Семья Тибо (Том 1) - Роже Гар

И он увидел, будто наяву, безмолвную фигуру девушки, ее ненавидящий взгляд. Он увидел, будто наяву, как она склонилась над могилой, и снова услышал сухие, надрывающие душу рыдания, рыдания, которых она не могла сдержать.

Ах, мысль о Николь была для него просто пыткой. Неужели из-за него девушка, подхлестнутая возмущением, покинула материнский дом? Из недр памяти всплыли обрывки проповеди: "Горе тому, из-за кого свершается бесчинство..." Как же сделать, чтоб она простила? Как вновь завоевать ее расположение? Несносно было для него сознание, что кто-то его не любит. И тут чудесная мысль пришла ему на ум: "А что, если я ее удочерю?"

И все сразу прояснилось. Он увидел Николь - вот они вместе в маленькой квартирке, в которой она навела уют ради него, предупреждает все его желания, помогает принимать гостей. А летом, пожалуй, можно было бы вместе и попутешествовать. И все бы восхищались тем, как он старается загладить свою вину. И его одобрила бы Тереза.

Он надел шляпу и, повернувшись к могиле спиной, торопливо зашагал к экипажу.

Состав был подан до его приезда на вокзал. Его спутницы уже заняли места в купе, и г-жа де Фонтанен недоумевала, почему муж запаздывает. А вдруг у Жерома неприятности в пансионе? Все было возможно. А вдруг Жером не сможет уехать? Неужели же взлелеянная ею мечта о том, что она увезет его в Мезон, поможет ему возвратиться к семейному очагу, а быть может, и раскаяться, давняя эта мечта развеется, так и не осуществившись? Страхи ее усилились, когда она увидела, как он спешит к ней, какое у него взволнованное лицо.

- Где Николь?

- Она там, в коридоре, - ответила она удивленно.

Николь стояла у полуоткрытого окна; взгляд ее безразлично скользил по блестящим рельсам. Была она печальна, но еще больше утомлена; печальна и все же счастлива, ибо вся нынешняя скорбь не могла ни на секунду затмить ее счастья. Жива ли, мертва ли ее мать, ведь все равно жених ждет ее! И она снова и снова пыталась отогнать греховную мысль - что уход в небытие ее матери был в какой-то мере для ее жениха избавлением - устранилось единственное темное пятно, которое до сих пор омрачало их будущее.

К ней неслышно подошел Жером:

- Николь! Умоляю! Во имя твоей матери, прости меня.

Она вздрогнула, обернулась. Он стоял перед ней, держа шляпу в руке, и смотрел на нее смиренно и ласково. Лицо скорбное, видно, его измучила совесть, и сейчас оно не вызывало в девушке отвращения, - она почувствовала жалость. Как будто только и ждала случая проявить доброту. Да, она прощала ему.

Она не ответила, но чистосердечно протянула ему свою маленькую руку, затянутую в черную перчатку, и он взял ее, крепко пожал, не в силах преодолеть волнения, шепнул:

- Благодарю. - И удалился.

Прошло несколько минут. Николь не двинулась с места. Раздумывала о том, что, пожалуй, так лучше из-за тети Терезы и что она расскажет жениху о трогательной этой сцене. Пассажиры шли и шли, задевали ее вещами. Наконец поезд тронулся. Толчок вывел ее из оцепенения. Она вернулась в купе. Чужие люди заняли свободные места. А в глубине дядя Жером удобно уселся против г-жи де Фонтанен, просунув руку в подвесной ремень, повернув голову так, чтоб удобнее было любоваться пейзажем, и уписывал бутерброд с ветчиной.

VIII

Весь вечер Жак восстанавливал в памяти слово за словом разговор с Женни. Он и не пытался разобраться, отчего же так неотвязно преследует его это воспоминание, но отрешиться от него не мог; и ночью он не раз просыпался и возвращался мыслью к нему с неиссякаемой, нетускнеющей радостью. Поэтому велико было его разочарование, когда, придя на следующее утро на теннисную площадку, он не увидел девушку.

Его пригласили сразиться, и отказываться не захотелось; играл он скверно, то и дело поглядывал на дорожку у входа. Время шло. Женни все не появлялась. Он улизнул, как только удалось. Он уже не надеялся на встречу, но еще не отчаивался.

И вдруг увидел Даниэля, бросился к нему.

- А Женни? - спросил он, ничуть не удивляясь встрече.

- Сегодня утром она играть не будет. Ты что, уже уходишь? Я тебя провожу. Я в Мезоне со вчерашнего вечера... Да, так вот, - продолжал он, когда они вышли из клуба, - маме пришлось уехать, - она попросила меня переночевать здесь, чтобы Женни не оставалась ночью одна, ведь дом стоит так уединенно... Новая выходка моего папаши. Бедная мама ни в чем не может ему отказать.

Он задумался с озабоченным видом, но через миг, поразмыслив, уже улыбался: он не задерживался на том, что было ему тягостно.

