Седьмая жена - Игорь Ефимов

– …В Москве купцы цены, бывало, задерут до небес и стоят на пустом базаре, ждут, когда к ним заморского простака занесет, чтобы его надуть, облегчить душу. А к нам караван за караваном стекались. Потому что у нас все без обману было, любой товар – первый сорт. Капитал всегда в почете и всему отсчет давал, хоть на базаре, хоть в суде. Выбьешь зуб – плати двенадцать гривен. Украдешь бобра из ловушки – тоже двенадцать. Просто по морде съездить кому-то захочется – уплати три гривны и бей на здоровье. Также и на убийство свои расценки. За простого мужика – сорок гривен, а за княжьего мужа – уже восемьдесят. И баб тоже задаром убивать не разрешалось: двадцать гривен вынь да положь за каждую. Вот как наши псковские закон уважали. Тем и держались.

– И куда же это все подевалось? То есть я хочу спросить: когда и за что вам было назначено завоеваться отуреченной Москвой?

– Ты брось это, брось! Молод ты еще, Антоша, надо мной насмешки играть! А ежели ты опять хочешь вылезть со своим «почему?» дурацким, то я тебе…

От волнения Феоктист нарушил правильный ритм толчков, дал лодке уйти под собой дальше, чем было нужно, потерял равновесие и повис на увязшем в дне шесте, болтая ногами над самой водой. Течение начало заворачивать нос потерявшего управление челнока. Антон лег животом на борт, свесил ноги в воду, стал на илистое дно.

– …то я тебе скажу, – кричал с шеста разгорячившийся Феоктист, пока Антон брел назад по пояс в воде и подсовывал просмоленное днище под его болтающиеся ноги, – скажу, как наши старики говаривали: потому это случилось, что искуса не выдержали! За Божьими дарами Бога забыли! Гляди, Антоша, как бы и у вас того же не вышло! Потому что не видать Господа за «кадильяком» вашим, да за ананасом, да за гологрудой красоткой, да за стеклянной дачей под пальмами! Покайтесь, пока не поздно!

Они вернулись в деревню под вечер. Коллекция луговых трав, собранных на восьмой излучине, остывала у Антона между страницами гербария. Силуэты банек на берегу чернели вразброс по желтому небу, как декорации театра теней. Солдатка Валентина гнала домой деревенское стадо из семи последних нетучных коров, мычавших в предвкушении вечерней буханки, выпеченной из мичиганского хлеба. На деревянных мостках Толик Сухумин чистил рыб с прокушенными спинами. Эскадра колхидоновских гусей проплыла на фоне зеленой стены камыша. И над всей этой мирной картиной издалека вырастал, обещал, нависал, манил, приближался шум автомобильного мотора.

Антон выскочил из челнока на мостки, побежал наверх по склону, поскальзываясь на гусином помете. Острый росток в груди, оставленный без струны, заплетался сам за себя, превращался в бесформенный болезненный комок. А что если ворожба удалась, если сердце ее избавилось от милого иностранного дружка, не стоящего сережки из ушка? Деревенская улица пролетала мимо, слепя десятками заходящих солнц – по одному в каждом окошке. А навстречу, из-за пригорка, вырастали еще два слепящих шара с торчащими вперед снопами лучей.

Но нет – даже в своем русском варианте автомобиль «фиат» не мог издавать такие страшные звуки. Вой и грохот надвигались стеной. Что-то огромное, громоздкое, чуть не задевающее провода на столбах, двигалось вперед по деревенской улице.

Антон прижался спиной к плетню и пропустил мимо себя ревущую громадину. Он успел разглядеть высокую щелястую клеть, укрепленную на крыше тракторной кабины, густые огуречные плети, обвивающие ее сверху донизу. На огромном капоте были привязаны три трухлявых бревна, на них пышно кустились букеты опят. Из клети сквозь рев мотора доносилось куриное кудахтанье. Стар и мал сбегались навстречу дорогому гостю – Вите Полусветову.

Трактор, дымя, остановился около дома невесты Агриппины. Тракторист вышел на ступеньку, начал вырывать из гущи листьев свежие огурцы и совать их в протянутые детские руки. Потом дернул за веревку – клеть открылась, и куры посыпались из нее, как засидевшиеся десантники. Только после этого Витя спрыгнул на землю, поднял руки и помог сойти пассажиру с забинтованной головой.

– Анисим! Анисим! Витя Полусветов Анисима из больницы привез!

– Вот тебе, тетя Агриппина, жених обратно, – сказал щедрый Витя. – На шашé подобрал. Смотрю, прямо как в песне, – раненый человек бредет, «голова повязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве».

Агриппина подошла улыбаясь, поздоровалась с женихом за руку.

