Книга домыслов - Эрика Свайлер

В Грейнджере было четыре входа: главный, два пожарных и служебный. Два вели в цокольный этаж. В комнате забытых вещей оказалось всего лишь несколько курток и прочая одежда. И на один вход не хватит. Дойл принес их, перекинув через плечо. Не человек, а живая вешалка.

– Остальное – сумки, зонтики и всякая мелочь.

Внизу находился отдел детской литературы, газеты, исторические документы и книги, которыми никто не пользовался, за исключением тех, кто писал диссертации, либо меня. Цокольный этаж быстро затопит. Не имело смысла спасать то, что внизу, поскольку вскоре вода сверху обрушится вниз. Спокойно. Но ведь все пропадет! Все на нижних полках, все эти папки – все пропадет! Я до сих пор помнил ощущения при прикосновении к каждому листку бумаги.

– Саймон!

– К главному входу! Мы заткнем там все внизу, а потом уж придумаем, что делать дальше.

Красная зимняя куртка какого-то мальчика, синяя безрукавка, шерстяное пальто (все в кошачьей шерсти), свитер в пятнах, чудесный розовый кардиган… Кажется, я видел его на миссис Уоллес. Вещи быстро напитались дождевой водой. Дойл пододвинул два кресла, чтобы удержать вещи на месте.

После этого наступило время болезненных решений.

Отделом справочно-информационного обслуживания пришлось пожертвовать ради пожарного выхода. Нижняя полка. Энциклопедии – раскрытые, с помятыми страницами – ложились одна поверх другой возле малейшей щели в двери. Мы вырывали страницы и заделывали ими щели. Надо остановить воду. Об уничтожаемых книгах сейчас лучше не думать. В любом случае они обречены. Не думать о том, как высоко поднялись ставки с тех пор, как я впервые открыл для себя Грейнджер. Не думать о том, что на этих полках можно найти ответы на все вопросы, которые могут у меня возникнуть. Не думать о том, что они являются моим собственным десятичным кодом.

Я почувствовал, что Энола на меня смотрит.

– Тебя уволили, а ты спасаешь книги, – сказала она.

Дойл выдрал из книги страницу, покрытую какими-то каракулями.

– Кто-то нарисовал тут разную хреновину.

От этого легче на душе не стало.

Когда мы уже не могли никуда засунуть и листика бумаги, когда больше ничего уже сделать было нельзя, мы поднялись по лестнице на второй этаж.

В архиве китобойного промысла было холодно и чисто. В плексигласовых витринах были выставлены оригинальные изделия: резьба по китовому усу, наконечники гарпунов и лопаты, которыми черпали ворвань. На полках стояли вахтенные журналы, грузовые манифесты, рисунки и письма в архивных коробках. Полная стерильность. Портрет молодого Филиппа Грейнджера висел у двери. Его очки с круглыми стеклами в проволочной оправе, его коротко подстриженная бородка выдавали человека ученого, но и богатого. В комнате не было уголка, не попадающего в поле его зрения. Алиса любила отвешивать шутовские поклоны, проходя мимо его портрета. Кресла здесь были мягче, чем в отделе периодики. В это место стекались деньги, оно же их и потребляло. Если мы не хотим окончательно вымокнуть, надо оставаться в архиве. Энола свернулась калачиком в одном из кресел. Дойл придвинул к ней другое кресло и сел в него. Сестра положила голову ему на плечо. Покрытая татуировками рука обняла ее за плечи. Его простили где-то между ситуациями с машиной и курткой, до подтопления библиотеки.

– Ты когда-либо задумывался над тем, что вода тебя преследует? – спросила она меня. – Сначала дом, теперь твои книги.

– Здесь мы в безопасности, – глядя на сестру, заверил я ее.

Голова Дойла начала клониться набок, как у засыпающего ребенка. Взгляд Энолы метнулся к потолку. Я решил, что она смотрит, не течет ли и здесь крыша.

– Когда я впервые начал расставлять буйки, Фрэнк сказал мне, что в моменты нашего рождения, оба раза, случались сильнейшие приливы. Волны были такими высокими, что накрывали защитные дамбы, вздымаясь выше свай. Многие боялись, что причалы не выдержат, но они выдержали. Хорошее иногда приходит вместе с высокой водой.

