Созданный монстр (СИ) - "Liziel"

Я не помню, сколько времени занял путь до мостика. На впечатления от внутреннего убранства корабля в голове не оставалось места. Мысли о предстоящей колоссальной работе заглушали всё вокруг.

Пройдет ещё несколько мгновений, несколько самых тяжёлых шагов в моей жизни по помосту до капитанского терминала. Я заставлю свой голос звучать твёрдо. Скажу экипажу то, что от меня ожидают услышать. Прогоню все лишние мысли, как расчищают небо от грозовых туч.

Моя рука не будет дрожать.

Я справлюсь со своим телом.

Справлюсь и с кораблём.

Уверенный взмах руки над панелью — вспыхнул экран, запестрил данными.

Все будет как на тренажёре. Только сегодня — впервые на собственном корабле. Это будет моё последнее испытание, как юноши. И я его пройду.

***

Если спросить любого торийского школьника: «как долго правит династия Сан-Вэйвов на планете?», первым делом он ответит: «всегда». Если продолжить и спросить «сколько лет?», школьник живо поинтересуется: «в какой из годичных систем счисления?»

Только на Тории знали, сколько столетий держит власть этот знатный род. Но даже эта общепризнанная цифра отличается от той, которую устно передает Лоатт-Лэ своему наследнику. Прошлое Тории покрыто завесой тайны, о некоторых кровавых эпохах и войнах не принято даже вспоминать. В учебниках Федерации обозначено, что династия основала Лазурный Берег и считала это побережье своим с тех пор, как кочевое племя Журавлей поставило там первый шатёр. А по примерным прикидкам цинтеррианских историков и этнографов торийская столица в нынешнем виде существовала как минимум десяток тысяч лет. Но сколько раз Лазурный Берег перестраивался доподлинно знали только местные жители.

Если торийского школьника спросить кратко об истории народа, то он перечислит все «девяносто девять племенных войн», расскажет о «тирании народов леса» и о «битвах на летучих катамаранах». Но в конце обязательно упомянет золотую эпоху Мира, когда, наконец, вся планета признала главенство династии Сан-Вэйв, и всем бойням пришёл конец. Обязательно этот школьник в красках распишет, как воины всех народов сложили пылающее оружие и заложили каждый по кирпичу в Солнечный дворец. Но когда настала очередь последнего воина — дворец уже был достроен. Тогда воин положил свой кирпич перед набатным рогом, закрыв его горловину, и произнес: «Чтобы запел этот рог — вам придётся сдвинуть мой камень, а с камнем на другом месте — это будет уже другой дворец и другая эпоха».

Так и стоит с тех пор этот несчастный одинокий кирпич на вершине центральной башни, как неприкаянный, а служители лишь сдувают с него пыль, да боятся пошевелить. А вдруг что случится! Суеверные…

Красивая сказка для молодых школьников, и кровавый кошмар более зрелых историков. Про войну в конце объединившую все кланы династия упоминать не любила. Подробности затирались со временем, жесткий Лоатт-Лэ Асанлеяр, в те годы собравший под своим правлением всю Торию, превратился в добрейшего душой милосердного лидера. Печальная ирония. Что всего лишь для смягчения общественного настроения династия сгладила правду. И самый решительный, самый жестокий и беспощадный кровавый правитель, перед мерами которого содрогались остальные кланы, стал…. вот этим. Добрым и справедливым дедушкой, которого почему-то отравили ближайшие подчиненные. За справедливость, наверное.

Именно при Асанлеяре народ начал строительство Солнечного Дворца. Мало где упоминается, что на производстве материалов и заводах по шлифовке шиарданитового камня за автоматикой стояли однорукие пленные воины, еще недавно сражавшиеся против Журавлиной династии. Лоатт-Лэ отказался даровать им «почетную» воинскую смерть от меча победителя. Он не казнил тех, кто отказался ему присягать. Асанлеяр счел такое количество жертв бесполезной тратой рабочей силы. Вместо этого он приказал лишить всех одиозных воинов и их главнокомандующих возможности летать и держать оружие — оставив лишь с одной рукой. Его возненавидели, кто-то молил о достойной смерти, другие пытались покончить с жизнью, считая себя опозоренным и лишенным дальнейшего смысла. Но при Асанлеяре тогда не погиб никто. Смелейший правитель даровал им новый смысл жизни — если они так боролись за величие своего народа, то они построят его — символ Величия всей Тории.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И они начали строить… Воины, сложившие пылающее оружие и заложившие кирпичи в Солнечный Дворец.

