нарушил…

Тем суд и кончился.

Рыжебородый прочитал приговор:

— Боков и Нина Белоклюцкая приговаривались к расстрелу за дис… дис… Этакое какое-то слово: дис… дис… и дальше — про Советскую власть что-то. И слова-то такого Боков прежде не слыхал. Да. Пошли слова разные…

* * *

Где-то на задах, за каменным забором плигинского дома, в третий раз протрубил вещий петух.

Из дома во двор вышли красноармейцы — трое — с двумя фонариками, но посмотрели на небо: на белые полосы, что протянулись с востока, из-за гор, — и потушили фонарики:

— Без них видно.

Не спеша завозились около автомобиля — грузового, похожего на открытый гроб.

Потом из дома вышли еще люди — и между ними рыжебородый — со сна потягивались, ходили деловито, говорили вполголоса, с хрипотцой.

Автомобиль зафыркал, вздрагивая. Тогда рыжебородый сказал:

— Ну, что же, ведите.

Красноармейцы — трое — вернулись в дом, а фонарики оставили у двери, были там долго, автомобиль фыркал нетерпеливо и рыжебородый сурово крикнул в раскрытую дверь:

— Ну, что же там, скоро? Светает уже.

Голос из двери — из темноты ответил лениво:

— Собираются.

— Поторопите.

Вышли — сперва красноармеец с винтовкой в руке, потом Боков — в сером фрэнче («Как он идет тебе!»), галифе, фуражка до самых бровей. Лицо крепкое, каляное.

Ниночка рядом — в черном пальто, из-под пальто — белое батистовое платье, тонкий, тоже белый шарфик на голове, из-под него — пряди волос. В глазах… глаза — копейки… Она не плакала.

По тихим, совсем тихим улицам — где ночные сторожа спали на углах, прислонившись к стене дома или к забору, — в начинающемся рассвете мчался автомобиль. По обоим углам четыреугольного ящика, прямо на заднем борту сидели два красноармейца с винтовками, а у их ног, прямо на полу Боков и Ниночка рядом, и ее черное пальто закрывало черный фрэнч Бокова, а голова прислонилась к его плечу. Впереди еще красноармейцы и рыжебородый с ними.

Цыганской улицей выехали на окраину. Вот крайний дом Вавиловых — во дворе высокая ветла. Боков встрепенулся, вытянул шею. Сейчас вот, сейчас… Вот… Вот… Двухоконный дом… Ставни закрыты. У стены два кривых потрескавшихся дубовых бревна.