Студенты - Юрий Трифонов

— А кого ты ищешь? — спросила Нина.

— Сестру ищу! Час уже ищу, бегаю по всему парку! Черт знает… — Андрей рассерженно умолк. — Домой надо ехать, а ее нет. И главное, куда она могла одна пойти?

— Почему одна? Наверное, где-нибудь с Димкой, — сказал Лагоденко. — Может, в Нескучном гуляет.

— С Вадимом? Почему ты думаешь, ты видел?

Нина засмеялась:

— Ох, Андрюшка!.. Конечно, твоя сестра с Вадимом, наверняка. Так что не волнуйся.

— Да? — сказал Андрей изумленно и после минутного молчания пробормотал: — Тогда я это… может, они на танцах, пойду посмотрю…

И он поспешно скрылся в темноте.

Лагоденко с видом полного недоумения развел руками и расхохотался:

— Ну — Андрей! Теперь он окончательно растерялся! Нет, он все-таки у нас странный человек… — И убежденно тряхнул головой: — Страннейший.

30

Ночью Вадим просыпается от грозного, катящего волнами грохота — танки! Привычным ухом, по особому прерывистому фырчанию на разворотах он угадывает: «тридцатьчетверки». Этот знакомый шум — лязганье, рев моторов, гудение потрясенной улицы — напоминает ему сорок четвертый год, ночные осенние марши по венгерским автострадам, путь на Дебрецен и Комарно… Но там, за окном, — мирные танки. Они идут на парад.

Вадим засыпает с радостным ожиданием утра.

И вот уже

Утро красит нежным светомСтены древнего Кремля… —

и будит Вадима этой старой, но нестареющей, полной бодрости, весны и задора песней. За окном ясно-голубое, безоблачное небо с дымчатым отливом у горизонта — день будет жаркий! Вера Фаддеевна уже ушла, она идет с Ленинским районом, который всегда открывает демонстрацию. Вадим одевается по-весеннему и без кепки выходит на улицу.

На Калужской необычайная и торжественная, прохладная тишина. Солнце поднялось невысоко, и улица еще вся в тени. Людей в этот ранний час еще немного, и все они идут в одну сторону, к центру, спешат на свои сборные пункты. И Вадим идет туда же, обгоняя других и стараясь шагать в такт песне, доносящейся из далекого репродуктора:

С добрым утром, милый город…

От Калужской площади все машины сворачивают на боковые улицы. Вадим с трудом пробивается сквозь идущую быстрым шагом колонну демонстрантов и выходит на Крымский мост. Здесь уже многолюдно, шумно и жарко. Странное зрелище, оно бывает только в праздники — люди идут не по тротуарам, а прямо по середине улицы, по трамвайным путям, а машины движутся так медленно, осторожно, что им впору бы переселиться на тротуар…

Двор института переполнен. Студенты толпятся на улице перед воротами и в сквере. Вадим идет на звуки аккордеона — это, наверно, Лешка, а где Лешка — там и все ребята.

— А, правофланговый! — кричит Горцев и длинной рукой через чьи-то головы вцепляется Вадиму в плечо. — Идем-ка, поможешь вынести портреты! В гардеробную!

Вадим не успевает ни с кем поздороваться, Горцев тащит его в институт. Они проталкиваются сквозь толпу студентов, со всех сторон слышатся возбужденно-веселые голоса, смех и рябит в глазах от множества знакомых и незнакомых радостных лиц, белых, красных, голубых платьев…

И вот раздаются в отдалении глухие удары — это бьют кремлевские пушки. Парад начался.

Вадим занимает свое место на правом фланге колонны. Рядом с ним Андрей, в белой вышитой косоворотке, и Мак, сменивший на этот раз свою лыжную куртку на ковбойку необыкновенного, радужного цвета. Все пока еще стоят беспорядочно, несколько человек окружили Лесика с аккордеоном и поют шуточную студенческую песню. Громче всех, конечно, «лирическое сопрано» Лены Медовской:

В первые минутыБог создал институты…

Лена в голубой шелковой кофточке, лицо разрумянилось, и пепельные волосы, поднятые сзади и обнажившие незагорелую шею, светятся на солнце и кажутся золотыми. Вадим любуется ею издали, да, впрочем, и все смотрят на нее улыбаясь… Лена сегодня уже трижды сообщила, что папка предлагал ей пропуск на Красную площадь, но она отказалась, решила идти со всеми на демонстрацию. Рядом с Леной стоит Сергей Палавин и тоже поет, хотя и не громко, так что его почти не слышно. Вторую неделю уже Сергей в институте, но держится все с той же молчаливой настороженностью, как и в первый день. Если с кем-нибудь говорит — только о делах.

