Проданная замуж - Самим Али

Вернувшись из сада, я стала внимательно осматриваться в своем новом доме. Мать отказывалась открывать занавески, и мы жили в полумраке, передвигаясь по дому лишь при слабом свете единственной лампочки над головой. Поначалу я не понимала почему и долго не могла к этому привыкнуть.

Мы с Меной отправились в комнату матери. Стену напротив канапе занимал маленький сервант, в котором помещались телевизор и видеопроигрыватель, в ней же был дверной проем, ведущий в комнату, в которой мы с Меной вчера ели. Стены были какие-то липко-коричневые, а пол покрыт грязно-серым винилом — по крайней мере насколько я могла рассмотреть. Салим, казалось, не обращал никакого внимания на грязь. Он тут же сел на пол и принялся играть с красно-белой машинкой.

Не знаю, как он мог играть при таком шуме: мать и Ханиф делали что-то на деревянном столе, который, как я узнала, называли верстаком. Я подошла посмотреть, что они делают; может быть, они мастерили для нас какую-нибудь игрушку? Тара сидела рядом с ними на полу.

Мать сказала что-то Мене, показывая на нас обеих.

— Садись рядом со мной, — сказала Мена.

Тара фыркнула и отвернулась от меня; пришлось втискиваться в узкое пространство между Меной и стенкой.

— Нужно помочь, — объяснила Мена.

Я наблюдала, как Мена и Тара вынимают какие-то предметы из стоящих перед ними пакетов. Из одного пакета появлялись жуткие куски металла длиной с мой палец и с зазубренными краями, а из другого — шурупы. Я узнала шурупы, потому что тетушка Пегги как-то раз чинила при мне штепсельную вилку. Я завороженно следила за тем, как шурупы вворачиваются в пластмассовые дырочки, настолько крепко соединяя части вилки, что я вообще не могла сдвинуть их с места. А вот зачем нужны металлические зажимы, я понять не могла.

— Смотри, что мы делаем, — заговорила Мена.

Она взяла два зажима, приложила их друг к другу основаниями, а потом вложила шуруп в образовавшуюся дырку, соединяя зажимы друг с другом. Когда пара была готова, Мена передала ее на стол. Ханиф взяла одну из заготовок, каким-то хитрым способом вдела в основание зажима пружинку и передала все это матери. Та, в свою очередь, положила зажим на станок и опустила длинную ручку. Раздался жуткий скрежет, мать подняла длинную ручку, вытащила зажим и положила его в пакет справа от себя.

— Теперь ты попробуй, — сказала Тара, пристально меня разглядывая.

Я почувствовала, что она только и ждет моей ошибки, чтобы посмеяться надо мной и указать на это матери. Так и получилось.

— Это не так делается, — прикрикнула на меня Тара. — Ты безнадежна. Разве нельзя делать, как тебе показывают?

— У меня не было времени хорошо рассмотреть, что вы делаете, — ответила я. — Покажи еще раз.

Ее пальцы снова замелькали, и я не успела ничего понять. Мена толкнула меня локтем, и я переключила внимание на нее. Она все делала медленнее, чтобы я могла уследить, и, хотя Тара цыкала на нас обеих, мне удалось сложить один зажим, который не вернули переделывать. Мои руки не привыкли к такой работе, и я справлялась медленнее сестер. Так что я сделала всего десяток заготовок, когда мать обратилась к Мене, а та, в свою очередь, посмотрела на меня и сказала:

— Сейчас доделаем зажимы, которые начали, и пойдем подавать ужин.

Меня немного удивило, что нам нужно этим заниматься, потому что в детском доме дети не участвовали в организации вечерней трапезы, но я хранила молчание, пока нам не позволили подняться и уйти в кухню. Я была рада, что кто-то вспомнил о еде, потому что проголодалась еще с полудня.

— А ты все время должна работать? — спросила я Мену, как только мы вышли из комнаты. — Тебе приходится готовить?

— Нет, этим обычно занимаются Ханиф и Тара. Однако в мои обязанности входит подавать еду матери и остальным, так что помощь на кухне мне не помешает, — улыбнулась она.

Мы болтали, пока Мена вынимала тарелки из серванта и объясняла, что делает. Она достала из большой кастрюли рис и разложила его по тарелкам. А потом в каждую тарелку налила поверх риса того острого соуса, который мне не понравился прошлым вечером.

— А что мы делали в той комнате? — спросила я.

— Эти штуки нужны для чего-то, что называется кабельной перемычкой[3]. В машине есть батарея, от которой она заводится, и иногда эта батарея не срабатывает. Тогда, чтобы завести машину, нужно опустить один зажим на эту батарею, а второй еще на одну. Хотя, — добавила Мена, — я никогда этого не видела. Когда зажимы на месте, к ним подсоединяют провода, чтобы они заработали.

Я спросила, почему мы делаем их здесь, в доме, и Мена ответила, что мать получает деньги за каждый полный пакет и мы все должны ей помогать.

