Политическая биография Сталина - Николай Капченко

Воспоминания Фрумкина были опубликованы в 1922 году, когда никаких признаков зарождающегося культа личности Сталина не существовало в природе. И автору едва ли могла прийти в голову мысль как-то «потрафить» Сталину. В этой связи довольно натянутыми выглядят аргументы Троцкого (об этом речь пойдет в следующей главе), который пытался поставить под сомнение факт привлечения Кобы к работе в качестве члена Русского бюро и агента ЦК. С точки зрения исторической достоверности представляется бесспорным тот факт, что в 1910 году Коба стал котироваться в большевистских верхах в качестве одного из ведущих партийных руководителей. Предпринятая в январе 1910 года попытка В.И. Ленина (по неизвестным пока причинам безуспешная) кооптировать Сталина в состав ЦК — убедительное тому подтверждение.

Активная и разносторонняя работа Кобы в подполье, конечно, не остается вне поля зрения полиции. За ним ведется слежка, и несмотря на большое искусство конспирации, присущее Кобе, он снова арестовывается. О самом факте его ареста имеется донесение начальника Бакинского охранного отделения:

«Упоминаемый в сводках наружного наблюдения… под кличкой «Молочный», известный в организации под кличкой «Коба», член БК РСДРП, являвшийся самым деятельным партийным работником, занявшим руководящую роль… задержан по моему распоряжению чинами наружного наблюдения 23 сего марта.

К необходимости задержания «Молочного» побуждала совершенная невозможность дальнейшего наблюдения за ним, т. к. все филеры стали ему известны, и даже назначенные вновь приезжие из Тифлиса немедленно проваливались, причём «Молочный», успевая каждый раз обмануть наблюдение, указывал на него и встречавшимся с ним товарищам, чем, конечно, уже явно вредил делу».[383]

В материалах полиции отмечаются не только конспиративные таланты Кобы, что затрудняло, естественно, слежку за ним и принятие предупредительных мер по пресечению его т. н. антигосударственной деятельности. В царской охранке учитывали и придавали должное значение и той роли, которую он играл в подпольном революционном движении. Так, в одном из донесений полиции говорилось: «Джугашвили является членом Бак. Комитета РСДРП, известный в организации под кличкой «Коба»… ввиду упорного его участия, несмотря на все административного характера взыскания, в деятельности революционных партий, в коих он занимал всегда весьма видное положение, и ввиду двукратного его побега из мест административной высылки, благодаря чему он ни одного из принятых в отношении его административных взысканий не отбыл, я полагал бы принять высшую меру взыскания — высылку в самые отдалённые места Сибири на пять лет» (из донесения ротмистра Галимбатовского о взятии под стражу Иосифа Виссарионовича Джугашвили, 24 марта 1910 г. Материалы Единого партархива ЦК АКП(б), дело № 430)[384].

В другом секретном донесении начальнику Тифлисского губернского жандармского управления ротмистр Мартынов от 9 июня 1910 г. писал: ««Коба», член Бакинского Комитета РСДРП, большевик в наблюдении «Молочный», оказавшийся жителем сел. Тидивили Тифлисской губернии и уезда Иосифом Виссарионовым Джугашвили, мною обыскан и арестован (донесение мое от 24 апреля с/г за№ 1283)»[385].

Из приведенных документов явствует, что охранка испытывала серьезные проблемы при проведении наблюдения за Кобой. Владение им техникой конспиративной работы, таким образом, подчеркивается не только товарищами по подпольной работе, но и теми, кто вел за ним слежку. И когда некоторые авторы претенциозных, тенденциозных и в высшей степени поверхностных сочинений о Сталине, которые заполняют сегодняшний книжный рынок, задают риторический вопрос: почему после ареста Коба отделывается столь мягкими приговорами, вроде ссылки на поселение под надзором полиции, они попросту игнорируют один простой факт: Коба вел свою подпольную работу так конспиративно и так умело, что полиция не могла при его арестах получить необходимые вещественные доказательства, опираясь на которые она могла бы передать дело для судебного рассмотрения и вынесения гораздо более сурового приговора. Так что всякого рода умозрительные выводы и стенания по поводу такой «мягкой» карательной политики царских властей выдают лишь неосведомленность и некомпетентность тех, кто всерьез пишет об этом. По моему мнению, это же и служит объяснением того, на первый взгляд загадочного и необъяснимого факта, почему Сталин ни разу не был судим открытым или закрытым судом. Видимо, не только в наше время, но и тогда существовала такая деликатная вещь, как наличие достаточно убедительных доказательств, которые могли бы быть представлены суду, чтобы рассчитывать на приговор, устраивавший полицейские власти.

