АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2 - Зубачева Татьяна

— Теперь всё.

— Что всё? — не поняла Женя.

— Я не человек, значит, — Эркин с трудом выталкивал слова. — Кукла. Заводная кукла.

— Что ты говоришь? Опомнись!

Он по-прежнему глядел перед собой.

— Я думал: они так просто… куражатся над нами. От злобы. Все мы так думали. А они… книжки писали. Придумывали всё это, — у него задрожали губы, но он справился с ними. — Женя. Мне… мне уйти, да? Тебе… тебе неприятно будет… со мной… после этого…

— Замолол! — нешуточно рассердилась Женя.

Она резко встала, почти бросила обе книжки на комод, обернулась. Эркин по-прежнему сидел за столом, глядя в пустоту. Женя подошла, встала у него за спиной, положила руки ему на плечи. И впервые не ощутила его ответного мягкого движения.

— Кто-то что-то наврал, а ты…

— Это всё правда, — перебил он её. — Всё это с нами, со мной сделали. Всё так.

— Перестань, — она тряхнула его за плечи, вернее, попробовала встряхнуть, но он был как каменный.

— Я работал, Женя. Мне велели, я шёл и работал.

— Перестань! Со мной тогда, там, ты тоже работал?!

Женя сама не ожидала, что это вырвется. Они оба, не сговариваясь, ни разу за эти месяцы, с весны, не упомянули вслух об их первой встрече. Клиентки и спальника. Женя сказала и испугалась. И своих слов, и реакции Эркина. Он вздрогнул и упал головой на стол, как от удара, закрыл голову руками. Но Женя не отошла от него, не разжала пальцев, вцепившихся в его такие твёрдые сейчас неподатливые плечи.

— Ну же, отвечай, — Женя говорила теперь таким же жёстким приказным тоном, как и он, когда требовал, чтобы она читала всё подряд без пропусков. — Не мне. Я ответ знаю. Себе отвечай. Ты на меня, нет, на Алису смотришь, о чём думаешь? Ну?

— Не надо, — глухо простонал он.

— Ну же, Эркин, — не отступала Женя. — Ну же, посмотри на меня. Ты тот, кем себя считаешь, понял? Ты не кукла, ты — человек.

Она отпустила его. Ей хотелось погладить эти взъерошенные торчащие иглами пряди, но она удержалась. Сейчас этого нельзя. И… и надо поесть.

Женя ушла на кухню и поставила на плиту чайник. Плита была ещё тёплой, но чая на такой не вскипятишь. Она открыла топку и стала на углях разводить огонь, подкладывая лучинки. И когда за её спиной раздались лёгкие шаги — она не услышала, а как-то ощутила их — она не обернулась.

Эркин мягко потеснил её у плиты, забрал лучины. Женя кивнула и встала. Пока он налаживал огонь, она принесла из комнаты их чашки, вылила в лохань остывший чай, ополоснула чашки и ушла в комнату. Что у неё… у них есть? Хлеб, масло? Нет, масла мало. А печенье ещё есть? Да, немного, но им хватит.

Она заново накрыла на стол и вернулась на кухню к Эркину.

Он по-прежнему сидел на корточках у плиты, неотрывно глядя в открытую топку.

— Я не доливала, — сказала Женя. — Подогреется и ладно.

— Я долил, — голос у Эркина хриплый, натужный, как не его.

Женя кивнула.

— Ты… — она вздрогнула, так неожиданно он заговорил. — Ты простишь меня?

— За что? — ответила она вопросом и не дала ему ответить. — Ты ни в чём, понимаешь, ни в чём не виноват. И что бы ты ни говорил, но они… эти книжки врут.

— Это всё правда.

— Не вся, — возразила она. — А полуправда — тоже ложь.

Чайник тоненько свистнул, и Эркин закрыл дверцу топки и встал. Подошёл к Жене и остановился перед ней. Она требовательно смотрела ему в лицо. И увидела, как оно медленно меняется, как из-под жёсткой корки проступают знакомые черты.

— Да, — его голос тоже стал прежним. — Это не вся правда.

У чайника задребезжала крышка, и он повернулся к плите, взял чайник и понёс в комнату. Женя посторонилась, пропуская его, и вошла следом.

Они снова сели за стол. Женя налила чай и аккуратно, чтобы треском обёртки не разбудить Алису, вскрыла пакетик с ореховым печеньем. Эркин взял печенье, хрустнул им, отпил чаю и… наконец улыбнулся. Женя перевела дыхание и взялась за свою чашку.

— Женя, — голос Эркина ровен и мягок. Как всегда. — Я ведь помню, как нас снимали, ну, фотографировали. Понимаешь, нам велели принять нужную позу и снимали, — он вдруг улыбнулся. — Я помню. Было трудно.

Женя кивнула, улыбнулась. Не его словам, а тому, что он становится прежним. Пусть говорит. Пусть говорит, что хочет, о чём хочет…

— Женя, — Эркин смотрел на неё с какой-то новой горькой улыбкой. — Я сам не всё понимаю, но… но я тебе всё расскажу. Обо всём.

— Не надо, — Женя подалась к нему, накрыла своей ладонью его руку. — Тебе ведь… тяжело, неприятно вспоминать, так?

— Так, — кивнул он. — Но… я хочу, чтобы у меня не было тайн. От тебя.

— Спасибо. И я тоже тебе расскажу. О своих тайнах.

Эркин мягко накрыл ладонью её руку, лежащую на его кулаке.

— О чём мне рассказать тебе?

— О чём хочешь.

Он опустил веки, его лицо стало опять жёстким, но он явно заставил себя снова посмотреть на Женю.

— У меня никогда… не будет детей, Женя. Спальникам убивают семя. Там… в книге об этом нет. И… и если спальник три или там четыре дня… не работает, он… он начинает гореть. Это очень больно, — Эркин говорил по-английски, медленно, подбирая слова, будто вдруг забыл язык и теперь с трудом вспоминал. — Когда меня купили в имение, давно… пять лет прошло… я горел. Ты… ты звала меня… я слышал тебя. И выжил. Если бы не ты… И я не работал больше… спальником.

— Эркин…

— Нет, Женя, подожди. Когда спальник перегорит, он уже не может… работать. Я думал… всё… кончилось… я не ждал… а тут… я… я никогда не работал с тобой, Женя. Правда. Я сам не знаю, как это… я себя не помню, когда… Я… я хочу, чтобы тебе было хорошо.

— А тебе самому, — Жене удалось перебить его, — тебе со мной хорошо?

— Лучше не бывает.

Эркин ответил с такой убеждённостью, что Женя засмеялась.

— Мнение знатока, да?

Он не сразу понял, а поняв, улыбнулся той, памятной Жене ещё с их первой встречи, преображающей его лицо улыбкой.

— Нас в Бифпите десять было. Ну, таких, как я. Поломанные куклы.

— Эркин!

— Нет, Женя, я о другом. Они тоже горели, зимой… нет, не то, понимаешь, это правда, что мы работали по приказу, но… но мы боялись… кто отказывался работать, того убивали. После двадцати пяти лет убивали всех. Я не знаю, почему… нет, мы можем по приказу, через силу, через… через всё… но…

— Не надо, Эркин, — Женя всё-таки остановила его. — Я поняла. Какие же вы куклы, если вам так плохо… от этого. У куклы душа не болит. Куклы бездушные, а вы… ты человек, Эркин. И был им… тогда. И всегда будешь.

У Эркина дрогнули губы, словно он хотел улыбнуться, но получилось… Он медленно разжал пальцы, отпуская руку Жени.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});