Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

Однажды мама спросила, почему я никогда не фотографирую членов семьи и виды Бретани, но ответа не дождалась.

— Прости, что порвала твои снимки. Я в тот день устала и была на взводе.

— Я выбросил фотоаппарат!

— Но почему? Это же был наш подарок на день рождения!

— Он никуда не годился.

— Если хочешь, мы купим тебе другой.

— Лучше потрать деньги на открытки.

Она купила полароид. Все дружно восторгались дешевыми броскими цветами и без конца снимали друг друга.

— Эй, Каллахан, почему ты смываешься всякий раз, когда мы хотим сделать семейное фото? — удивлялся Морис.

— Не хочу быть рядом с вами на снимке.

Я целыми днями напролет в одиночестве бродил по ландам, читать из-за сильного ветра не мог и наконец понял, почему в Бретани так много придорожных распятий. Полдничать мы ходили в блинную. В Бретани выпекают тонны блинчиков.

— О-ля-ля, что за чудесный блин, просто объедение!

— Тебе понравилось, сынок?

— Вы — «черноногие», — сказала хозяйка заведения в бретонском чепце-бигудене, напоминающем сахарную голову.

— Да, мадам, и гордимся этим!

Они сделали ее фото полароидом, и она пришла в восторг от успехов технического прогресса. Однажды в Пемполе они обпились крепким сидром и заголосили: «Мы африканцы, вернулись из далеких краев…»[168]

* * *

Мысль о возвращении в лицей вселяла в меня небывалый восторг, но там меня ждал кошмарный удар. Николя исчез. Мой самый старый друг. Названый брат. Мы всё (ну, почти всё) делили на двоих. Он всегда приходил ко мне на день рождения. Как-то раз, в четверг вечером, его отец решил меня подбодрить и сказал: «Ты — член семьи, чувствуй себя как дома». Мы дружно работали и уважали друг друга. А теперь он исчез, улетел, испарился. Я перешел из класса «С» в класс «А». Может, он в другой параллели? Нет, никто о нем не слышал. Я отправился к нему домой и узнал, что они переехали в конце июля. Без предупреждения, куда — консьержка не знала. Я ей не поверил. Забежал в первое попавшееся по дороге бистро, купил жетон, набрал номер и услышал женский голос:

— Данный номер не обслуживается. Обратитесь в справочную телефонного узла.

Я был вне себя от ярости и досады. За неделю до моего отъезда в Бретань мы записали два альбома — Литтла Ричарда и Джерри Ли Льюиса. Я сэкономил Николя кучу денег, а он бросил меня, как старый рваный носок. Хороша благодарность! Хуже всего было то, что я одолжил ему диск Фэтса Домино из коллекции Пьера, бесценный, который было не купить ни за какие деньги. Николя собирался провести каникулы у бабушки с дедушкой в забытом богом местечке Дё-Севр, где царит смертельная скука, а время тянется невыносимо долго. Он хотел воспользоваться тишиной сельской местности и сделать наконец идеально чистую запись. Чтобы выклянчить диск, он прибег к тонкому шантажу:

— На будущий год я вряд ли смогу давать тебе списывать на контрольных по математике. С Хиляком все было просто, Перетти — другое дело. Злобная скотина. Он ходит по рядам и знает все трюки учеников.

Аргумент был весомый, и я сдался, дал Николя «Блюберри-Хилл». Он как-то странно улыбнулся и сказал:

— Не волнуйся, все будет в порядке.

Я лишился моего Фэтса Домино. Николя уже тогда знал, что уедет из Парижа, но не счел нужным проститься. Ему не было грустно, не было жаль. Отнесся ко мне, как к чужому человеку. Я бы никогда не поверил, что такое может случиться. Предать мог кто угодно — только не Николя. У меня как будто украли годы дружбы. Он не имел права. Рано или поздно мы снова увидимся. Я дождусь этого дня и сверну ему челюсть. В довершение всех несчастий я оказался за одной партой с Бертраном Клери. Он боялся собственной тени и прикрывал тетрадь левой рукой, а то и плечом, чтобы я, не приведи господи, не списал. Я отыгрывался, то задевая его локтем, то наступая на ногу. Не знаю, что случилось — Перетти повлиял, общий уровень понизился или мне улыбнулась удача, — но оценки у меня улучшились, и я перестал быть козлом отпущения.

В лицее я намеренно вел себя отчужденно, сторонился товарищей и каждое утро ставил себе новую задачу. Не здороваться. Не раскрывать рта в течение всего дня. Не отвечать на вопросы. Не пожимать рук. Стараться быть невидимкой. Результат превзошел все ожидания. Товарищи перестали ко мне обращаться, так что общался я только с Шерлоком. Я наконец остался один и мог спокойно читать в свое удовольствие. Клери пересел в первый ряд, и место Николя никто не занял. Меня обуревала горечь и гнев. Через неделю я решил, что пора вернуться к настоящим друзьям, и отправился в «Бальто».