- Ну а ты-то как? - спросил он, глядя на Жака ласково и сочувственно. Знаешь, я много раздумывал о твоем "Негаданном признании". Право, мне это начинает нравиться. И чем больше думаю, тем больше нравится. Неожиданная психологическая глубина, грубоватая, да местами и темноватая. Но сама идея превосходна, и оба персонажа, во всяком случае, правдивы и свежи.

- Нет, Даниэль, - прервал его Жак с раздражением, которое не мог сдержать, - не суди обо мне по этой чепухе. Во-первых, слог мерзостный! Напыщенно, тяжеловесно, многословно! - Он с яростью подумал: "Атавизм..." Да и содержание, - продолжал он, - еще слишком условно, надуманно... Нутро человечье... Эх, да я-то хорошо вижу, что надо было сделать, но...

И, резко оборвав фразу, замолчал.

- А что ты пишешь сейчас? Начал что-нибудь новое?

- Да.

Жак почувствовал, что краснеет, неизвестно почему, и продолжал:

- А главное - я отдыхаю. Я и сам не подозревал, что так устал от целого года зубрежки. И к тому же я только что поженил беднягу Батенкура. Предатель!

- Женни мне рассказала, - заметил Даниэль.

Жак снова покраснел. Сначала - мгновенное огорчение: значит, их вчерашняя беседа уже не была как бы тайной между ними; чуть погодя - живая радость: значит, она придавала разговору какую-то цену, значит, он так запомнился ей, что она в тот же вечер пересказала его брату.

- Давай спустимся к реке, по дороге поболтаем, - предложил он, беря Даниэля под руку.

- Не могу, старина. Возвращаюсь в Париж поездом час двадцать. Понимаешь, я готов быть сторожевым псом ночью, но днем...

Его улыбка ясно говорила о том, какого рода дела призывают его в Париж, она резнула Жака, и он отнял руку.

- А знаешь что? - продолжал Даниэль, чтобы рассеять набежавшую тучку. Идем к нам, вместе позавтракаем. Доставь удовольствие Женни.

Жак потупился, чтобы скрыть смятение, вновь охватившее его. Он сделал вид, будто колеблется, но ведь отец еще не вернулся, и можно не являться к трапезе. И его охватила такая радость, что он сам удивился. Он тотчас же обуздал ее и ответил:

- Пожалуй. Успею сбегать предупредить домашних. Ступай вперед. Я тебя быстро догоню.

Несколько минут спустя он увидел своего друга - тот ждал его, лежа в траве у Замка.

- Хорошо-то как! - крикнул ему Даниэль, подставляя ноги под солнечные лучи. - А как чудесен парк нынче утром! Тебе повезло - живешь в таком обрамлении!

- Живи и ты так - от тебя одного зависит, - возразил Жак.

Даниэль поднялся.

- Э, да я и сам знаю, - уступчиво ответил он с мечтательным и чуть озорным выражением лица. - Но я - не то что ты... Ну, дружище, - сказал он, приближаясь и меняя тон, - кажется, у меня завязывается чудесный роман!

- Зеленоглазая крошка?

- Зеленоглазая?

- Та, что была в баре Пакмель.

Даниэль остановился, посмотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, и странная улыбка мелькнула на его губах.

- Ринетта? Да нет - новая встреча, еще лучше! - Он замолчал, задумался. - Да, Ринетта - девица своенравная, - сказал он после паузы. - Вообрази, она меня бросила! Да, через несколько дней!

Он засмеялся, как человек, с которым ничего подобного в жизни еще не случалось.

- Тебя, писателя, она, пожалуй, и увлекла бы. А меня утомляла. Никогда я еще не встречал такой непонятной женщины. Я и по сей день спрашиваю себя да любила ли она меня хоть десять минут кряду; но зато когда любила!.. Бесноватая!.. Должно быть, прошлое у нее довольно подозрительное и не дает ей покоя. Знаешь, если б мне сказали, что в прошлом она участница какой-нибудь преступной шайки, я бы, право, ничуть не удивился.

- Ты с ней теперь совсем не встречаешься?

- Нет. Даже не знаю, что с ней сталось; она больше не появлялась у Пакмель... Порой я о ней скучаю, - добавил он, помолчав. - Да это я так только говорю, а в сущности, длиться все это не могло, она бы скоро стала невыносимой. Ты даже не представляешь себе, до чего она назойлива! Непрерывно задавала вопросы. Вопросы о моей личной жизни. Ну да! О моей семье, о матери, сестре, и того лучше - об отце!

Несколько шагов он прошел молча, потом продолжал:

- Но так или иначе, а у меня связано с ней одно великолепное воспоминание - о том вечере, когда я ее отхватил у Людвигсона.

- Ну а он у тебя не отхватил... жалованье?

- Он-то? - Взгляд Даниэля блеснул, губы сложились в улыбку, обнажив оскал зубов: - Никогда еще мне не представлялся такой случай оценить милейшего Людвигсона: так вот, он ни разу и вида не подал, что помнит об этом! Думай о нем, что тебе угодно, старина. А я утверждаю, что он умная голова!