Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

сидел один — и вот ведь, не испугался, сбросил газ.

— Ну, чего стряслось? — крикнул парень, приоткрыв дверцу и высунувшись из кабины.

— Подбрось до города, — вместо ответа попросил Петров. — Не бойся, я нормальный.

— Да я и не боюсь. Садись, — показал шофер на сиденье.

— Ты чего везешь? — спросил Петров, когда захлопнул за собой дверь.

— Уголь.

— Под дождем?

— Под брезентом. Слушай, да ты на себя посмотри, а потом вопросы задавай, — усмехнулся парень. — Кто это тебя так угваздал? — И он врубил скорость. Грузовик понесся по шоссе, разрезая дождь и темноту.

— Да так, друзья-приятели.

— Хороши друзья. Знаешь хоть их?

— В том-то и дело, что нет. В Наро-Фоминск с собой взяли.

— В какой Наро-Фоминск? — покосился удивленно парень. — Эта дорога на Кострому.

— Ну, врали, значит. Завезли, избили и выбросили. Ограбили в придачу.

— Ты хоть знаешь, какой километр от Ярославля?

— Какой?

— Восемьдесят третий.

— Далеко увезли, подонки.

— А ты кто, если не секрет?

— Журналист.

Шофер оглядел Петрова повнимательней. Не сбрасывая скорости, снял с себя телогрейку, подал Петрову:

— Накинь. Смотри, дрожишь весь…

— Спасибо.

Вскоре Петров пригрелся, его сморило, и он задремал. Очнулся — шофер толкает в бок.

— Слышь, друг. Приехали. Куда тебя везти-то?

Петров огляделся: начинались пригородные застройки Ярославля. Светало. Дождь кончился. Петров назвал адрес. Он помнил его наизусть, столько из-за него пришлось натерпеться. Никогда в жизни не думал, что придется воспользоваться им. Но куда денешься в таком виде? Не в гостиницу же ехать?

— Ну, вот и твой дом. Счастливо! — пожелал шофер. — Смотри, журналист, с нашими ребятами осторожней. Могут и на тот свет отправить.

— Спасибо тебе! Не знаю, как тебя зовут…

— Николай.

— Спасибо, Николай! Будь здоров! Красивой тебе невесты!

Петров сразу нашел нужный подъезд, как будто бывал здесь миллион раз. А между тем не был ни разу. Второй этаж. Квартира сорок. Нажал на звонок. Больше всего боялся, как бы не увидели соседи. И еще об одном молил — чтобы Наталья была одна. Впрочем, даже если не одна, другого выхода не было. Петров еще раз нажал на кнопку. Наконец за дверью послышалось движение. «Дома», — облегченно вздохнул Петров.

— Дмитрий, ты? Я же сказала — не приходи, не пущу.

Петров молчал. Не знал, как начать.

— Кто там? — насторожилась Наталья (голос ее он сразу узнал). — Дмитрий, ты?

— Это я, Петров. — А что еще он мог сказать?

— Какой Петров? — несколько испуганно спросила Наталья.

— Петров. Владик. Ну, помнишь? Журналист из Москвы.

Наталья щелкнула замком, открыла дверь.

— Ой! — вскрикнула она и тут же в страхе захлопнула дверь. Он успел подставить ногу.

— Это я, Петров… — прошептал он. — Не узнала? Не бойся, это я, Владик…

Она с осторожностью снова приоткрыла дверь:

— Ты-ы? Откуда? Что с тобой?! Ты весь в крови…

Петров шагнул через порог.

— Ой, что же я? Проходи, проходи… Ничего не пойму… Откуда ты? Что с тобой?

Перед входной дверью висело большое настенное зеркало, и вот тут, взглянув на себя, Петров действительно ужаснулся. Лицо в ссадинах, в кровоподтеках, а самый страх оттого, что все это вперемешку с грязью. Замшевый пиджак и описать невозможно — задубевший кусок глины. Джинсы порваны, изваляны в грязи так, что стоят колом. И — один ботинок. Вторая нога — просто в носке. Носок — чистая земля, мало этого — порван, из дыры безобразно торчит большой палец.