— Значит, мы должны делать это каждый день?

Я была поражена.

— Нет, — ответила Мена. — Только когда мы не в школе.

И еще она сказала, что мы не должны никому рассказывать, что мать так зарабатывает деньги.

Сборка зажимов стала нашей работой, моей и Мены. Мы скрепляли их друг с другом, вставляли шуруп и передавали матери. Они с Ханиф вдевали пружинку, делали операцию на станке, что стоял перед ними, и клали готовое изделие в пакет. Вскоре я заметила, что раз в два дня кто-то приходил и забирал наполненные пакеты. Тара сидела вместе со мной и Меной, но не выполняла никакой работы, а только указывала нам, что мы делаем неправильно.

— Делайте не так, а вот так, — говорила она, и мы слушались.

Мы были рады помочь матери, поэтому мне не казалось странным выполнять такую работу — это просто была еще одна особенность домашнего уклада моей семьи. Зажимы, которые не работали, как надо, оставались у нас, и мы использовали их как прищепки, чтобы развешивать в саду выстиранное белье.

Мена объяснила, почему нужно было закрывать шторами окна от взглядов посторонних людей: мать зарабатывала деньги, собирая эти зажимы, и в то же время претендовала на льготы для нас. Она не только боялась, что ее поймают на горячем и заставят вернуть деньги, но также беспокоилась о своем статусе иммигрантки. Ее могли выслать обратно в Пакистан.

Когда Мена закончила раскладывать еду, оставив солидную часть Манцу, я помогла отнести тарелки остальным. Мы ели в кухне. Я снова попробовала соус, которым Мена полила рис, но он показался мне настолько острым и горьким, обжигающим язык, что пришлось выпить пару стаканов воды, чтобы охладить рот. Я снова не съела за ужином ничего, кроме сухих роти, — единственное, с чем удалось справиться.

Закончив ужинать, мы с Меной вернулись в комнату матери. Мы сели на грязный пол и вместе с Тарой, Ханиф и матерью стали смотреть телевизор. Я надеялась, что мы посмотрим какую-нибудь из передач, что нравились мне в детском доме, но не тут-то было: шел фильм, в котором было много песен и танцев, но я ни слова не понимала. Я попросила Мену рассказать, что происходит, но Тара прикрикнула на меня, чтобы я не шумела. В итоге я смирилась и просто смотрела картинки и слушала музыку. Фильм не особо мне понравился, но все остальные, казалось, были в восторге.

Лежа на грязном полу перед телевизором, я услышала за спиной какой-то шум. То был мерзкий харкающий звук, и, хотя Мена не сдвинулась с места, я тут же обернулась посмотреть, что происходит. Мать сидела лицом к стене и прочищала горло. Я с ужасом увидела, что она сплюнула вязкой зеленовато-серой слизью. Будто парализованная, я смотрела, как мокрота сползает по стене и собирается на плинтусе, который — как я быстро поняла — уже изрядно пострадал от усилий матери при прочищении горла. Я окинула взглядом всех остальных в комнате; никто, похоже, не обратил на происшедшее ни малейшего внимания. Мне захотелось спросить маму, все ли с ней в порядке, но когда она отвернулась от стены и как ни в чем не бывало продолжила смотреть фильм, я осознала: то, что сейчас случилось, для нее совершенно нормально.

Когда закончился фильм, мать встала и что-то сказала Таре. Я не могла разобрать слов, но когда мать закончила говорить, Тара подняла сиденье канапе и вытащила из-под него пуховое одеяло и несколько подушек. Потом она опустила спинку, и канапе стало плоским, как кровать. Мать положила подушки и укрылась одеялом, намереваясь спать. Хотя здесь стоял телевизор, комната по большому счету была маминой, и, когда она хотела спать, нам всем приходилось ее покидать. Ничего не оставалось, кроме как подняться на второй этаж и лечь спать. Не было книг, которые можно было бы почитать. Не было пижам, чтобы переодеться, и можно было не волноваться о чистом нижнем белье, потому что мы все равно его не надевали.

Следующий день прошел точно так же. Мы никуда не ходили, кроме сада на заднем дворе, да и то происходило это лишь тогда, когда брали с собой Салима. Потом приходилось помогать матери собирать эти страшного вида зажимы и раскладывать по тарелкам еду, заранее приготовленную Тарой и Ханиф. Тара продолжала мной командовать, а Ханиф вообще со мной не разговаривала, потому что не знала английского. Мать в основном игнорировала меня. Наконец я познакомилась со своим братом Сайбером, только его почти никогда не было рядом. Не знаю, чем он занимался. К тому времени, как мы просыпались, Манца уже не было, а возвращался он всегда поздно, и мне не представлялось случая поговорить со старшим братом, потому что когда он был дома, мы старались ему не мешать — не тревожить его во время отдыха, не надоедать ему, когда он ест. Если бы не Мена и Салим, я бы чувствовала себя одинокой, как никогда в жизни.