Письма, телеграммы, записи - Антуан Сент-Экзюпери

(2) а priori - заранее (лат.)

(3) еt саеteга - и прочее, и так далее (лат.).

(4) "Рассуждение о методе" (1637) - трактат Р. Декарта, в популярной форме излагающий основы его философии.

(5) "Wind, Sand and Stars". Ветер, песок и звезды (англ.). - См. примечание к тексту "Пилот и стихии" (с. 244).

Сергей Зенкин

Письмо Льюису Галантьеру [январь 1942 г.]

Перевод: С французского Е.В. Баевской

Дорогой Льюис,

А) Бронетранспортеры на странице 166(1) неуместны, вдобавок это повторение страницы 72, где желательно дать подробную характеристику действия бронетранспортеров. Я их перенес и заменил отсылкой.

Б) Прилагаемые при сем снаряды - совсем не то, чего бы мне хотелось. Я не сумел сказать главное. Чтобы ухватить эту не поддающуюся определению штуковину, надо было бы потратить недели две. Но я хотя бы избавился от некоторой бессвязности и напыщенности. Впрочем, пользы от этого, по-моему, немного. Не лежит душа.

В) Несколько мелких поправок: стр. 165, 5-я строчка: вычеркните спокойно, стр. 167, 22-я строчка: после слов я нисколько не сомневаюсь добавьте в нашем спасении, стр. 173, 8-я строчка: замените вновь обрету на восстановлю, стр. 172, сверху: семена (вместо зерен. Слишком много зерен).

Конец привадах меня в отчаяние. Меня заставляют - господи, ну с какой стати! - заменить крик совести дурацким газетным красноречием. Я знаю, что я хочу сказать, что для меня главное. Я знаю, что достигну цели, если сумею убедить читателя стать на такую точку зрения, с которой ему естественно и неизбежно откроется это главное, - а меня под предлогом бог знает каких мифических сроков заставляют либо подменять предмет моего разговора какой-то пошлой дешевкой, либо оглуплять его пояснениями, то есть прибегать к самым что ни на есть неточным и бедным средствам выражения. Действие - единственное, неповторимое, исключительное - вот что позволяет стать на такую точку зрения, благодаря которой все располагается в должном порядке и в которой растворяется автор. Точку зрения нельзя увидеть. Ее можно придерживаться. Истина, не содержащая в себе точки зрения, - это либо дешевка, либо парадокс, который никого ни к чему не привяжет. Вдобавок это омерзительно скучно. От подобных философских рассуждений мухи дохнут. И не зря. Все это никому не нужно.

Вы думаете, мне приятно, что в спешке я не дал плоду спокойно вызреть и был вынужден заменить слова, которые собирался сказать об ответственности, на всякую чепуху? Найди я нужные выражения, ничто вас не резануло бы: вы просто столкнулись бы с некой очевидностью и решили бы, что набрели на нее сами, - но тут-то вам и конец. Вы, сами того не зная, стали бы на всю жизнь моим пленником. На всю жизнь усвоили бы мое мнение. Вместо этого вы, естественно, раздражены бессвязностью, непоследовательностью изложения и тем, что я имел наглость со всем этим вас ознакомить. Словно я показываю ребенка, погибшего еще в материнской утробе. А я, испытывая, естественно, угрызения совести хоть мне никак не взять в толк, какая такая разница между апрелем и маем 42-го года, - я вымарываю то, что должен был сказать, ради того, чтобы добиться более гладкого изложения, какое, в сущности, мог бы представить вам и в возрасте пяти лет. И впрямь, стоило ли так уж лезть из кожи вон, выпутываться из стольких болезней, аварий, испытаний, любовных приключений, историй с налогами и прочих пакостей, чтобы, ни на шаг не продвинувшись вперед, удовольствоваться повторением того, чему научила меня еще нянька! Не вижу ни малейшей необходимости твердить в мае 42-го года то, что было очень хорошо известно еще в 1900-м. С этим можно бы повременить и до 2000 года. Более того, это бы уже позабылось и могло бы сойти за нечто оригинальное.

Я совсем выдохся. Написал 200 страниц за шесть дней. При этом не продвинулся вперед ни на шаг. Ничто в мире не заменит времени. Нужно время, чтобы выращивать груши, растить детей и формировать точки зрения. В следующий раз я напишу для Рейхича(2) рассказ. Опишу любовь прелестной блондинки и гусара. Если Ламотт(3) вставит что-нибудь от себя, буду очень рад.

Я тоскую, как горючий камень (между прочим, звучит парадоксально). Сейчас семь утра.

Ваш друг

Сент-Экс

ПРИМЕЧАНИЯ И КОММЕНТАРИИ (1) Бронетранспортеры на странице 166... - Речь идет о книге "Военный летчик". Л. Галантьер, работая над ее английским переводом, очевидно, предлагал писателю некоторые поправки.

(2) Рейхич - то есть Рейналь и Хичкок, владельцы издательства, выпускавшего книги Сент-Экзюпери в США.

(3) Ламотт Бернар - американский художник, иллюстрировавший издания "Планеты людей" и "Военного летчика" на английском языке.

