Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

директорию, или «совет пяти». В конце концов, идея Корнилова о Совете национальной обороны была всего лишь развитием идеи самого Керенского о триумвирате.

   Собственно говоря, борьба между «людьми Корнилова» и «людьми Керенского» была борьбой личностей, а не идей. Ясно, что причиной конфликта являлась военная программа Корнилова. В разгар «подковерной борьбы» триумвират устами Некрасова объявил, что у Керенского и Корнилова нет двух разных программ, а есть только два разных метода осуществления одной и той же программы. После подавления корниловского мятежа Керенский пытался доказать, что он всегда был против введения смертной казни в тылу и милитаризации фабрик и железных дорог. Однако секретная телеграмма Бьюкенена Бальфуру (№ 1332) доказывает обратное:

   «Керенский, как меня заверил Терещенко, соглашался с Корниловым и в принципе одобрял использование смертной казни для некоторых типов преступлений против государства, совершенных солдатами и гражданскими лицами, но кадетские министры возражали против последнего, боясь, что смертная казнь может быть использована в политических целях против тех, кто содействовал контрреволюции».

   Керенский все больше и больше склонялся к «политике Корнилова без Корнилова». Если раньше Керенский продолжал продвигать Савинкова, несмотря на предупреждения Центрального комитета партии эсеров, то теперь он резко изменил свое отношение к нему. Савинков «хотел, чтобы государственную политику вершил не один человек, Керенский, а трое – Керенский, Корнилов и я; Керенский заявил, что он никогда не позволит этого»17.

   Конечно, Керенский предпочитал старый триумвират (он сам, Некрасов и Терещенко) новому. Им было легче управлять. Но старый триумвират уже раскололся. Некрасов стал его левым флангом, а Терещенко – правым. Преемник Милюкова Терещенко был импровизацией, шуткой или капризом истории. Изо всех качеств, необходимых дипломату, он обладал одним-единственным: умением одеваться и изящными манерами. Его способность ориентироваться в ситуации и приспосабливаться к ней не знала себе равных; в этом отношении он был гением. «Как министр иностранных дел он стремился следовать политике Милюкова, но так, чтобы Совет рабочих депутатов не мешал ему. Он хотел дурачить всех, и временами это ему удавалось... Но нигде, ни в одном социальном кругу он не сумел пустить корни, никто не принимал его всерьез. Се n'etait pas ип caractere [Это был не тот человек (фр.). – Примеч. пер.]»18.

   16 июля Бьюкенен тайно сообщил Бальфуру о любопытном образе мыслей Терещенко: «Удар, полученный нами на Юго-западном фронте, может пойти на пользу России, – заявил он. – Несомненно, враг спас Россию... Он помог правительству восстановить смертную казнь, усилить свои позиции, подчинить себе крайние партии и восстановить единство страны». Это «пораженчество» заставило Терещенко перейти на платформу Корнилова. 21 июля Бьюкенен телеграфировал в Лондон:

   «Терещенко... сказал Керенскому, что он не останется в правительстве, если оно не начнет действовать решительно. Остается только одно: введение военного положения во всей стране, использование военно-полевых судов против железнодорожников и принуждение крестьян к продаже зерна. Правительство должно признать генерала Корнилова; несколько членов правительства должно оставаться в ставке для постоянной связи с ним. На мой вопрос о том, разделяет ли его взгляды Керенский, Терещенко ответил утвердительно, но сказал, что у премьера связаны руки»19.

   Все расчеты Савинкова и Филоненко основывались на этих взглядах Керенского и его друзей. Но чем сильнее они пытались стать верховными арбитрами в споре Корнилова и Керенского, тем меньше им доверяли и тот и другой. Корнилов «никогда не знал, кому Савинков собирается нанести удар в спину – ему или Керенскому». У генерала были собственные осведомители. Сам он плохо разбирался в людях. Кроме того, Корнилов жаловался, что ему не из кого выбирать. Его политическому окружению были свойственны «авантюризм и легкомыслие», доходящие «до абсурда». Согласно Керенскому, Завойко был при Корнилове эмиссаром банкирских и промышленных кругов. Аладьин, экс-член Думы, лидер фракции трудовиков, был демагогом чистой воды. После столыпинской реакции он тайно перешел на сторону правительства и работал в «Новом времени» Суворина. Он был специально вызван в Россию секретной телеграммой Бьюкенена Бальфуру20. Не приходится сомневаться, что его поездки и деятельность финансировались британским правительством. Аладьин пытался встретиться с Керенским и убедить его провести изменения в правительстве, необходимые «для завоевания доверия класса промышленников, землевладельцев, умеренных партий и военного командования»21.

   Бьюкенен не скрывал, что «все его симпатии находятся на стороне Корнилова». Однако он утверждал, что был против военного переворота и настаивал на соглашении между Корниловым и Керенским. Мы уже знаем о его переговорах с «финансистом, который был участником заговора». Как дуайен дипломатического корпуса, Бьюкенен предлагал от имени последнего стать посредником между Временным правительством и генералом. В своем дневнике Бьюкенен писал: «Делать больше нечего, остается только ждать развития событий и верить, что у Корнилова хватит сил преодолеть сопротивление, которое ему окажут в ближайшие дни»22. Иностранные военные представители при ставке были еще откровеннее: «Многие из них в те дни встречались с Корниловым, заверяли его в своем уважении и желали ему успеха; особенно трогательно это выразил британский атташе»23. Генерал Нокс был так тесно связан с Завойко и Аладьиным, что практически являлся участником заговора. Эта связь пережила корниловский мятеж. Во время Версальской мирной конференции лорд Милнер предложил ее участникам выслушать «представителя России», некоего «капитана Курбатова»; единственным человеком, которому позволили выступать в Версале от имени России, был не кто иной, как Завойко. Из телеграмм Бьюкенена явствует, что британский посол очень встревожился, когда одна московская газета сообщила об участии английских представителей в движении Корнилова, и выразил Терещенко благодарность за обещание заткнуть этой газете рот.

   Помощники Корнилова уже прикидывали состав будущего кабинета, не забывая при этом и себя. Завойко претендовал на портфель министра финансов, Аладьин – на портфель министра иностранных дел; для уверенности в поддержке Савинкова и Керенского они оставили места и для последних. Оставаясь наедине, они вели откровенные разговоры. Утолить гнев офицеров могла бы только смерть Керенского. Хотя Корнилов приглашал Керенского в ставку и гарантировал ему в Могилеве полную неприкосновенность, однако всегда оставался шанс, что его убьет кто-нибудь из случайных добровольцев. С другой стороны, во время каждого визита Корнилова в Петроград по вызову правительства ставка волновалась, вернется ли он оттуда живым. Корнилов ездил в Зимний дворец в сопровождении двух машин с пулеметами. Верный ему Текинский полк держал пулеметы в вестибюле дворца и ожидал там.

   В этот трудный момент Керенский, который не мог оставаться равнодушным к падению собственной популярности, попытался восстановить ее. Он созвал так называемое Государственное совещание с участием всех организованных сил России. Разделение мест между организациями, неравными по размерам и значению, имело практически одну цель: