Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна

В начале 90-х у Юрия Николаевича Озерова появились сопродюсеры: немцы, французы, и он продолжил тему Сталинградской битвы картиной «Ангелы смерти». В ней я сыграл реально существовавшего защитника Сталинграда снайпера Зайцева – первую главную роль в кино.

В детстве я даже не задумывался: а хочу ли стать актёром? Отец начал снимать «Степь», я был в возрасте Егорушки, но его сыграл Олег Кузнецов. Правда, вертелось тогда в голове: почему папа снимает другого мальчика, почему не меня? И это была не ревность, просто вопрос: чем же я-то не сгодился, я бы тоже смог… а сейчас думаю: если б снимался я, ничего бы хорошего со мной не произошло. Спасибо отцу за то, что Егорушкой стал посторонний человек. Что я, десятилетний, увидел бы на съёмках? Что коллеги воспринимают отца, как глыбу, что даже в рабочих, самых тесных, товарищеских отношениях между отцом и всеми участниками фильма всё равно сохраняется дистанция. Дома, в семье передо мной существовал другой образ отца, и хоть я тогда уже понимал, насколько колоссальный он человек, но, соприкоснувшись с этим воочию, начал бы стесняться, дрожать от страха, что подведу его…

Я и семнадцатилетний жутко боялся подвести его, когда уже первокурсником пришёл сыграть роль царевича Феодора в «Борисе Годунове». Сказать, что я волновался, значит, ничего не сказать. Меня будто сковало. Съёмки сцены смерти Бориса и сейчас передо мной как в тумане. До сих пор эту сцену и своё участие в ней я воспринимаю не эмоционально, а физиологически: я помню ощущение дикого страха в тот съёмочный день и ещё ощущение безумной ответственности. Сложнейшая сцена, сложнейшая декорация; я видел, как серьёзно и темпераментно работает со светом Вадим Иванович Юсов и как сосредоточенно, как напряжённо, как грандиозно работает отец. А я был в оцепенении. Свой главный крупный план, где я заливаюсь слезами: «Нет, нет – живи и царствуй долговечно: народ и мы погибли без тебя!» – я играл как в бреду. Но ныне, на отдалении от тех лет, если рассуждать о тонкостях актерской профессии, я понимаю, что был тогда очень зажат. Тем более, рядом с отцом. Да разве я мог отстраниться от него, работать самостоятельно, то есть быть просто его партнёром?! Приблизиться в кадре к его уровню – о таком и подумать было невозможно. Для меня он был колоссальным авторитетом, ну, как бог.

Моя проблема в том, что я у отца – поздний ребёнок. Мне шёл восемнадцатый год, а отец приближался к 65-летию. Я для него был мальчик, а он для меня – недосягаемая вершина. Однако именно в этом возрасте в жизни юноши происходит огромный скачок: ты так стремительно входишь в мужское состояние, накапливаешь опыт, что всего-то за два-три года, к двадцати годам, становишься уже совсем другим человеком – по духу, по интересам, по отношению к жизни, к людям, по уму. После двадцати мне просто физически было необходимо общение с отцом. Я начал заниматься его делом, уже имел возможность снимать, а значит, мог показать ему свои работы, услышать его впечатления, конкретные замечания по профессии.

Он в то время ушёл с головой в «Тихий Дон». Я присутствовал при первых переговорах с итальянской стороной, ездил вместе с ним в Рим, на студию «Ченичитта», обсуждал кандидатуры актёров на главные роли, познакомился с художником – отец его знал раньше, этот художник работал с Феллини. Отец делился со мной своими задумками, рассказывал, как хочет сделать начало и как будет в картине использована компьютерная графика… Я видел черновую режиссёрскую версию монтажа картины – это было сильное впечатление. Возможно, отец не разделил бы моей точки зрения: я считаю, он снял «Тихий Дон» как историю о трагической любви. Да, судьба казачества в эпоху Первой мировой и Гражданской войн, да, мятущаяся окровавленная Россия – всё это в картине есть, но на первый план выступает самое сильное человеческое чувство. Великий роман Михаила Шолохова в кинорежиссуре Сергея Бондарчука явлен прежде всего как драма любви, и в этом, с моей точки зрения, основной нерв и главная сила этой экранизации.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

По большому счёту, мне грех жаловаться, я живу хорошо, но нет дня, чтобы я не вспоминал об отце и не сравнивал бы свою жизнь с его жизнью. Сравнения в основном в его пользу, но бывает – и в мою. Мы с сестрой Алёной – дети «Войны и мира». Я вижу в этом некое Провидение и чувствую его власть над собой… Но чувства мои, и переживания, и радости настолько сокровенные, что описать их не могу…

