Спасите наши души - Ромен Гари

— Марк, прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что со мной. Это нервное… Какая-то тревога…

Иммунитет, подумал он. Нужно любой ценой повысить иммунитет. Но это не в компетенции физиков. Тут должны потрудиться психологи. Пропаганда, все дело в ней. Эта гадость оказывает страшное психическое воздействие. Не исключено, что справиться с этим могут только генетики. Уже сейчас, в Америке, в Стэнфордском университете, эксперименты с генами дают многообещающие результаты.

Он опустил глаза.

— Милая, есть лишь один ответ науке: еще больше науки…

Она рассмеялась:

— Мне нравится, когда ты говоришь мне вещи, которых я не понимаю. От этого мне начинает казаться, что я умная. Взгляни…

Она вытянула вперед запястье.

— Я надела часы, которые ты мне подарил. Видишь, я не боюсь. Они будут идти… вечно, правда? — Ее голос задрожал. — Кто… кто там внутри?

Безнадежно.

— Никого. Это нуклон. Элементарная частица, которую мы выделили и капсулировали.

Матье говорил себе до этого тысячу раз, что найди он женщину, которая бы его не понимала, они бы были по-настоящему счастливы. Счастье вдвоем требует очень редкого качества: неведения, взаимного непонимания — идеальный образ другого должен оставаться нетронутым, как в самые первые мгновенья. Он мог сказать теперь, что нашел то, что искал, — и эта находка оборачивалась пыткой. Он встал, обнял ее, пытаясь спрятаться, забыть о том, что Валенти, жуя сигару, называл в моменты философских забав «тяжбой человека»[18]. Виновен. Какой великий моралист написал: «Всякая цивилизация, достойная того, чтобы так называться, всегда будет чувствовать себя виноватой перед человеком, и именно по этому признаку, по этому чувству вины я и узнаю цивилизацию»? Паскаль, наверное. Или Ларошфуко. Или Камю. Все они сплошь аристократы, эти мерзавцы. Думали, понимаешь, о высоком. Куда выше собственной задницы. Им никогда не нужно было решать научных задач. Они понятия не имели, что это такое — истощение ресурсов, источников сырья и энергии. Они ударялись в поэзию, в морализаторство. Они были выше всего этого. Похоже, они даже не подозревали, что есть неустранимое противоречие между проблемой материального выживания человечества и рафинированной заботой о наших духовных конфетках.

Он спрятал в белокурых волосах свою повинную голову.

Если взять за единицу измерения один Христос, то бурный рост населения в конце века, похоже, имел своим следствием преумножение числа Иуд.

Он пытался справиться с внутренней бурей: таким было бы кипение брата-Океана, сумей тот выразить себя в голосе одной-единственной капли.

VIII

На подоконнике сидели воробьи, а возвышающийся над крышами Пантеон — такой же собственник и гордец, как петух в курятнике — прятал под своими крыльями бессмертие захороненных в нем великих людей. Последние лучи солнца падали на красный плиточный пол, и голос Матье наполнял комнату: «Мэй, если ты не перестанешь впутывать Бога в это дело, ты просто заболеешь. Сама подумай: если бы Бог существовал, я бы давно уже заинтересовался таким источником энергии. Если нам хватит средств…» Больше на пленке ничего не было, и Старр выключил магнитофон.

— Кончится тем, что этот тип сделает себе харакири из-за гипертрофированного чувства юмора. И любит же он пошутить. Впрочем, ведь играл же Эйнштейн на скрипке, и, позволю себе заметить, так, что хоть уши затыкай. Это все?

— Все.

Старр перегнулся через подоконник и вытряхнул содержимое своей трубки на Париж.

У полковника Старра было нездоровое, изможденное лицо, которое, казалось, вылепила не природа, а череда автокатастроф. При первом взгляде создавалось впечатление, что ему недостает некоторых черт, хотя невозможно было сказать, каких именно. В глазах то и дело вспыхивал пронзительный ледяной отблеск, который обычно свидетельствует о безоглядном фанатизме или о полнейшем отчаянии; в случае Старра это была всего лишь игра света на бледной фарфоровой голубизне. Из-за туго натянутой кожи, резких черт лица и очень коротко остриженных волос голова его напоминала кулак. Сонная артерия, удивительно выпуклая — почти вдвое толще обычной, — выступала на крепкой шее, больше напоминая мышцу, а не артерию.

— Ты спросила его, почему они регулярно передают сведения о своих открытиях не только нам, но и русским, и китайцам?

— Да.

— И что он тебе ответил?

— «Потому что эти мерзавцы того заслуживают…»

У Старра вырвался невеселый смешок.

