Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

пообещал Ильин, – я никуда не пойду.

Старший лейтенант Витков в это время открыл нужную дверь, за которой сидел плечистый веселый майор. Откинувшись назад, на спинку стула, майор с интересом начал разглядывать Виткова.

– Сержант Ильин! – четко доложился Витков.

– Ну и что? – совсем не по-военному спросил майор. – А почему не старший лейтенант?

Что-то дрогнуло на лице Виткова, подбородок резко выпятился, словно он собирался драться.

– У каждого свои звезды, товарищ майор, – сказал он, – у меня – лычки.

– Путеводные, значит, – хмыкнул майор, – путеводные лычки, – протянул руку, – ну давай, чего принес!

Сделав четкий шаг вперед, Витков наклонился – рука майора едва достигала середины стола, к владельцу этого военкоматовского кабинета надо было тянуться, вставать на цырлы, – отдал сопроводительные документы на гроб, командировочное удостоверение, конверт с похоронкой на Ильина. Майор принял бумаги с безмятежным лицом. Не меняя выражения, брезгливо отклячив мизинец – торговая привычка, явно у этого господина в роду были руководящие работники прилавка, решил Витков, жест этот вызвал у него раздражение, на лице Виткова обозначились каменные желваки, в следующий миг они исчезли, – майор прочитал одну бумагу, отложил, прочитал вторую, отложил, затем длинным ухоженным ногтем, венчающим мизинец, вспорол конверт с фальшивой похоронкой.

Лицо его оставалось прежним, ничто в нем не шевельнулось.

– Значит, Ильин? – сочным голосом спросил майор.

– Так точно! – ответил Витков, следя за майором. Если тот вспорет весь конверт и прочитает запись, сделанную внутри, то он точно причастен к происходящему, к сговору военных, к грузу, прибывшему с «черным тюльпаном», если не вспорет, значит, майор – некое промежуточное звено, передаточное лицо, проводник.

Майор приподнял конверт, глядя на свет, потом выцокивая языком модный барабанный ритм, ногтем взрезал конверт по всей длине.

«Барабанщик! – отметил Витков. – Музыкант! Пожалуй, я тебя так и буду звать – Музыкант, хотя у тебя есть и имя и фамилия. Но они по ошибке достались тебе, майор; майорские погоны – тоже по ошибке. Не должно быть у тебя ни погон, ни имени. Погоди, Музыкант, так оно и будет».

Майор взрезал ногтем другую сторону конверта, потом третью, сунул конверт за срез стола, чтобы не было видно Виткову. Прочитал изнанку с прежним лицом – ничто в нем не изменилось. Майор прицокивал языком, был весел и приветлив, а Витков, наливаясь мрачной злостью, ел глазами майора и думал: «Сволочь! Вот сволочь! Неужели ты думаешь, что будешь вечен, будешь всегда носить погоны и подниматься по служебной лесенке? И в гроб тебя уложат с погонами? Этаким красивым седым генералом с приятными чертами лица? Фиг тебе, Музыкант!» Витков качнулся на стеблях ног, майор засек это движение, поднял глаза, расценил по-своему:

– Что, устал, сержант? – и когда Витков кивнул в ответ, сказал, чуть повысив голос: – Ты потерпи, потерпи, сержант! В Афганистане, наверное, хуже бывало! Вон у тебя медаль есть. «За отвагу», да?

– «За отвагу», – подтвердил Витков.

– Почетная медаль. Как орден. У солдат, говорят, ценится даже выше Красной Звезды. Выше?

– Не знаю, товарищ майор.

– Не скромничай, ты все знаешь, Ильин, и это тоже. Медаль «За отвагу» дают не за поедание пряников. Значит, так, сдашь свой черный груз и дальше мы тебя освобождаем от всех забот. С мамашей убитого, если захочешь, можешь пообщаться.

– Это если она захочет, – сказал Витков, – мое дело десятое.