Нельзя обойти молчанием еще один аспект, связанный с опубликованными еще при жизни Сталина материалами полиции относительно его революционной деятельности. Некоторые, в особенности западные исследователи, высказывают сомнения в подлинности этих материалов, в частности, высказывают мысль, что общие оценки значимости подпольной работы Кобы и его роли в большевистских организациях, якобы сфальсифицированы в целях возвеличивания Сталина. В первую голову это касается книги Л. Берия. Что можно сказать в связи с этим? Книга Л. Берии, конечно, носила явно тенденциозный и откровенно апологетический характер, ее целью было непомерно возвеличить роль Сталина в революционном движении Закавказья, как и в России в целом. Здесь все очевидно и не вызывает каких-либо кривотолков. Однако каких-либо обоснованных серьезных оснований ставить под вопрос донесения полиции, касавшиеся Сталина, на мой взгляд, не имеется. Во-первых, как говорят, когда не хочется верить, то под сомнение можно поставить все что угодно. Во-вторых, полицейские оценки, как видно из их содержания, отнюдь не страдают всякого рода суперлативами, преувеличениями. Они довольно скромны, и как мне представляется, констатируют всего лишь факты сухим канцелярским языком. Примечательно, что собственно оценочные характеристики сдержаны и их тональность находится как бы в прямой зависимости от хода времени: по мере того, как возрастала реальная роль Сталина в большевистском движении, становились более емкими и оценки этой роли. Так что, по-моему, достоверность полицейских материалов не должна вызывать сомнений.

После ареста Коба вновь очутился в Баиловской тюрьме, где через пять с лишним месяцев получил постановление наместника Кавказа о воспрещении проживания на Кавказе в течение пяти лет. Его снова по этапу высылают в Сольвычегодск, куда он и пребывает в октябре 1910 года. Совершенно очевидно, что, не имея убедительных вещественных доказательств, на основе которых его можно было бы предать суду, охранка стремится изолировать его от той естественной среды, в которой он чувствовал себя, как рыба в воде, и мог успешно проводить свою подпольную работу. Расчет полиции, видимо, строился на том, что вне Кавказа Коба не сможет вести активную партийную работу и, таким образом будет парализована его революционная деятельность.

В дополнение мне хочется высказать и такое общее соображение. Ведя борьбу против различных сил, участвовавших в революции, режим в целом явно недооценивал их реальную, а главное — перспективную опасность. Он не считал, что их деятельность способна поставить под угрозу сами основы существовавшего строя. Видимо, уроки первой русской революции были в недостаточной мере усвоены режимом, ведущие деятели которого полагали, что обозначившийся спад в развитии классового противостояния носит долговременный характер, а чрезвычайная разобщенность в революционной среде, в особенности между партиями левого толка, вообще исключает возможность новой революции.

Просчеты подобного свойства вообще органически присущи господствующим режимам большинства стран, о чем свидетельствует конкретно-исторический опыт многих государств. Революции боятся, но считают, что она все равно не наступит в силу многих причин. Это продемонстрировала и эпоха, которую пережила Россия между двумя революционными катаклизмами в начале XX века. Отчасти и этими соображениями были обусловлены относительно «мягкие» меры репрессивного характера, применявшиеся к участникам революционного движения (я оставляю за скобками лишь период так называемой столыпинской реакции, отмеченный, как уже говорилось выше, целой полосой жестких репрессивно-карательных мер).

На этом можно было бы закончить изложение событий, связанных с освещением бакинского периода подпольной деятельности Сталина, с так называемым его «вторым крещением» Но, пожалуй, нельзя обойти молчанием и некоторые моменты, вокруг которых в литературе о Сталине идет острая полемика. В частности, Ю.В. Емельянов в своей книге «Сталин. Путь к власти» подвергает острой и аргументированной критике различного рода измышления, связанные с бакинским периодом деятельности Сталина, которые содержатся в ряде тенденциозных работ. Он вносит также уточнения в хронологические рамки бакинского периода. Я не стану повторять аргументацию Емельянова, а лишь отошлю читателя к соответствующему разделу его книги[386]. По крайней мере, доводы, приведенные Емельяновым, не оставляют почвы под утверждениями некоторых авторов, будто основным полем деятельности Сталина в этот период были организация вымогательства денег у хозяев промыслов, организация поджогов и т. п. акции. Вполне правомерно, на мой взгляд, Емельянов подчеркивает важность бакинского периода в деятельности Сталина с точки зрения лучшего познания жизни рабочих, понимания их нужд, а также в более глубоком осмыслении того факта, что решение классовых проблем органически связано с национальными проблемами.