Сергей всегда был правофланговым на демонстрациях, шел в первой шеренге, а однажды даже в голове колонны, нес транспарант с эмблемой института. Теперь он рядовой, затерян в гуще третьего курса, и в руках у него какой-то цветок.

Но вот впереди заколыхались знамена, флаги, плакаты — колонна двинулась. Подбегает Спартак — клетчатая кепка сдвинута огромным козырьком назад, лоб распаленно блестит от пота. Спартак кричит:

— Разбирайтесь, ребята, становись! Трогаемся!

По пути Андрей рассказывает Вадиму, что Оле позавчера предложили место в Москве — в Ботаническом саду. В конце мая она сдает последние экзамены и в июне начнет работать. Отец и Андрей очень довольны. Все-таки она еще молода, чтобы жить самостоятельно. Пусть поработает пока в Москве, а потом и в институт поступит.

— Оля тоже довольна? — спрашивает Вадим.

— Елка? Да ее не поймешь… Вообще она все время мечтала уехать на практическую работу, причем обязательно в самую глушь. Как мы ни убеждали: надо, мол, остаться в Москве, чтобы поступить в вуз, пока хоть на вечернее, — она хочет в Лесотехнический, — все было напрасно! «Успею еще, вся жизнь впереди. Надо сначала практически поработать». Ну, а в последние дни вроде смилостивилась…

— Это же интересная работа — Ботанический сад! — говорит Вадим неожиданно горячо. — Правильно! Лучше и не придумать.

— Но она еще окончательно не сказала. Говорит, надо с кем-то посоветоваться… — Андрей умолкает, искоса взглянув на Вадима. Очевидно, он понимает, с кем ей надо посоветоваться. Вадим тоже догадывается. Они идут некоторое время молча. Вадим закуривает, а Андрей снимает очки и делает вид, будто поглощен их протиранием.

Андрей берет Вадима за локоть.

— Она придет к нам сегодня на вечер. Так что ты, это самое… — бормочет он невнятно, — скажи ей, чтоб не дурила…

Вадим кивает. Да, он скажет ей. Пока он в Москве, она не уедет. Они должны быть вместе, жить в одном городе. Ему становится очень радостно, — ведь он сам столько думал об этом и ничего не мог придумать, а теперь все решилось так неожиданно и так просто. Она не уедет! Она остается в одном с ним городе! Она решила остаться, потому что…

А день разгорается все жарче, небо синей; солнце пылает в стеклах распахнутых окон, на алом шелке и золоте флагов, на бронзовых и серебристых древках…

У Садовой, где колонна института временно остановилась, появляются первые войсковые части, только что прошедшие через Красную площадь. Упругим и легким шагом идет отряд моряков. В передних шеренгах боцманы — великаны, как один, обветренные, краснолицые, с могучими покатыми плечами. Сверкают их бесчисленные ордена и медали, золотое шитье рукавов, боцманские дудки на цепочках…

Проносятся на большой скорости зеленые новенькие грузовики с мотопехотой, зенитками, орудийными прицепами — мощные советские грузовики последних марок: ярославские с медведем и минские с зубром на радиаторах. Молодые солдаты в касках защитного цвета сидят в грузовиках, поставив автоматы между ног, кивают и улыбаются демонстрантам… Потом, сотрясая мостовую, проходят танки. Улица полна стальным грохотаньем, визгом гусениц, запахом выхлопных газов и нагретой брони и криками, тонущими в этом могучем громе, — криками ликованья тысяч людей, гордых за свою армию.

Вадим видит радостно-изумленное лицо маленького Ли Бона, его полуоткрытый рот, сверкающие глаза; он видит восторженных албанцев, которые кричат что-то неслышное из-за шума, да, наверно, и непонятное — по-албански, и поднимают крепко сжатые загорелые кулаки…

Чем ближе к центру, тем медленнее движется колонна. У Арбата снова приходится постоять. Рядом большая колонна молодежи — тоже какой-то институт, может быть университет. Отовсюду слышны песни, поют их на разных языках, под музыку и без музыки. Несколько невысоких, черноволосых студентов громко запевают какую-то очень знакомую песню, но Вадим не может разобрать слов… Ах, это же испанцы, поют «Бандера роха»! Им начинают подпевать русские девушки и ребята — слов не знают, но мелодия известна всем. И только албанцы, как видно, очень хорошо знают слова, потому что сразу обрадованно подхватывают песню. Лесик подходит к ним с аккордеоном, на ходу подбирая мотив.

И вот уже известная всему миру, славная песня испанских коммунистов, поднятая десятками голосов, гремит над площадью…

— Ребята, давайте гимн! — кричит Спартак, издали размахивая клетчатой кепкой. — Леша, гимн!