Сейчас народ любил желтокаменную громаду Дворца. Это был символ эпохи, знамя мира между кланами, да и просто красота неописуемая. Особенно в лучах солнца на восходе, когда камень переливался, словно настоящее золото. И лишь один человек, не стесняясь, мог заявить, что натерпелся этого строения со всеми его неотъемлемыми обитателями на всю оставшуюся жизнь и больше радости никакой оно у него не вызывает. Лаккомо, вице-король торийский, генерал федеративной эскадры и просто брат, которого мрачно ожидал сейчас Эйнаор Сан-Вэйв в своем кабинете.

Наверное, только привычка отбивать размеренную дробь пальцами по столу в моменты ожидания оставалась у братьев общей. В остальном — манеры, речь, даже внешность у обоих все больше разнились со временем. Особенно резко возросла эта разница после кончины отца.

Он покинул мир, или как сказали жрецы «взлетел со своим ветром к Нефритовой Горе» почти двадцать лет назад. И с тех пор всё изменилось.

Лаккомо окончательно стал замкнутым, нелюдимым и абсолютно холодным человеком. Придворные разлюбили его, расслабились и рискнули отпускать колкие замечания. Немногочисленные двоюродные, троюродные и прочие родственники ехидно интересовались каждый раз, зачем же пожаловал на родину его недосягаемое святейшество…

Эйнаора все больше бесила такая манера окружающих. Но казнить полагалось только за предательство или недоверие. Злословие приходилось пропускать мимо ушей.

Лаккомо об этих комментариях знал, но пока игнорировал. Поводов для визитов у него было мало, а лишний раз светиться на глазах столь «бесценных» придворных только ради уменьшения их язвительности не считал достойным занятием. Иногда отговаривался от них же в коридорах фразами, дескать «оскомину набили» и терпеть их больше не может.

Оскомину… как же. Лаккомо просто не хотел вынуждать брата выносить из Дворца лишние трупы и объясняться перед многочисленными родственниками и кланами о незапланированном уменьшении их популяции. Сам вице-король все равно считал их «бесполезным осадком у подножия престола».

На Торию Лаккомо возвращался теперь только ради брата и ради Учителя. Иногда Эйнаору начинало казаться, что не будь его и Даэррека, то тот бы так и засел безвылазно на своем корабле, не спускаясь ни на одну планету. Колонии числились за ним только формально, а Тория… о своем отношении к планете Лаккомо обычно умалчивал и юлил. Словно любил родной мир, но в глубине души он его чем-то расстраивал.

Но вот что-то внеплановое, внережимное, некалендарное подстегнуло Лаккомо вызвать Эйнаора на связь по закрытому каналу и бросить короткое сообщение в армейской манере: «Буду завтра у тебя в 3 часа дня. Поговорим в кабинете». Всё это время торийский король мучился предположениями и подозрениями, размышляя над тем, какой ветер и что насвистел брату в уши.

Лаккомо обычно был пунктуален до въедливости, а потому ровно в назначенный час Его Величество терпеливо сидел в своем кабинете в центральной части дворца на пятидесятом этаже и ждал. И отбивал пальцами по столу монотонную дробь.

Через пятнадцать минут и ещё тридцать два удара пальцами по полированной деревянной столешнице, дверь в кабинет распахнулась, являя Эйнаору вторую по популярности персону всей Тории после него. С абсолютно недовольным, злым и взъерошенным видом. Словно по вине окружающих ему пришлось преодолел полгалактики «вплавь» в одном скафандре. Или пробежать Лазурный Берег поперёк. Или, ломая свою гордость, отбиваться врукопашную от стаи родственников во главе с тётушкой. При том эти родственники ещё должны были клевать по мозгам и виться кругами, отлетая от ударов и возвращаясь вновь, как в дешевых проигрывателях снов. В общем, фантазия Эйнаора ни на шутку разыгралась в этот миг от столь редкого зрелища, Но первая же шипящая фраза Лаккомо, ножом брошенная с порога, разбила все красочные картинки вдребезги.