Демон тринадцатого месяца (СИ) - Усманов

натеков, вызвав вялый интерес у ослабевшего узника, что для него стало сродни хоть какому-то развлечению. Появился тощий узкоплечий дознаватель, в одежде чиновника управы по особым делам нижнего ранга с постоянным выражением подозрительности на лице и темным скользким взглядом узких глазок. Не дожидаясь его вопросов, Глава спросил:

— Что с моими людьми?

У него была надежда, что кому-то из них повезло избежать гибели и скрыться.

— Молчать! — рявкнул дознаватель, чуть не сорвав голос, что никак не дотягивал до грозного рыка. — Здесь ты никто и не имеешь права открывать рот без моего позволения! Отныне у тебя есть лишь одно право — отвечать на мои вопросы.

Именно за эту провинность Главу для начала, привязав на деревянной крестовине, жестоко высекли. После избитого Главу вернули в его холодную нору. Немного придя в себя, он отметил, что никакого обвинения ему не было предъявлено, просто пытались унизить, сломить его волю мучениями, как следует напугать. Все разъяснилось для него этим же вечером.

Сначала он различил звуки шагов в дальнем конце тюремного коридора, потом показался слабый смазанный отблеск фонаря. И вот к его решетке подбежал тюремщик, суетливо завозившись с запором. Дело пошло быстрее, когда к нему вальяжно подошел рыхлый человек в высокой шапке евнуха из темной кисеи и поднял фонарь. А после к решетке приблизился тот, кого Глава меньше всего хотел видеть. Пока тюремный служка понукаемый недовольным взглядом евнуха, неловко отпирал массивную решетку, вельможный старец потирал ладони пытаясь согреться. Наконец служка с поклоном распахнул перед ними низкую дверцу.

Войдя в клетку, Царедворец зябко повел узкими сутулыми плечами под тяжелым толстом шерстяном подбитом меховым плащом, оглядывая стылое узилище. Было видно, что он замерз здесь едва ли ни сильнее, чем на пронизывающим зимнем ветру.

Вельможа с брезгливой надменностью оглядел обледеневшие подтеки на стенах и похожую на черный иней налет плесени, как и сидящего на прелой соломе изможденного узника в окровавленных лохмотьях, гадая, почему столь слабый здоровьем Глава до сих пор еще жив. Было заметно, насколько узник ослаб и измучен, но, кажется, так и не сдался, находясь в безнадежном и плачевном состоянии. Он так и не шевельнулся при виде своего вельможного врага и на него тот час коршуном налетел оскорбнный евнух, отвесив измученному Главе пощечину.

— Как смеет подлый изменник, проявлять столь наглую непочтительность⁈ Встань на колени и поприветствуй его светлость как подобает!

— Оставь, — поднял сухую ладонь вельможа, остужая пыл своего слуги.

— А… вы так любезны, что сами потрудились принести вино, дарованное императором? — иронично прошептал узник простужено, глядя на Царедворца запавшими глазами с горящей от пощечины щекой на которую не обратил внимания.

— Ах ты, наглец! — вновь замахнулся разъярившийся евнух.

— Выйди, — велел вошедшему в раж слуге вельможа.

И недовольному евнуху, сгоравшему от любопытства, пришлось подчиниться. Какое-то долгое мгновение Царедворец и узник смотрели друг на друга. Узник устало, без всяких переживаний на счет своего унизительного состояния.

Вельможа смотрел со спокойным торжеством человека уверенного в том, что по-другому и быть не могло. Всегда больно падать с тех высот, на которые возносит императорская милость, но каждый должен знать свое место. Если бы Глава клана это знал и не дерзал переходить дорогу его могуществу, то может быть Царедворец до сих пор позволил оставаться ему на тех высотах.

Глава молча ждал, не собираясь начинать разговора, ради которого заявился в это отвратительное место его враг. Ничего хорошего этот визит ему не принесет. Царедворец лишь унизить своим торжеством и продлит его мучения, сделав их изощреннее и невыносимее. Так и вышло.

— Тебе уже известно, что твоего клана уже не существует и спасения тебе ждать неоткуда. Император больше не видит в тебе надобности, без своего архива ты бесполезен для него.

— Почему я должен верить тебе? — прохрипел Глава. Его лоб покрыла холодная испарина, но выражение лица не изменилось, не выдавая ни страха, ни других чувств.

— Верить мне или нет, дело твое, — устало отозвался Царедворец, зябко поежившись. — Прошлой ночью клан Северного Ветра перестал существовать. Дабы добраться до твоего пресловутого архива, люди Тайной канцелярии разломали стену твоего кабинета, пока Каменные псы вырезали Поместье, равняя его с землей. Надо отдать тебе должное ты хитро устроил архив, что канул в бездну на глазах моих людей.

Говоря это, старый сыч не сводил цепкого взгляды с помертвевшего лица узника. Он побледнел так, будто его накрыли саваном, глаза запали, черты заострились. Пусть он не произнес ни слова и не рвал на себе волосы, но и этой его ироничной улыбки больше не было.

В свое время Глава сам сконструировал потайное хранилище и то как он исчез в Казематном ущелье, по словам Царедворца, не вызывало сомнений, как и то, что он не врет и архива больше не существует.

— Пусть твои бумаги не достались мне, но и у тебя уже нет того, чем ты долгое время сдерживал меня. У тебя больше ничего нет. Мне не интересно, что тебе известно обо мне, потому что мои постыдные тайны умрут вместе с тобой. Без своего архива ты, что оса лишенная жала. И пусть теперь бесполезен, но я не стану убивать тебя, — продолжал Царедворец с вкрадчивым превосходством кошки, играющей с обреченной мышью. — Потому что это сделает сам император, которому ты так предан. Твоя казнь обелит мою репутацию коварного интригана. Пусть все увидят, что вовсе не от моих рук ты принял гибель. Пусть видят, как ценит император верных ему людей. А что бы императору и Совету было легче принять решение о твоей участи, ты признаешься в измене трону и в том, что злоумышлял лично против его величества.

Опустив голову, узник молчал. В тусклом свете фонаря стоявшим на полу, были видны его бледные дрожащие губы.

— Можешь не рассчитывать на чью бы то ни было помощь, — по отечески посоветовал Царедворец уронив перед ним глухо стукнувшиеся о земляной пол перепачканные кровью потрескавшиеся таблички четырех Хранителей. И это тоже было… правдой.

Его раздавили эти ужасные вести, у него больше не осталось надежд ни на Хранителей, ни на императора. Лоб Главы покрылся холодной испариной.

— Понимаю, не просто принять полное поражение и крах. Все же надеюсь на твое благоразумие, ты всегда был расчетлив. Когда хорошенько подумаешь, то поймешь, что Совет непременно одобрит решение о твоей казни и твой союзник и не состоявшийся тесть не сможет поддержать тебя. Ведь у него не будет необходимых документов обличающих меня. Но если все же будешь упорствовать и не признаешься в измене,