Возлюбивший войну - Джон Херси

А что, если они не вернутся?

Я убью себя. Умру с ними. Застрелюсь из-за угрызений совести и сознания собственной вины. Почему я без борьбы согласился уступить место какому-то Титти? Я подвел их. Надо было схватить Кудрявого Джоунза за глотку и разорвать его на куски, но не позволить ему разлучать меня с моим экипажем, с моей семьей.

Не помню, как прошли следующие часы. Однако хорошо помню, как отправился к опустевшей зоне рассредоточения и как по дороге строил планы убийства полковника Уэлена, по инициативе которого меня, очевидно, и отстранили от полета. К тому же я все еще злился на него за предыдущий день. Некоторое время назад Уэлен вывесил объявление: офицеры из состава боевых экипажей обязаны по очереди дежурить в штабе, проверять своевременность ухода и прихода отпущенного из расположения базы рядового и сержантского состава и выполнять всякую канцелярскую работу; это сомнительное удовольствие я вкусил накануне в воскресенье, перед самым выездом сборной бейсбольной команды нашей авиагруппы в Кимболтон, где Хеверстроу предстояло защищать третью базу. Поехал весь экипаж, кроме меня. Я сидел за паршивым письменным столом, читал от нечего делать газету "Янки", кипел от злости и проклинал болвана Уэлена - кто, как не он, мог придумать какие-то там дежурства по штабу? (Потом мы узнали, что честь этого изобретения принадлежит одному кретину из штаба, он постоянно уклонялся от участия в боевых операциях, и угрызения совести довели его, наверное, до того, что он решил заставить всех боевых летчиков познать тяготы канцелярского труда). Я все еще негодовал, когда вошел Уэлен и своими колкостями по адресу Мерроу подлил масла в огонь. Уэлен заявил, что представил Мерроу к награждению крестом "За летные боевые заслуги" за рейд на Гамбург, но, как он выразился, лично у него "есть кое-какие сомнения в столь исключительном героизме вашего командира".

- Но ведь Мерроу взял на себя командование всем соединением, когда мы совершали повторный заход, не так ли, сэр? - заметил я.

- У хорошего командира экипаж сумел бы успешно отбомбиться с первого захода.

- Боже мой, сэр, но над целью же стояла сплошная облачность! Нельзя же спрашивать с капитана, всего лишь с капитана, за метеорологические условия над объектом бомбежки!

- Ну, свой орден он получит, - ответил этот болван.

Шагая по опоясывавшей аэродром дороге, я продолжал задаваться вопросом, не по вине ли наглого болтуна Уэлена меня оставили сегодня на земле? Но тут же возражал себе: а другие два пилота? Ведь и они оказались в таком же положении. Да, но мало ли на базе вторых пилотов, а выбор почему-то пал именно на нас.

На площадке для стоянки "Тела" я застал Реда Блека; он сидел на ящике с инструментами, жевал потухшую сигару и разговаривал с одним из членов своего экипажа. Блека словно подменили; он никак не походил на ту капризную примадонну, к которой весь наш экипаж относился со столь почтительным вниманием и уважением. Блек был раздражен, обеспокоен и угрюм, и хотя самолеты отсутствовали всего часа два, он все время посматривал то на свои часы, то на небо, где неслись на юго-восток рваные облака, словно преследуя тех, кто покинул нас. Ред не мог простить себе, что не проверил как следует маслопровод.

- Я осмотрел его только раз и хотел попросить капитана Мерроу включить двигатель, чтобы самому понаблюдать за его работой. Если бы вы тоже летели, я бы попросил об этом вас, сэр.

"Сэр"! Это я-то, второй лейтенант? Ред что, вовсе рехнулся, если вдруг проникся таким почтением к какому-то второму лейтенантишке?