– Дело телячье, правильно. Дальше будешь свободен, как ветер из известной оперетты. Если отпуск положен – пойдешь в отпуск, – майор поднялся. – Ну что, отправились, сержант.

«Ага! В последний путь! – подумал Витков. Он уже все вычислил, в мыслях ногами измерил всю дорогу, которую сейчас они пройдут на автомобиле, отметил несколько горячих точек. В принципе, дорога в аэропорт – безопасная, до получения гроба жизнь его застрахована от всяких неожиданностей. С кем угодно может произойти несчастье, только не с ним. Но это только до получения груза, а вот едва они отъедут от аэропорта, так ухо надо будет держать востро. Что они будут делать? Стрелять? Стрельба на трассе, где полно машин, свидетелей, милицейских «канареек» и прочее – дело рискованное. Значит, действовать будут втихую: нож, кастет, кулак. Если, конечно, кулак умелый, – Витков усмехнулся про себя. – Если бы да кабы, то росли б во рту грибы. И был бы это не рот, а целый огород!»

Через десять минут в новеньком воинском, размером чуть больше легковушки, автобусике с ограниченным количеством стекол, они тряслись по коротким московским проулкам, и Витков ругал себя за то, что не знает толком Москву, из промелькнувших проулков ему был известен только один, машина долго не могла вырулить на автостраду и вырулила уже где-то перед самой кольцевой бетонкой. «Хитер бобер!» – отметил Витков водителя.

Майор сидел рядом с шофером, в оконце была видна его голова с просвечивающими розовыми ушами – он сидел ровно, прямо, уверенно. «Властелин жизни, венец природы», – неприязненно подумал о нем Витков; в салоне, отделенном от водительской кабины стенкой, вместе с Витковым находился прапорщик – могучий низкорослый сундук с мясистым затылком и квадратной челюстью человекоподобной обезьяны, нетрезвый – от него пахло луком и вчерашней выпивкой. Вытянув ноги, прапорщик потребовал:

– Расскажи чего-нибудь про свой Афган, не то в сон тянет!

– Рассказывать нечего, – вежливо уклонился Витков.

– Фронтовик, значит, – откровенно усмехнулся прапорщик, – афганец! Брезгуешь нами, тыловыми крысами?

– Нет, не брезгую, – мирно отозвался Витков. У него на плечах всего-навсего сержантские лычки. Всего-навсего. Прапорщик – старослужащий, макаронник, такой для сержанта – не меньше полковника. Макаронниками в училище, которое Витков закончил, звали всех сверхсрочников. На сверхсрочной служили, в основном, украинцы.

– Не хочешь, не рассказывай, ладно, – прапорщик зевнул, обдав Виткова острым сивушно-луковым духом, и закрыл глаза.

Через минуту кузов «рафика» стало потряхивать от храпа. Витков и сам решил чуть вздремнуть – дорога укачивала. Пока храпит прапорщик, опасаться нечего, и придирок его тоже опасаться нечего, придирки – это от жира; пока они не получат груз, прапорщик будет охранять его, а когда получат – убьет, начинку из гроба вытащит, а туда положит человека. И все сойдется, в бухгалтерии не будет ни одного незакрытого пункта. Витков с ненавистью посмотрел на прапорщика, «Ну и агрегат, – подумал он про него, – ну и музыкальный инструмент! Как только пузо от храпа не лопается».

На получение гроба времени ушло немного – груз выдали под расписку, Витков и майор обменялись бумагами, майор засмеялся чему-то своему, подул на бумагу и неожиданно заметил:

– Что-то подпись у тебя, сержант, стала другая!

– Никак нет, товарищ майор, – четко ответил Витков, – просто от усталости в руках перо не держится.

– Скоро отдохнешь, – пообещал майор, скомандовал: – Вперед! Все выше, выше и выше… К победе коммунизма.

«Внимание! – сказал сам себе Витков, когда выехали на трассу, подобрался, с равнодушным видом отодвинул занавесочку, глянул на дорогу. На трассе как всегда было полно машин. –