Древняя русская история до монгольского ига. Том 2 - Михаил Погодин

Не могу здесь оставить без зазрения некоторых, которые, не внимая божественному ученью Христопроповедника-Апостола, дерзают утверждать, будто не творят никакого зла чрез свое пьянство… Послушание Апостола, называющего пьянство матерью всякой злобы, всякой нечистоты и блуда; а ты говоришь, якобы нимало не согрешаешь, предаваясь пьянству? Пьянство есть вольный бес, пьянство есть дщерь дьявола, пьянство есть смерть уму… Все это сказал я не для того, чтобы посрамить своих, — да не будет. Я их от души люблю; но чтобы отстать от них на постное время такое зло, каково пьянство».

БЫЛИНЫ

До сих пор говорили мы о духовном, благоприобретенном, образовании и о письменных памятниках; но в народе велось по наследству, из поколения в поколение, свое образование, светское, мирское, и сохранялись устные произведения словесности.

Памятниками этого образования остались былины, духовные стихи, песни и два сочинения в рукописях: Послание Даниила Заточника и Слово о полку Игореве.

Поговорим сначала о былинах.

Былины, или песни былевые, дошли до нас в самом поврежденном виде, почти изуродованные, но основание их, без всякого сомнения, относится к глубокой древности и ко времени главного лица, около которого все они, так или иначе, обращаются, — стольного князя киевского Владимира. Киев, Чернигов, Волынь, Галич, Дунай, Днепр — вот имена, которые беспрестанно слышатся в этих песнях и показывают место их сочинения или происхождения, — на юге, в Киеве и около Киева.

Подлинность их доказывается убедительнее всего «от противного», как говорится в логике.

Объяснимся сначала по вопросу о времени. Ни к какому времени, кроме Владимирова, всего менее после татар, нельзя приурочить наши былины. После татар общее внимание возбуждали другие предметы: каменна Москва, Грозный царь, Казань и Астрахань, нашествие поляков. Заметим, что даже эти предметы, животрепетавшие занимательностью, находили певцов относительно меньше, другого склада, как будто бы источник непосредственного народного вдохновения оскудел, если не совсем иссяк. Каким образом можно было бы объяснить, в это новое время, такое обращение от настоящего к давно прошедшему, которое, между тем, почти совсем забывалось? Итак, песни не могли быть сочинены после татар, а при татарах тем более: юг был опустошен и обезлюдел; северу было не до песен, когда иго только что легло на народ, и беспрестанные набеги, наезжавшие баскаки, держали население в постоянном страхе. Обычая, расположения петь, надолго не стало. Князья все более и более отделялись от народа, и устраивалось особое правительство. Другие нравы возникали вследствие государственного рабства, и если есть песни из этого периода, то большей частью подражания древним, или переложения древних на новый лад, прилаживанье их к своему времени. Этим объясняются все так называемые анахронизмы о татарах, литве и поляках, при Владимире, какими обезобразились дошедшие до нас былины. Ими более всего подтверждается достоверность и подлинность древних былин. Заплаты ясно указывают собой, что под ними некогда была другая ткань, обветшавшая и утраченная; они указывают на древнюю основу, не подходившую под обстоятельства современные, которая и была ими заменена.

Как ни одно время не подходит к сочинению этих песен, так и ни одно место нельзя предположить, где бы они могли быть сочинены; север и восток при татарах и после татар не имели почти никакого отношения к югу. Где, кому, по какому поводу и с какой целью пришло бы в голову поминать тогда Владимира с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем, Чурилой Пленовичем, Алешей Поповичем и прочими его богатырями? Откуда даже взять такие имена на финском востоке и севере мнимым сельским Макферсонам? Все собственные имена былин были там, как и теперь, почти неизвестны, разве в темных преданиях и между богомольцами. Но не были ли былины сочинены на юге? На юге водворилось, если не образовалось новое общество, с новым наречием, которого нет и духа в древних былинах. Там возникли совершенно другие отношения, и, после многих лет безмолвия, раздались новые песни, не имеющие ничего общего с древними.

Кроме времени и места остается еще вопрос о самом сочинении: кому можно приписать сочинение этих песен? Одному лицу или многим? Одному лицу приписать нельзя, потому что в былинах встречаются различные и противоречивые между собой показания: они должны быть сочинены многими лицами. Эти многие должны жить в одно время, ибо все их сочинения обращаются около одних и тех же лиц и имеют средоточием одно и то же место.