Да, кстати, почему до сих пор меня не произвели в первые лейтенанты? Последний срок истек несколько недель назад. Пока что это не слишком меня беспокоило; просто какая-нибудь легкомысленная девица в Пентагоне сунула не ту карточку в счетно-вычислительную машину, вершившую судьбы офицеров за границей. Ошибку в конце концов обнаружат, и я сразу стану обладателем целого чемодана денег - недополученного жалования. Мне надо было воевать, история с присвоением звания не очень меня волновала - вот до этого момента, когда я остановился рядом с сержантом Блеком; он скорчился на ящике с инструментами, держал в бледных губах изжеванный окурок сигары и не сводил глаз с кольцевой дороги, где тени облаков гонялись за солнечными лучами; и я вдруг почувствовал, как упало у меня настроение. Ничтожество - вот что я такое. Меня сознательно обошли при производстве. Не представили к очередному званию потому, что я неудачник. Никогда мне больше не летать с Мерроу. Он убедится, что значит иметь рядом с собой, на сиденье второго пилота, настоящего летчика. Отныне я не понадоблюсь ему. Клинт! Макс! Нег! Малыш! Друзья мои!..

2

Еще оставался целый час до возвращения самолетов, а я уже стоял на балконе вышки и напряженно всматривался в редкие просветы среди проносившихся на юго-восток облаков, надеясь увидеть крохотные точки "крепостей"; я ловил каждый звук, жаждал услышать гром - предвестник появления самолетов.

Нетерпеливое ожидание не отвлекало меня от беспокойных мыслей о Киде Линче. По его внешности, так же как по лицу азиата, нельзя было определить его возраст. Временами, в зависимости от освещения и настроения, он выглядел шестнадцати-семнадцатилетним наивным, неопытным юнцом, не случайно прозванным Кидом[25] . Но проходило какое-то время, и вы замечали оспины у него на коже, полуприкрытые веки и выражение обреченности, обычно присущее старикам и говорившее о скором конце, о приближении смерти и примирении с нею; помню, точно такое выражение я видел на лицах юных солдат на фотографиях Брейди эпохи гражданской войны, и оно всегда глубоко меня трогало.

А что если и "Тело" и "Дом Эшер" сбиты? Возможно, они уже погибли. Я остался в одиночестве. Мои друзья покинули меня.

РВП[26] наступило и прошло. Может, там, на высоте, свирепствовал сильный встречный ветер? Погода, и без того отвратительная, продолжала ухудшаться. Я часто нырял вниз, в диспетчерскую, где строгое молчание само по себе говорило о сдерживаемом волнении, где даже слабый треск радио заставлял людей настороженно поднимать головы и где я не узнал ничего нового, потому что, если там и разговаривали, то лишь об атмосферном фронте на юге, и еще потому, что я всем надоел и меня выставили за дверь.

Теперь я особенно остро ощутил свою никчемность. Они видели во мне нервничающую и до чертиков наскучившую всем барышню.

Я вернулся на балкон. Над Англией медленно сгущались сумерки; небо казалось суровым, по нему, то закрывая, то открывая пурпурные просветы, ветер по-прежнему гнал облака. Авиабаза не считалась с предписаниями о светомаскировке, и аэродром был ярко освещен; подобно бледно-голубым гиацинтам, вдоль ВПП[27] тянулись линии огней, приветственно мигал, передавая зашифрованные команды, огромный красный глаз подвижного маяка на прицепе грузовика у конца полосы. Люди часто выходили на холодный ветер, и уже одно это выдавало их беспокойство. Казалось, никогда не кончится мучительное напряжение. Мне так хотелось услышать гул моторов, что порой я и в самом деле слышал его, но то был только шум кроваи и ветра в ушах. Дважды нам почудился на некотором расстоянии мерцающий свет сигнальных ракет. На балкон командно-диспетчерской вышки, где стояла наша группа из пяти-шести человек, прибежал солдат; стуча от волнения зубами, он крикнул, что видел в восточной части неба странный оранжевый отблеск, как если бы горел самолет. Все бросились на восточную сторону балкона и действительно увидели какой-то слабый отблеск, однако когда облака разошлись, оказалось, что это круглый диск луны, поднимавшейся над горизонтом. Мы вновь перешли на южную сторону. Ночь поглотила еще пятнадцать минут.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});