– Сбежал я, люди добрые, не вынесла душа, – говорил Анисим. – Иглами колют, рентгеном светят, ходить не дают, курить нельзя, выпить – не приведи Господь. Только сцы им в стаканчик с утра до вечера. А много ли насцышь с их чаю да молока? Тьфу ты, нечистая сила. Мою-то одёжу они попрятали. Так я там в мертвецкой с одного покойника снял. Не позабыть бы вернуть человеку.

Витя Полусветов брал по очереди протянутые ему кружки, открывал краник, торчащий из радиатора, плескал каждому попробовать моторного первача, подносил на закуску кому соленый опенок, кому печеное яйцо, совал в карман звонкую мелочь.

– У выхлопной трубы у меня теперь, мужики, духовка приделана. Хоть курицу пеки, хоть яйца, хоть пироги с грибами.

– Да, хорошо тебе, Витя! Ты на своем «Псковитянине» в коммунизм раньше всех на тыщу лет въехал. Тебе ведь уже ни магазин не нужен, ни базар. Кроме солярки, все у тебя свое. А нам, отсталым, все еще никак из социализма путя не найти!..

– Всё, мужики, хватит тянуть! – закричал захмелевший с полглотка раненый жених. – Мы с Агриппиной решили назавтра свадьбу гулять! Тридцать лет она ждала, куды же дальше откладывать? Пока меня доктора обратно не схватили, пока ейная сестра с поленом не подкралась – загудим завтра на всю ивановскую!..

– Правильно!

– Некого тянуть!

– Пока небо ясное, пока жисть не опасная, надо играть!

– А как же гостей-то скликать?

– Прослышат сами!

– Набегут – только успевай столы выставлять!

– А еще вон у нас какой гость есть – за три тыщи верст приехал, моря-окияны переплыл!

– Ты, Витя, познакомься с Антошей, – высунулась бабка Пелагея. – Он хотя и иностранец, а нашего корня, псковского. Дед его из Себежа к нам переселился, лучшим купцом был и мельником. Мы – старики – до сих пор его добром поминаем.

Стало тихо.

Толпа расступилась, оставив узкую дуэльную тропинку между двумя пришельцами из разных миров. Антон сделал несколько шагов вперед и протянул руку. Витя поправил кепку, сорвал несколько огуречных листов и начал стирать пыль с надписи «Псковитянин», косо намалеванной на дверце кабины. Потом вдруг вложил два пальца в рот и свистнул. Тракторные куры разом прекратили свой мародерский налет на деревню и одна за другой начали прыгать обратно в клеть. Последнюю петух загнал угрозами и щипками и сам прыгнул вслед.

Витя передернул широченными плечами, поправил ватник.

– Что-то холодает нынче вечерами, – сказал он.

Не обращая внимания на протянутую руку Антона, он вспрыгнул на гусеницу и отворил дверцу.

– Выпивки на завтра много надо заготовить. Почитай, всю ночь придется трактор гонять.

«Псковитянин» затрясся, взревел, напустил сизого дыму и поехал прочь, наполняя дрожью избы, раскачиваясь куриной башней, размахивая огуречной гривой, тряся гроздьями опят.

Мужики и бабы смущенно обходили застывшего с протянутой рукой Антона.

Рассказ мудреца Феоктиста, записанный на пленку на берегу утиного озера

(Два атамана: Вашингтон и Пугачев)

В ночь накануне свадьбы Анисима и Агриппины мне стало ясно, зачем понадобилось привозить ящик с фонариками. Толя Сухумин и Феоктист позвали меня на ловлю раков для свадебного стола. После часа ходьбы мы пришли на берег Утиного озера. Солнце уже зашло. Но Феоктист сказал, что нужно еще подождать, чтобы раки уснули покрепче.

Почти в полной темноте мы нарубили дров для костра, вколотили в землю рогульки, подвесили на перекладину котел. (Кстати, тут же приоткрылось, почему их леса так чисты и прекрасны: ведь им разрешается рубить на дрова только сухостой, поэтому каждое лето миллионы добровольных дровосеков, не имеющих ни газовых, ни электрических плит, задаром вырубают омертвелые деревья, собирают валежник, невольно превращая леса в подобие дворца с колоннами и коврами.) Только после этого, светя себе фонариками, мы вошли в мелкую воду.

Она еще хранила дневное тепло. Мы брели осторожно, стараясь не взбаламутить ил. Рак, попадая в круг света, начинал пятиться, но очень лениво, полусонно. У меня и у Феоктиста были сачки, мы подцепляли их в сетку, а Толик хватал прямо руками. И все равно к концу охоты на нем не было ни одной царапины, а у меня правая рука, достававшая пойманного рака из сачка, была вся исщипана до крови.

Мы израсходовали по нескольку батареек каждый и наловили вместе два ведра раков и дюжину заспанных окуньков и щурят. И вот пока мы варили раков в соленой воде, пока ужинали пойманной рыбой и сладким чаем, я услышал самое своеобразное истолкование русской и американской истории, которым обязан поделиться с вами, дорогие радиослушатели.