Сестра натянула на голову капюшон и уткнула подбородок в колени.

– Фрэнк – лгун.

Она права. Я подошел к перилам лестницы и посмотрел вниз. Темное пятно растеклось вокруг энциклопедий, сдерживающих воду у заднего выхода.

Энола заснула, прижавшись к Дойлу. Его щупальца ее обнимали. Объятия чернил и кожи. Мне некуда отсюда идти. Вода все у меня отобрала. Шторм заглушил радость, вызванную сожжением тех проклятых вещей. Получается, что я смог всего лишь сжечь вещи, имеющие историческую ценность, и уничтожил старинный журнал. Сразу после этого начался дождь. Где-то я допустил ошибку.

Я встал. Книги внизу, пожалуй, уже не спасти, но будет неправильно позволить им пропадать, не попытавшись хоть что-нибудь сделать. А еще надо посмотреть, что там нашла для меня Лиза Рид.

Дойл приоткрыл веки.

– Куда ты?

– Вниз. Хочу проверить, как там дела.

Парень едва заметно кивнул. Энола зашевелилась во сне. Одна из ее рук метнулась вперед.

– Она о тебе волнуется, – сказал Дойл. – Именно поэтому она сюда приехала.

– Ей не нужно обо мне волноваться.

Дойл огляделся. Лампочки замигали. Было непонятно, это из-за него или виноват шторм?

– Не знаю, мужик… Вокруг тебя все время происходит что-то плохое. Лучше иди работать к Роузу. Работа хорошая. Лично я себе другой не ищу.

В его голосе прозвучали едва уловимые нотки угрозы. Лицо оставалось спокойным. Один глаз наполовину открыт. Это отцу следовало позаботиться о том, чтобы плохие парни к ней не приближались. Теперь Энола оградила себя забором под напряжением.

– Я иду на цокольный этаж. Долго там не задержусь.

Мокрый пол. Тонкий слой воды поверх темно-зеленого покрытия придавал последнему красивый блеск. При каждом моем шаге раздавался чмокающий звук. В лодыжке гнездилась тупая боль. Я передвинул книги, разложил их на столах, но этого было недостаточно. Мне трудно было дышать. В воздухе стоял неприятный запах мокрой бумаги. Я перенес все, что смог, из отдела детской литературы. Я спас книги Торнтона Бургесса, сказки, «Гарри Поттера», убрал с нижних полок все, что я любил. Мне невыносимо было смотреть на то, как они тонут. Лампочка зашипела и взорвалась. Темнота окутала хранилище микрофишей. Столы слишком быстро заполнялись книгами. Уже трудно было выбирать.

Я прошелся между рядами картотечных ящичков и шкафов для бумаг. Газеты и журналы, сберегаемые на пленке, микрофиши, бумажные издания, которые еще предстоит перенести на пленку. Я не знал, что ищу, пока не нашел. «Бакен» за неделю, в один из дней которой я появился на свет. Потом я нашел издание, вышедшее сразу же после рождения Энолы. Раздел «Товарищ лодочника» знакомил с таблицами приливов и отливов, а также с прогнозами погоды. Высокие приливы, наблюдавшиеся в дни нашего рождения, схлынули без шторма. Виновным в катаклизме сочли полнолуние. После отлива дно оба раза обнажалось почти до самого Коннектикута. В еженедельнике, вышедшем после рождения Энолы, я нашел фотографию мужчины, стоявшего на песчаном дне посреди бывшей гавани. Лодки выбросило на берег. Рыба умерла. Сотни луфарей и камбал задохнулись, «утонули» в воздухе. Высокие приливы принесли не только нас, но и смерть. В голубоватом, мерцающем свете ламп я искал маму, а нашел ее шторм. Тот день, когда она умерла, оставил о себе воспоминания: я помнил, как мы ели яйца, как я провожал маму взглядом в ее последний путь. Но было еще кое-что… Внезапно налетел шквал, принеся с собой красный прилив, и берег заполонили мечехвосты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});