Как я – его сын, так и мой сын Серёжа – вступил на семейную дорогу, учится творческой профессии. Как и что будет дальше, мы не загадываем, просто надеемся, что в нём проявится наша суть. Вообще-то бондарчуковский характер – не подарок, но я всё равно хотел бы, чтобы у Серёжи, Сергея Фёдоровича Бондарчука второго, сформировался дедовский характер. Внешне он на деда не похож, в детстве был – копия бабушки, просто одно лицо с Ириной Скобцевой. Самое удивительное, что мой Серёжа прекрасно помнит деда, хотя был совсем маленьким, когда его не стало. В детстве дед приходил к нему во снах; иногда в обычных домашних разговорах он вдруг вспоминал деда и при этом описывал такие картинки, приводил такие фразы из своих сновидений, что я только диву давался и воспринимал это как стопроцентное доказательство незримой, таинственной связи между моим отцом и моим сыном. У меня же был довольно длительный период, когда отец не снился. Но началась работа над «9 ротой», и он во сне пришёл.

Свой первый большой фильм я решил снять о своём поколении, о настоящей мужской дружбе и мужестве, о том, чем стал для моих сверстников Афган. Картина – батальная, естественно, начались огромные кинопроизводственные трудности, например, надо было протащить в горы 50 единиц боевой техники, а она не проходила, и нам пришлось прокладывать асфальтовую дорогу. Вообще съёмки масштабного военного кино – это титанический труд. И сколько же за каждым эпизодом напряжения, нервов режиссёра! Ведь даже при самой тщательной подготовке возможно всякое: кто-то может повернуть какую-то ручку не туда и тяжёлая бронетехника пойдёт, не дай бог, на людей, на камеры. Такие съёмки сопряжены с постоянным риском и колоссальной ответственностью. И в это тяжёлое для меня время отец снился очень часто. Но и днём, в работе я чувствовал его. Снимаем кадр: над серединой бронетанковой колонны, синхронизировано с её движением, должны пролететь два вертолёта. Кадр сложнейший – волнуюсь, и вдруг начинаю дышать свободнее, верить, всё получится. Ей-богу – это отец мною управляет. Кто-то скажет – мистика, кто-то пальцем у виска покрутит… Но, думаю, многие люди (любого возраста), потерявшие родителей и очень их любящие, меня поймут: когда трудно, родной, бесконечно дорогой человек, даже ушедший, помогает. «9 роте» я отдал всего себя, этот фильм навеки мой подарок отцу …

Сергей Бондарчук в роли Бориса Годунова

Царь Борис и царевич Фёдор. Сергей и Фёдор Бондарчуки

Студия «Арт-Пикчерз-Груп», которой я руковожу, занимается производством художественных фильмов, клипов и рекламы. Располагаемся мы на «Мосфильме», в тех же комнатах, где когда-то был кабинет отца и сидели сотрудники руководимого им творческого объединения. Любой посетитель, прежде чем зайти к нам, видит на стене мемориальную доску: «Здесь с 1960 по 1994 год работал Сергей Фёдорович Бондарчук». Эту лаконичную по содержанию и красивую по форме доску повесила Ирина Константиновна. Для неё здесь по-прежнему кабинет Сергея Фёдоровича, и нигде, кроме этого кабинета, она интервью об отце не даёт и не снимается перед телекамерой. А когда журналисты уберутся, долго сидит в тишине… я не мешаю, понимаю – не может уйти: сейчас на неё пролился свет воспоминаний, очень маме дороги эти стены.

В этом же коридоре, рядом с нами – ещё комнатушка, там работал и жил композитор Вячеслав Александрович Овчинников. Именно жил: ночами сочинял музыку для «Войны и мира», утром шёл в мосфильмовский зал звукозаписи, собирались оркестранты, и он весь день дирижировал, а ночью – к инструменту и нотной тетради. Здесь когда-то стояло пианино, и отец слушал все музыкальные темы в авторском исполнении. Он очень любил Овчинникова, считал его великим, признавался, что был покорён его фанатичной преданностью «Войне и миру». Чётко знаю: отец для Овчинникова – целый мир, драгоценный и священный мир. Никогда он не предавал отца. Как не предали все те, кто повествует о Сергее Фёдоровиче в этих мемуарах. Низкий поклон всем авторам и благодарность от всего сердца.