Игорь и Леонид играли в настольный футбол. Как дураки. Делали пращи-вертушки и хохотали как безумные, когда шарик попадал в ворота.

— Чем занимаетесь?

— Гляди-ка, призрак! Мы думали, ты куда-то уехал, — сказал Игорь, не отрывая взгляда от поля.

— Мы тренируемся, — сообщил Леонид.

— Научи нас играть, — попросил Игорь.

— Вам не по возрасту. Начинать нужно молодым.

— Ах ты, маленький придурок, да я бегаю быстрее тебя! — возмутился Леонид.

— Мы, между прочим, обучали тебя игре в шахматы. Думаешь, нам больше нечего было делать?

И я дал свой первый урок игры в настольный футбол. Им понравилось, и они стали каждый вечер играть две-три партии, прежде чем сесть за шахматную доску. В настольный футбол можно играть в любом возрасте. Через несколько недель Игорь и Леонид образовали пару. «Большие» — так они себя называли. Репутация у новой пары была небезупречная — оба мухлевали и все время пререкались. Игорь был отличным защитником, а Леонид нападающим, но они то и дело нарушали правила — например, говорили по-русски, чтобы отвлечь соперников, и бесконечно долго держали мяч, прежде чем нанести удар. Иногда Леонид коротко вскрикивал, а если ему делали замечание, начинал чихать. Такое поведение было неспортивным, но вразумить нарушителей никто не мог: они притворялись, что не понимают французского языка.

— Ты чем-то расстроен, — констатировал Игорь.

— Проблемы с лучшим другом. Смылся, ничего мне не сказав.

— У тебя из-за этого такой похоронный вид? — спросил Леонид. — Пойдем выпьем.

Я рассказал им о предательстве Николя — они видели его пару раз.

— Твой Николя по сравнению со мной невинный ягненок, — сказал Леонид, разливая вино. — Я делал вещи похуже. Бросил лучшего друга, Дмитрия Ровина. Талантливейшего врача, который спас мне жизнь. Дмитрия арестовали, его мать умоляла меня вмешаться, пустить в ход все связи, чтобы смягчить участь сына. Я мог попытаться, но убедил себя, что игра не стоит свеч, что я рискую скомпрометировать себя, и ничего не сделал.

— Ты был бессилен. Риск не всегда благородное дело, — заметил Игорь.

— А как бы ты поступил на моем месте, Игорь Эмильевич?

— Люди в те времена исчезали каждый день. Сейчас даже вспоминать стыдно о том, что творилось в стране. Я бы поступил как все, Леонид, так что не терзай себя. Ну провел Ровин несколько лет в лагере и освободился в пятьдесят третьем, после смерти Сталина. Сегодня твой друг работает в какой-нибудь ленинградской больнице и думать о тебе забыл.

Леонид дрожащей рукой налил себе еще вина. Горлышко бутылки позвякивало о края бокала. Он схватил меня за плечи и притянул к себе:

— Знаешь, за что его арестовали, Мишель?

— Откуда мне знать?

— Прекрати, Леонид Михайлович! — прикрикнул на Леонида Игорь. — Это ничего не изменит!

— Его обвинили в спекуляции лекарствами.

Леонид достал из кармана маленькую склянку коричневого стекла и поставил ее на стойку:

— Рассказать, зачем я утром и вечером принимаю по десять капель этой дряни?

Я покачал головой.

— Из-за вони! Все вокруг воняет. Дмитрий пожалел меня и решил помочь. За это его и арестовали. Запомни мои слова: не предают только мертвые друзья.

Он залпом допил вино, убрал пузырек в карман, бросил на стол купюру и пошел к двери.

— Куда ты? — спросил Игорь.

— Мне надо работать.

Игорь печально улыбнулся:

— Леонид бывает ужасным идиотом! Он ни в чем не виноват, но память не отпускает его. Ух ты, вот это номер: Леонид не прикончил бутылку!

Он разлил остатки Кот-дю-рон, и мы чокнулись.

— За наше здоровье.

— Знаешь, Игорь, когда вы обращаетесь друг к другу по имени-отчеству, я чувствую себя героем Достоевского.

— В России не принято называть друг друга «мсье» или «мадам». Чтобы выразить человеку уважение или дружеские чувства, называешь его по отчеству и никогда по фамилии. Грегориос наверняка сказал бы тебе, что слово «патроним» — «отчество» происходит от слова «отец». Берешь имя отца, прибавляешь к нему «-ович» или «-овна» — вот тебе и отчество. Если я однажды случайно встречу Хрущева — что маловероятно, — обращусь к нему не «господин Хрущев», а «Никита Сергеевич», потому что его отца звали Сергей. Мой был Эмиль. Мое полное имя — Игорь Эмильевич Маркиш. Ты вспомнил Достоевского. Его отца звали Михаил, он — Федор Михайлович Достоевский. Как зовут твоего отца?