Сергей Зенкин

Письмо Х. [февраль 1942 г.]

Перевод: С французского Е.В. Баевской

Ангельское мое Перышко,

Мне так надо тебя увидеть. Я устал. Взвалил себе на плечи очень уж тяжкую ношу; избавиться от нее без угрызений совести я не могу, а нести ее трудно до изнеможения: странная штука совесть! (...)

Книжка моя вот-вот выйдет(1). Как всегда, клевета и зависть уже наготове. Ты легко можешь себе вообразить, как взволновалась вся эта шушера нью-йоркские поддельные французы(2). Я по тысячам признаков замечаю, как начинает бурлить это болото... Ах, Ангельское Перышко, до чего мне тоскливо, противно, и до чего я устал!

Так-то, мой медвежонок. Я не обольщаюсь насчет своей книжки, ты не думай. Я писал ее в состоянии внутренней несобранности. Мне не удалось сказать то, что я хотел. Умоляю тебя, дай телеграмму, как только получишь ее и прочтешь. Я тебе тут же позвоню. Но ты сразу сообщи мне хоть что-нибудь в телеграмме! Если тебе покажется, что это ужасно, - так и скажи:

я ведь, кажется, не тщеславен.

Крепко целую тебя, Ангельское Перышко.

Антуан

ПРИМЕЧАНИЯ И КОММЕНТАРИИ (1) Книжка моя вот-вот выйдет. - "Военный летчик" вышел впервые в английском переводе 20 февраля 1942 г. под названием "Flight to Arras" ("Полет к Аррасу").

(2) ...нью-йоркские поддельные французы. - Имеются в виду французские эмигранты-голлисты, которые действительно резко отрицательно встретили книгу, увидев в ней "пораженчество" и утверждение "общей вины" французов в военной катастрофе 1940 г.

Сергей Зенкин

Письмо неизвестному корреспонденту. [Нью-Йорк, 8 декабря 1942 г.]

Перевод: С французского Е.В. Баевской

Я знаю, почему я ненавижу нацизм. Прежде всего потому, что он разрушает надежность человеческих отношений. ... Я прожил годы в пустыне, среди лишений, но там я был счастлив:

у меня были верные товарищи. (...)

В наши дни мир необъяснимым образом отказывается от того, что составляет его величие... Нацисты объявили евреев символом низости, продажности, предательства, наживания на чужом труде и своекорыстия; их возмущали попытки заступиться за евреев. Они обвиняли заступников в том, что они, мол, желают сохранить в мире продажность, предательство и своекорыстие. Это возвращает нас в эпоху дикарских тотемов.

А я отвергаю эти стадные чувства, отвергаю эту мнимую простоту в духе Корана, отвергаю поиски козлов отпущения. Я отвергаю высшие цели святейшей инквизиции. Я отвергаю пустые словеса, из-за которых бесполезно проливаются реки людской крови (...).

Я недорого ценю физическую смелость; жизнь научила меня, что такое истинное мужество: это способность противостоять осуждению среды. Я знаю, что, когда я фотографировал с воздуха Майнц или Эссен(1), от меня требовалось иное мужество, чем то, которое заставило меня вынести два года оскорблений и клеветы(2), но не свернуть с пути, подсказанного совестью. (...)

ПРИМЕЧАНИЯ И КОММЕНТАРИИ (1) ...когда я фотографировал с воздуха Майнц или Эссен... - Имеются в виду разведывательные полеты Сент-Экзюпери над Германией весной 1940 г.

(2) ...два года оскорблений и клеветы... - Имеются в виду 1941-1942 гг., прожитые писателем в США, где он подвергался нападкам со стороны французских эмигрантов-голлистов.

Сергей Зенкин

Письмо жене, Консуэло. [середина апреля 1943 г.]

Перевод: С французского Е.В. Баевской

Консуэло, пойми, мне сорок два. Я пережил кучу аварий. Теперь я не в состоянии даже прыгать с парашютом. Два дня из трех у меня болит печень, через день - морская болезнь. После гватемальского перелома у меня днем и ночью шумит в ухе.

Чудовищные затруднения с деньгами. Бессонные ночи, истраченные на работу, и беспощадная тревога, из-за которой мне легче, кажется, гору сдвинуть, чем справиться с этой работой. Я так устал, так устал!

И все-таки я еду(1), хотя у меня столько причин остаться, хотя у меня наберется добрый десяток статей для увольнения с военной службы, тем более что я уже побывал на войне, да еще в каких переделках. Я еду (...) Это мой долг. Еду на войну. Для меня невыносимо оставаться в стороне, когда другие голодают;

я знаю только один -способ быть в ладу с собственной совестью:

этот способ - не уклоняться от страдания. Искать страданий самому, и чем больше, тем лучше. В этом мне отказа не будет: я ведь физически страдаю от двухкилограммовой ноши, и когда встаю с кровати, и когда поднимаю с пола платок. (...) Я иду на войну не для того, чтобы погибнуть. Я иду за страданием, чтобы через страдание обрести связь с ближними (...) Я не хочу быть убитым, но с готовностью приму именно такой конец.