Каятан - Кирилл Довыдовский

Настроение ухудшилось. В деревне было скучно, зато предсказуемо. Не приходилось думать, что делать в следующий момент. Теперь я должен был думать. С одной стороны, этого я больше всего и желал, с другой, от этого становилось неуютно. Было даже немного забавно наблюдать за собственными эмоциями. То перевешивало первое, то второе.

Я остановился. В дюжине метров от меня, рядом с одним из домиков за хилой оградкой, стояла женщина. Не девушка, но совсем молодая – лет тридцати на вид, красивая. В руках у нее был топорик, очень увесистый на вид. На земле перед ней стояло насквозь трухлявое полено. Она подняла топор, замахнулась и… Тут я малодушно отвел глаза. Ну, не терплю я вида отрубленных конечностей, и так в последнее время насмотрелся…

Глухо ударило, но вскрика почему-то не последовало. Повернув голову обратно, я облегченно вздохнул. Женщине повезло – топор воткнулся в землю немного левее ее ноги. Удивительно, но на достигнутом она решила не останавливаться. Угрожающе покачиваясь, топор снова стал подниматься…

– Извините, может, вам помочь? – я решил предотвратить непоправимое. Топор вновь воткнулся в землю – теперь возле другой ноги.

– У меня нет денег, – это было сказано чуть ли не с угрозой.

Я опять с опаской покосился на топор.

– А я и не требую. Вот если бы вы мне тарелочку супа налили, са-а-а-мую маленькую, – я показал расстояние между большим и указательным пальцами. – Я бы вам дровишек и нарубил.

Она посмотрела на меня с недоверием. Я подумал, что ее можно понять.

– Хорошо, – неожиданно согласилась она. – Нарубишь, занесешь на крыльцо, сложишь. Тогда получишь свою тарелочку.

– Я быстро, – пообещал я, перескакивая через заборчик. Уж что-что, а умение рубить дрова было освоено мною в совершенстве.

Женщина некоторое время наблюдала за моими действиями, все так же подозрительно, потом зашла в дом. Минут через пять она вернулась, чтобы набрать немного дровишек: видно, у нее и в правду закончилось все пригодное для растопки.

Работы было немного – не прошло и получаса, как я аккуратно уложил последнее полешко. Из открытой двери запахло чем-то съедобным, и накинувшийся с новой силой голод чуть было не убил меня на месте. Не став ждать приглашения, я вошел.

Внутри было очень чисто и почти уютно. Почему почти? В доме явно недоставало мебели, причем, судя по расстановке, еще недавно тут все было обставлено весьма прилично. Вон в том углу когда-то висели полки: на стене остались следы от гвоздей; у дальней стены была кровать, а чуть правее от нее – шкаф: в полу остались выбоинки от ножек. Стол, скамья и печь – вот и все, что присутствовало в этой весьма просторной комнате. В последний момент я заметил еще и хромоногий табурет.

– Умойся, вон тазик. Потом садись. – Да, тазика я не разглядел.

Умывшись, я сел. Передо мной стояла тарелка пустых щей. Я взял ложку, но тут же отложил. До меня дошло, что ничего кроме этого бульончика у нее не было. Я оглядел комнату: точно, из съедобного только паутина с пауками… точнее, даже паутины не было. Чисто ведь.

Все это было очень-очень неприятно: так бедно у нас в деревне никто не жил.

– А сами вы разве не хотите? – спросил я.

Оторвавшись от мытья котелка, она некоторое время разглядывала меня.

– Я уже поела, еще до тебя, тарелка-то у меня одна осталась, – она чуть улыбнулась, уже без недоверия.

Я сразу понял, что врет. Это было чем-то вроде определения настроения у человека. Каким-то шестым чувством я всегда распознавал фальшь. Уже не знаю в который раз за последние два дня, я вздохнул. Как бы я ни хотел есть, но я не имею права забрать у человека последнее, особенно если он сам готов поделаться. Наверное, я бы так не смог. Дров она и сама могла нарубить…

– Пойду я лучше дома поем, как раз у нас обед скоро.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Дома? – повторила она. – И где же ты живешь?

– Да здесь недалеко, чуть ближе к центру.

– И одеваешься в эти тряпки? – насмешливо спросила она. Настроение у нее, кажется, поднялось. Видимо, ей в последнее время не хватало собеседников. И это было странно – такая красивая, общительная вроде бы, а живет одна, без мужа… – Ближе к центру здесь одни богачи живут.

Н-да, раскусили меня.

– Пойду, – угрюмо ответил я, поднимаясь из-за стола.

– И куда? Только не говори, что домой.

– Куда-нибудь да пойду, – ко всему прочему, я был еще и упрям. Нет, ну что она привязалась? Как будто делать больше нечего.

– Значит, так. Сейчас ты сядешь и съешь честно заработанный суп, и чтоб без препирательств.

– А вы? – Несмотря на диетическую внешность, запах от супа шел очень аппетитный. Пришлось еще раз напомнить себе про упрямство.

– А я фигуру берегу.

Тут я сразу замолк. Причиной тому одно из немногих наставлений Ирвина относительно слабого пола. «Ни при каких условиях ни одного слова насчет ее веса». Еще немного помявшись, я все же вернулся за стол и с угрюмым видом подвинул к себе тарелку. Угрюмый вид должен был выражать мой протест, но женщину он чем-то очень развеселил, от чего вид стал еще угрюмее.

Взявшись левой рукой за край тарелки, а правой за ложку, я обнаружил, что, пока мы препирались, бульон успел остыть. Настроения мне это не добавило, я страдальчески поднял глаза к потолку и… резко отдернул от тарелки руку. Я обжегся.

От «холодного» супа шел пар. Краешек тарелки, за который я держался, почернел. Хозяйка смотрела на меня круглыми глазами. В себя она пришла раньше, чем я.

– Ты маг? – спросила она.

Голос был почти враждебный.

– Нет…

– А это что было?

– Понятия не имею, – честно ответил я.

– Это в первый раз?

– Нет, во второй.

Мы помолчали. Она внимательно меня рассматривала. На всякий случай я решил все же доесть суп.

– Значит, твои родители маги? Ты сбежал из дома? – отношение к магам в народе было, мягко говоря, настороженное… Но она говорила участливо. Хотя самая первая реакция точно была негативной.

– Меня воспитывал дядя… то есть… он мне не дядя, а просто приютил меня, когда я еще был совсем маленький. Он магом точно не был.

– И ты сбежал?

– Нет. – Меня немного покоробило, что она делает акцент на этом слове. Мне было шестнадцать, и ростом я превосходил ее больше чем на голову. Во мне было почти сто восемьдесят сантиметров. Неужели я выгляжу таким ребенком? – Дядя был старый, почти сто двадцать лет.

– Заболел чем-то? – ее голос дрогнул. Надо же, как сочувствует…

– Говорю же – старый был…

– Сто двадцать – это не сто сорок, чтобы умирать просто от старости. А если он еще и ребенка мог воспитывать, – опять она про мой возраст! – то, вероятно, был достаточно крепким… Ой, извини, тебе, наверное, неприятно про это говорить…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});