— Ты одна? — спросил Петров.

— Да, — кивнула она. Он не узнавал ее: тогда, в первую их встречу, она была строгая, серьезная, неприступная; а тут стояла перед ним испуганная, с растрепанными волосами, в примятом домашнем халате домашняя женщина. Он опустился на стул — благо он стоял рядом.

— Откуда ты? Что с тобой? — в который раз повторила Наталья.

Петров откинул голову назад, закрыл глаза.

— Дмитрий — это кто? — спросил он, не открывая глаз.

— Это мой муж. Я рассказывала тебе. Мы разошлись, а теперь он ходит, умоляет…

— Он, кажется, военный у тебя?

— Да. Но при чем тут он? Ты раздевайся, Владик. Снимай с себя все. Я сейчас…

Она бросилась в ванную, включила кран, чем-то загремела, зазвенела… Петров почувствовал: так хочется заплакать.

Вернулась она быстро.

— Ну, что ты? Раздевайся… Я пустила горячую воду… Что случилось, Владик?

— Как видишь, избили, — усмехнулся он.

— За что?! Как ты вообще оказался в Ярославле?

— Приехал в командировку.

— И не объявился?

— Вот — объявился.

— Ладно, ладно, все разговоры потом… — торопливо заговорила Наталья. — Ты идти можешь?

— Конечно. — Он открыл глаза. — Что, Наталья, не узнала меня?

— Ой, не узнала! Честное слово — как увидела, испугалась!

Он снова усмехнулся. Наклонился, расшнуровал ботинок.

— А второй где? — спросила Наталья.

— Там, — вяло махнул рукой Петров. — Далеко. Покоится на ярославском поле сражения.

— Ну ладно, ладно, — остановила его юмор Наталья. — Пойдем.

Оставляя на полу следы, Петров пошлепал в мокрых носках за Натальей.

— Вот мыло, мочалка. Полотенце. Все понял?

Он кивнул: да. На слова, казалось, не было сил.

— Халат можешь вот этот накинуть. Ну, счастливо. Одежду брось вот сюда, в угол. Я потом займусь ею…

Наконец дверь за ним закрылась. Он сбрасывал с себя одежду, как сбрасывает шкуру змея, — буквально сдирал ее.

Потом шагнул в ванную, в крутую горячую воду, окунулся с головой. И не стерпел резкой боли — вскрикнул невольно, застонал.

— Ты что? Что ты? — насторожилась за дверью Наталья.

— Ничего, ничего… нормально… — поморщился он.

Кожу на лице саднило так, что Петров с трудом сдерживал себя, чтобы не вскрикнуть. По возможности старался меньше мочить лицо. Но как можно не мочить его? Все равно голову надо мыть, голову-то, может, в первую очередь…

Он взял себя в руки — и плюнул на боль. И забыл о ней.

И сразу ощутил, какое блаженство вливается в него, чем больше он растворяется телом в горячей воде. В какой-то момент он, кажется, даже отключился, похоже — задремал. Во всяком случае — потерял ощущение времени… Тело его изнывало одновременно болью и наслаждением: на боль он перестал обращать внимание и поэтому вбирал в себя только блаженство… Потом начал мыться. Мыло, попадая на ссадины и раны, рвало кожу так, будто ее сдирали с тела наждачной бумагой. Петров морщился, но терпел. По крайней мере, на один раз у него хватило силы воли намылить голову, лицо, шею — а после он по макушку нырнул в горячую воду. Чуть ниже грудной клетки, как раз в ложбине, остался след от ботинка; верней — след удара: большое лилово-синее пятно. Петров стискивал зубы, когда задевал мочалкой это место. Наконец он спустил воду, стал обливаться под душем. Тело горело, раны дергало. Петров осторожно вытерся полотенцем, накинул махровый халат. Халат, конечно, был не по