Сочинителей, подходящих под эти условия, знакомых с данными лицами и местами, и вообразить нет возможности.[28]

Если нельзя приискать сочинителей, если нельзя с какой-нибудь вероятностью указать ни на время, ни на место сочинения, то остается во всей силе первое мнение, что былины сочинены в Киевской стране, народом, или его представителями в этом случае, особыми певцами, скоморохами, в то время, как именуемые в них лица действительно существовали, преимущественно до введения христианской веры.

В устах народа былины родились, в устах народа они после сохранялись, изменялись и пришли в настоящее положение.[29]

Все это рассуждения а рriоri, от противного, но есть много убедительных доказательств о древности былин и а роstеriоri.

Откуда бы, и где, после татар или при татарах, появилась шляпа земли Греческой, медь козарка, гость Соражанин, кроватка — рыбий зуб, клюка — кости рыбьей, жеребцы Латинские, корабли червленные, Садко купец Новогородский со своими богатыми кораблями, Леонтий, поп Ростовский, Путятична, Хотен Блудович, земля Волынская, Почай река?

Когда и где, кому, после татар, могли быть известны древние слова летописей: паволоки, аксамиты, гридницы, которые встречаются в былинах?

Как и где могла бы сочиниться подобная тирада:

Завелся у солнышка почестен пир На всех на князей, на бояр, На сильных могучиих богатырей. Все на пиру наедалися, И все на пиру порасхвастались. Как солнышко Владимир Князь По хорому по гридне похаживал, Правой ручкой помахивал, На богатырей службы наметывал: На первого богатыря старого Илью Муромца, На другого богатыря молодого Добрыню Микитича, На третьего на душечку Михаилу Потыка Ивановича. Наливал по чаре зелена вина, По ковшу давал-то меду сладкого. На старого казака Илью Муромца Наметывал службу великую: Съездить за горы Сарочинские, Убить силу поганую, от мала до велика, Не оставить силы на семена; А на другого богатыря Добрыню Микитича Наметывал службу великую: Ему ехати богатырю за славное сине море, Ему бить — земли прибавливати, Коренить языки человечески, Прибавливать земельки Святорусския. А на третьего богатыря душечку Михаила Потыка Ивановича Наметывал службу великую: Ему ехати богатырю во ты-ли во гридни во черные, Во тые-ли Подолье Лиходеево, Справить-то дани-выходы, За старые горы и за нынешни, За двенадцать лет с половиною.

Не ясно ли мы видим в этих стихах положение великого князя киевского, который сам идет, или посылает своих воевод, на соседние племена, как то было при Игоре, как думал действовать Василько (первая служба); который ходит или посылает в поход беспрестанно для распространения пределов земли Русской, как Олег, Святослав, Владимир (вторая служба); который посылает своих бояр (Свенельда, Яна) собирать дань с подвластных племен (третья служба).

Кому, при татарах, могла придти в голову мысль о дальних походах о покорении земель, о собирании дани, которую сами мы должны были нести с покорностью татарам?

Владимир советуется с боярами в былинах, точно как в летописи, угощает их так же и исполняет их желания, не щадя казны своей.

Заметим, наконец, что в былинах Владимир является более язычником, чем последователем христианства, что очевидно подмалевано впоследствии.

Кому при татарах, или после татар, могло придти в голову воспоминание о богатырях киевских, о богатстве Черниговском, о роскоши Новгородской, что читаем мы в следующих стихах:

Что ни лучшие богатыри в Киеве, Золота казна в Чернигове, А цветно платье в Новегороде, А хлебцы запасы в Смоленском городе, А мхи да болота в заморской стороне, А расструбисты сарафаны по Моще реке, А худые сарафаны в Каргопольской стороне.

Последние три стиха, без сомнения, есть прибавление позднейшего, местного, певца.

Добрыня выезжает в чистое поле на промысел, как Гаральд, как Мстислав, племянник Давыдов, ходивший на море и проч.

«Приезжал Добрыня к своим посельям дворянскиим».

(Также и Илья Муромец подъезжает ко подворью дворянскому).

Этот стих испорченный, встречающийся и в простых песнях, указывает на древние боярские поселения, слободы или земли, возделывавшиеся закупами Русской правды.

С какого образчика могло быть списано следующее описание житья-бытья матери Дюка Степановича в Волынской земле, которое свидетельствовал Добрыня Никитич по поручению князя Владимира, вследствие похвальбы Дюковой.