— Джек…

Она сидела в высоком, с прямой спинкой кресле в стиле Людовика XI, обитом геральдическим штофом; ее обнимали когтистые лапы средневековых грифонов — настоящее привидение из Нового времени: туфли без каблуков, белый синтетический плащ, чудной берет на голове и сетка с апельсинами на коленях.

Прошел уже год с того дня, когда в посольство Соединенных Штатов в Париже явилась высокая светловолосая девушка, совсем молоденькая, стриптизерша по профессии. В глазах ее читалась тревога. Она заявила: «Я живу с человеком, который обратил нашу душу в топливо. Да, в горючее… в энергию. Я не сошла с ума. У меня с собой документы. Это что-то… ядерное. Я бы хотела поговорить с кем-нибудь, кто в этом разбирается».

Ее трижды выпроваживали. Пока кто-то из жалости не полюбопытствовал, есть ли у нее родственники в Париже. Нет, родственников у нее нет. Но есть любовник. И зовут его Марк Матье.

Двумя днями позже в Париж прибыл Старр.

— Джек, я не могу так больше. Я люблю его. То, что вы заставляете меня делать, ужасно.

— Никто тебя, малышка, не заставляет. Ты сама к нам пришла… Вспомни.

— Знаю…

Старр отметил, что за год она немного утратила свежесть, но стала при этом очень красивой. Нервное истощение и внутренние терзания сделали свое дело.

— …Но я не могу так больше. Мне приходится шпионить за Марком, лгать ему, рыться в его бумагах — мне это не по силам… Микрофильмы и все остальное. Тогда я пришла к вам потому, что слегка свихнулась. Я была ужасно напугана.

— А теперь? Ты успокоилась?

— Нет. Разумеется, нет. Но он почти убедил меня. Он столько раз повторял, что к их исследованиям неприложимо понятие «совесть», так же как и к…

— К ядерной физике?

— Да. Он рассказывал мне о нейтронной бомбе, которую вы сейчас разрабатываете, и… по сути, он прав… Это…

— То же самое?

— Да.

Старр в задумчивости посасывал трубку.

Все из-за того, как она сидит сейчас перед ним, подумал он: сжав колени, вцепившись руками в сетку с апельсинами. И этот ее беретик. И эти белые носки и туфли без каблуков. Этакий потерянный ребенок, который даже у такого законченного сукиного сына, как он, вызывал желание уберечь, защитить, спасти…

— Не будем углубляться в духовные материи, Мэй. Это не моя область. Пожалуйста, давай ограничимся наукой. Твой парень работает по пятнадцать часов в сутки, и мы должны знать, как далеко он продвинулся. Китайцы строят сейчас такой огромный коллектор энергии, что нас просто колотит. Русские тоже бросили на это все силы… Любая информация об открытиях Матье, которую мы получим раньше остальных, может позволить нам сделать рывок. Ты должна нам помочь.

Она закрыла глаза и кивнула головой. По щекам ее покатились слезы.

— Никто не говорит мне правды. Никто. Я ходила к преподобному отцу Рике…

— Это еще кто такой?

— Который читает проповеди в Нотр-Дам.

— И что он тебе сказал? Мне правда интересно.

— Что наша душа участвует во всем, что делает человек, и это справедливо даже в области атомной энергетики… Понимаешь…

— Понимаю. Так вот, послушай. Если ты все для себя решила, это наша последняя встреча. Но я хочу, чтобы ты все же поняла, о чем идет речь. Чтобы ты это ясно осознала, раз и навсегда.

Она подняла глаза:

— Я прекрасно осознаю это, Джек. Речь идет о проклятии.

Старр отвел взгляд. В кои-то веки христианская вера способна помочь ЦРУ.

Он не проронил ни слова в ответ.

— Вот почему я пришла к вам. Проклятие. Вот над чем работают Марк и остальные. Вы можете называть это нейтронной бомбой, или переработкой отходов… или «полным циклом», как они называют это на своем языке… Но речь идет именно о проклятии.

Старр резко поднялся, подошел к круглому столику в стиле Людовика XV, на котором стоял поднос, и налил себе виски. Он размышлял о том, что «проклятие», если все же это слово имеет какой-то смысл, — процесс весьма длительный, а если точнее — нескончаемый. Конечное проклятие — это терминологическое противоречие, а значит, проклятие может длиться вечно. Возможно, за это время успеют даже создать новую цивилизацию. Это как-то успокаивает. Он вернулся к окну и устроился на подоконнике; глядя под этим углом, казалось, что Нотр-Дам сидит у него на плечах.