Течёт моя Волга… - Людмила Зыкина

Возмущало Ростроповича и невежество чиновников от культуры, их порой полная бездарность. На этой почве постоянно возникали конфликты, особенно по поводу концертных зарубежных поездок. Произвол доводил его до скандалов, издевательских шуток. Будучи в Америке, он по просьбе Соломона Юрока перечислил ему сочинения для сольного концерта, который должен был состояться в следующем сезоне. Возвратившись в Москву, Ростропович получил от чиновника нагоняй за то, что не согласовал с ним программу. Тогда артист продиктовал бюрократу внушительный перечень несуществующих сочинений — «сонаты Моцарта для виолончели соло». Не имеющий ни малейшего представления о произведениях для виолончели чиновник передал список Юроку. Поднялась невообразимая паника. В Зальцбурге, где планировались концерты, стали искать неизвестные сонаты Моцарта. Неразбериха продолжалась, пока Ростропович не объяснил, в чем дело.

Как известно, Ростропович об эмиграции не думал. Ему и в голову не приходила подобная мысль. «Предпосылки перемен, — писала профессор-музыковед Софья Хентова, давно наблюдавшая за личностью музыканта, — накапливались постепенно и заключались, прежде всего, в самом характере, свойствах личности Ростроповича, с ненасытной жадностью и остротой воспринимавшего все проявления окружающей жизни. Эксплуатация достигнутого претила этой мощной натуре. Он не мог находиться в покое и умиротворении — ему необходим был допинг в виде новых начинаний, свежих впечатлений. Он продолжал идти по пути обновления, обогащения своего искусства, расширения его границ, к углублению всей своей музыкальной деятельности, а это требовало стимулов, возвышающих духовных источников. Далекий от политики в том извращенном виде, в каком она культивировалась в советском обществе, он по повадкам своим мало напоминал советского человека, отравленного доносительством, страхом, подозрительностью, замкнутого и осмотрительного перед угрозой тотального сыска. Само его существование было вызовом окружающей жизни… Такую степень независимости советская система стерпеть не могла, как не стерпела она ранее Прокофьева и Шостаковича, уничтожая и приручая их кнутом гонений и пряником славы. Ростропович был исключением, и это предопределяло — раньше или позже — его столкновение с системой номенклатурных господ и покорных рабов. Конфликт стал неизбежен. Для обуздания, подавления и уничтожения нужен был лишь повод. Если не А. Солженицын, то нашлось бы что-либо другое, не обязательно важное, принципиальное».

Не хочу оспаривать С. Хентову, знаю только, что, прочитав произведения Солженицына «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «В круге первом» и «Раковый корпус», Ростропович был потрясен, о чем прямо и написал автору: «До сих пор и еще, видимо, долго буду потрясен твоим гением». Они стали друзьями.

Когда произведения Солженицына перестали публиковать на родине и его выступления против советского строя становились все более резкими, Ростропович со свойственной ему энергией развернул кампанию по защите друга от политической травли, особенно усилившейся после присуждения писателю Нобелевской премии. Провокации следовали одна за другой, Ростропович не выдержал и написал открытое письмо в защиту Солженицына, адресовав его главным редакторам центральных газет. Ни в одной из них этот протест, разумеется, напечатан не был. А известинский экземпляр его письма, посланный в ЦК КПСС главным редактором Л. Толкуновым, лег на стол М. Суслова и был немедленно разослан членам Политбюро и секретарям ЦК. После чего началась «разъяснительная» работа Министерства культуры и Союза композиторов.

Весной 1972 года Ростропович вместе с А. Сахаровым, А. Галичем, Е. Боннэр, В. Некрасовым, В. Кавериным и другими видными деятелями науки и культуры подписал два обращения в Верховный Совет СССР: об амнистии политических заключенных и об отмене смертной казни. В письмах говорилось: «Свобода убеждений, обсуждения и защиты своих мнений — неотъемлемое право каждого. Вместе с тем эта свобода — залог жизнеспособности общества».

Такого поворота власти тем более стерпеть не могли, и тут же последовали контрмеры: Ростроповича попросили покинуть Большой театр, в репертуаре которого значились оперы «Евгений Онегин» и «Война и мир» под его управлением. Он помчался к Е. Фурцевой, не раз высказывавшей ему свое расположение, устроил скандал. Фурцева предупредила, что его лишат зарубежных гастролей. Он ответил что-то вроде: «А я и не знал, что выступать на родине — это наказание». К слову сказать, оказавшись 8 марта 1971 года на гастролях в Магадане, музыкант не отказал себе в удовольствии послать телеграмму Екатерине Алексеевне: «Поздравляю женским днем. Ростропович из Магадана. Подготовил себе местожительство».

Ведавший зарубежными контрактами Госконцерт стал сообщать о мнимой болезни Ростроповича — о зарубежных гастролях музыкант уже не думал. Получили указание не приглашать Ростроповича столичные оркестры, городские и областные филармонии Союза. Телефон в квартире молчал, с Ростроповичем теперь общались лишь друзья. Подоспела еще одна беда — умерла мама, Софья Николаевна, безумно любившая сына. Хрупкая, маленькая, с длинной, до пят, косой женщина на восьмом десятке имела привычку ежедневно выпивать один или два крохотных бокальчика водки. Бокальчик имел форму сапожка и всегда стоял на столе в кухне. За день до кончины, в окружении близких, во время ужина, она осушила один «сапожок», второй, третий, затем перевернула его вверх дном и, положив сверху кусочек хлеба, произнесла: «Все. Я заканчиваю свой земной путь, пора и на покой». Ее отпевали в небольшой церкви на Остоженке.

Из консерватории Ростроповича не увольняли, но делали вид, что такое может произойти в любой момент. Стала прогрессировать депрессия, и утешение он начал искать в водке. Я не знаю, какие мысли одолевали музыканта в то время, но, видимо, решение направить коротенькое письмо Л. Брежневу с просьбой о командировке за рубеж на два года было принято на семейном совете. Получив неутешительный ответ, Ростропович вскоре эмигрировал в Англию. Нельзя сказать, что на чужбине его встретили восторги и ангажементы.

— Я свалился в Лондон как снег на голову, без денег и единого контракта, — вспоминал артист спустя годы. — Я почти три месяца не имел ни одного концерта за границей и жил на деньги, одолженные моими друзьями.

Конечно, не сладкими были первые дни вдали от родины, пока не появилось желание доказать всем, что и в другом мире русский талант не затеряется, не пропадет. Его публичные выступления в поддержку диссидентов, академика А. Д. Сахарова, усилия «по склонению отдельных видных и перспективных деятелей советской музыкальной культуры к эмиграции из СССР», как и последующие действия виолончелиста, находившегося в США, не очень-то приходились по душе высокопоставленным чиновникам на Старой площади, в верхнем эшелоне аппарата ЦК КПСС и Политбюро. Наконец, партийные и государственные деятели Союза ССР сочли поведение Ростроповича за границей «недостойным», обвинив музыканта в политических спекуляциях и антиобщественной деятельности, направленной против советской страны.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});