Весь Хайнлайн. Свободное владение Фарнхэма - Роберт Хайнлайн

Он старался убедить себя, что старик Понс ничего не сделает с женщиной, которая кормит грудью, — а кормить ей предстояло еще долго. Прислуга обычно растит детей до двух лет, как ему было известно со слов Киски.

Он беспокоился и насчет Киски. Не накажут ли малышку за то, к чему она практически не имела никакого отношения? И опять он ни в чем не мог быть уверен. В этом мире существовало свое понимание справедливости, подчас странное и абсурдное для цивилизованного человека того далекого прошлого, в котором когда-то жил Хью. Отправление же правосудия вообще оставалось для него тайной за семью печатями.

Большую часть времени он проводил в «конструктивном» самобичевании, то есть размышлял о том, что ему следовало бы сделать, а не о том, что он сделал в действительности.

Теперь он видел, что его планы были просто смехотворными. Ему не стоило так быстро поддаваться панике и торопиться с побегом. Куда лучше было бы упрочить связь с Джо, ни в чем не противоречить ему, играть на его тщеславии, работать на него, а тем временем добиваться, чтобы он согласился откупить Барбару и ее детишек. Джо был располагающим к себе человеком, а старый Понс — весьма щедрым, поэтому он мог бы даже не продавать Джо трех бесполезных слуг, а просто подарить их. Тогда мальчикам на протяжении многих лет ничего не угрожало бы, а со временем Хью вполне мог бы рассчитывать стать доверенным слугой, занимающимся деловыми операциями и имеющим право свободного доступа куда угодно по делам своего повелителя. В таком случае он изучил бы все пружины, приводящие в действие механизмы этого мира, как никакой другой домашний слуга, и уж тогда наверняка смог бы спланировать побег, который оказался бы удачным.

Какое бы общество ни создал человек, напомнил он себе, в нем всегда можно добиться успеха. Слуга, имеющий дело с деньгами, всегда найдет способ немного украсть. Возможно, здесь тоже существовало что-то вроде «подпольной железной дороги», по которой беглецов переправляют в горы. Как все-таки глупо, что он поторопился!

Обдумывал он и другие перспективы, более широкие, — восстание рабов, например. Он представлял себе туннели, использующиеся не для побега, а как место, где тайно обучают грамоте; слышал произносимые шепотом клятвы, делающие давших их кровно связанными с определенным Избранным, против имени которого вытягивался длинный перечень преданных общему делу убийц. Он так и видел слуг, торопливо превращающих куски металла в ножи.

Эта «конструктивная» мечта нравилась ему больше всего. Но почему-то слабо верилось в то, что она может воплотиться. Неужели эти покорные овцы когда-нибудь созреют для восстания? Правда, его отнесли к тому же виду, но исключительно из-за цвета кожи. На самом же деле он и слуги были совершенно разной породы. Столетия направленной селекции сделали свое дело: Хью отличался от любого представителя этой безликой массы так же, как лесной волк от комнатной собачки.

И все же… И все же, откуда ему знать? Ведь он общался только с оскопленными слугами да с Киской. Неизвестно еще, как влияло на боевой дух мужчин то, что они лишались больших пальцев в самом раннем возрасте и что их постоянно подгоняли хлыстами.

Часто Хью размышлял над вопросами расового неравенства, или, вернее, об абсурдной идее «расового неравенства». Никто ведь не подходил раньше к этой проблеме с научной точки зрения. Слишком много эмоций обуревало и ту и другую сторону. Никому не нужны были объективные данные.

Хью вспомнил район Пернамбуко, который он посетил, отбывая службу на флоте. Владельцами богатых плантаций там были преисполненные собственного достоинства, выхоленные, получившие образование во Франции черные, в то время как слугами и рабочими на их полях — плутоватые, задиристые, «явно» не способные ни на что другое, кроме как батрачить, — были белые. Хью редко решался рассказывать этот анекдот в Штатах: ему не верили даже те из белых, которые кичились тем, что являются сторонниками «движения за оказание помощи американским неграм в самосовершенствовании». У Хью создалось впечатление, что почти все эти «гуманные» сердца желали, чтобы жизнь негров улучшилась почти до уровня их собственной жизни, чтобы можно было с легкой совестью забыть о них, но они совершенно не могли принять мысль, что их отношения с неграми могут поменяться на обратные.

Хью знал, что положение вещей может быть совершенно иным. В Пернамбуко он это видел, а теперь испытывал на своей шкуре.

Знал Хью и то, что даже в проблеме расовой принадлежности все было не так просто. Многие граждане Рима были черны как смоль, а многие рабы могли бы быть приведены Гитлером в качестве эталона арийской расы. Поэтому в крови любого белого наверняка была капелька негритянской. А зачастую — и гораздо больше. Как же звали того сенатора с юга, который сделал себе карьеру на пропаганде доктрины о превосходстве белого человека?.. Хью узнал забавный факт: этот человек умирал от рака и перенес такое множество переливаний крови, что можно было говорить уже не о малой толике негритянской, а о целой бочке ее. Флотский хирург как-то с восторгом рассказал об этом Хью и подтвердил свой рассказ медицинской литературой.

Хью решил, что вся эта сложная проблема расовых различий вряд ли будет когда-нибудь проанализирована объективно, потому что почти никому не нужна правда.

Взять хотя бы простой пример. Хью, как и большинство его современников, считал, что негры в общем-то были лучшими певцами, чем белые. И те же самые люди, которые громче других кричали о «равенстве рас», будь то негры или белые, казалось, были просто счастливы признать, что чернокожие в этом обладают превосходством. Поэтому все заверения в стремлении к равенству, с какой бы стороны они не звучали, были столь же лицемерными, как заповедь из «Скотного Двора» Оруэлла, гласившая: «Все животные равны, но некоторые из них равны более, чем остальные».

Что ж, он-то знал, кто сейчас считается представителем «низшей расы», несмотря на то что статистически тоже имеет свою примесь черной крови. Этого парию зовут Хью Фарнхэм. Теперь он был полностью согласен с Джо: если уж возможности неравны, то лучше оказаться наверху!

На шестьдесят первый день (если он действительно был таковым), проведенный им в новой камере, за ним пришли, вымыли его, остригли ногти, умастили тело ароматическим кремом и представили пред очи Лорда-Протектора.

Хью испытывал унижение от своей вынужденной наготы, но справедливо заключил, что это оправданная мера: следовало предупредить малейшее угрожающее движение пленника, который столь опасен, что может убивать даже голыми руками. Сопровождали его два молодых Избранных, которые, как счел Хью, были военными. Их хлысты, отличные от «погонялок» слуг, явно не были бутафорскими.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});