Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Разумова каждый день после обеда приходила ко мне в Караболо с литровой банкой куриного бульона, в котором плавала яичница и курица. И когда больные отправлялись на послеобеденный сон, я шёл сразу к новому лекционному залу у входа в Караболо. Там была хорошая незаметная скамейка. Туда ко мне приходили еще отец и мать. Я и у них не отказывался откушать, что они приносили. Я ещё с юных лет понял, что в больнице неплохо, если ты здоров и хорошо себя чувствуешь, тогда это, как плохой дом отдыха! Свободу больница ограничивает и унижает человеческое достоинство. Больничная одежда сразу превращает тебя в оборванца-инвалида. Разрешили бы свою одежду носить, тогда не было бы проблем, а то у тебя забирают хорошую твою одежду и дают тряпьё, и вся твоя гордая оболочка разрушается! Брат тоже приходил, с ним мы шли в чайхану — ели плов. Шашлык не готовили, к сожалению, в чайхане Караболо. А зря, был бы шашлык, спиртное и танцплощадка, то и выписываться не стоило бы! А так, через две недели попросился домой, рассчитывая и так дотянуть до прибытия «бойцов» с «хлопкового фронта»! Это только евреи времён революции и войны не прятались, а были патриотами, как мой отец, который под огнём немцев обстреливал их из миномёта. И из окружения один вышел, не поднял руки вверх и не сдался, как другие. Так, я то же самое бы сделал, в этом он был прав! А что касается под пули лезть, то евреям этот героизм принёс выдумку, что они прятались в Средней Азии! Современный еврей уже научен: что бы ты ни сделал, всё равно скажут, что ты прятался, так лучше уж действительно спрятаться! Это не значит, что все евреи это поняли. Как известно, среди евреев есть много дураков, а дураки не учатся. И я всё время повторяю свою мысль: «Дурак не тот, кто не совершает ошибок, а тот, кто их повторяет!».

«Ой, как ты плохо выглядишь, и осунулся!» — встретил меня Петя Мулюков в институте. «Да, возможно, — согласился я, — действительно, как-то плохо себя чувствую. Я ведь только из больницы». — «А бедненький», — участливо, по-женски успокоил меня Петя. «Не скажу же я ему, скольких кур я переел, и что это за евреями водится! А также яичниц, бульонов и прочих еврейских вкусностей. Вся Украина гудела бы от этого, если б узнали!» — подумал я. Участники «битвы за урожай» опять, как показалось, быстро приехали, даже отдохнуть после больницы не успел. Они все были взбудоражены, довольны, что вернулись. Букашкина теперь действительно похудела. У неё халат даже сошелся на животе, с трудом, но всё же сошёлся. «Ой, как ты истощала! — испугался Петя Мулюков. — У тебя кожа да кости!». — «Да ты что!» — обрадовалась Милка Букашкина. «Да ты не пугай людей, — „успокоила“ Букашкину Ася. — Ты, Милка, совсем не похудела, может, только чуть-чуть, килограмма на два, не больше!». Наивная Ася даже не замечала, как себе врагов зарабатывала своей «правдой-маткой», и как на неё глянула Букашкина.

У нас продолжилась учёба почти по всем медицинским специальностям, в том числе, по акушерству и гинекологии. К обычному стетоскопу присоединили ещё акушерский — побольше, для прослушивания сердцебиения плода. Этот стетоскоп прикладывался уже не к грудной клетке, а к животу беременной. Кроме того, мы узнали много подробностей, что плод в матке может лежать головкой к выходу, тазом к выходу, что плохо для родов, и даже поперёк, и что при его размере до 50 см — это опасно. Это какую ж матку надо иметь, чтоб всё это вместить! Все эти «предлежания», размеры плодов и механизмы родов были скучны и неинтересны. На кафедре акушерства и гинекологии, которая располагалась недалеко от тюрьмы, я себя чувствовал не очень хорошо. Воспоминания о тюрьме были не очень весёлые, да и беременные женщины — не очень приятное зрелище, но всё равно старался всё изучить. Здесь, на кафедре, было много мужчин-ассистентов, любящих производить разные исследования женских половых органов. Они сами при этом были женственны, похожи на гомосексуалистов. Истинный мужчина не будет шарить, смотреть, рассматривать. Кто любит колбасу, не только ее щупает и рассматривает! Здесь я того самого Иосифа встретил, который меня когда-то в качестве студента изучал, когда я в качестве пациента-язвенника был. Здесь он был врачом-рентгенологом, а я уже студентом 4-го курса, чем, чувствовалось, его очень удивил — не соврал тогда, что студентом стану! «Не думал, — признался Иосиф, — что ты поступишь в институт». — «Я думаю, — ответил я ему, — что ты вообще серьёзно не думал, что я серьёзно думаю». — «Да, точно», — засмеялся виновато Иосиф. Мы изучали на кукле и искусственном женском тазе механизм родов: как головка прорезается в этот мир, затем туловище и, наконец, ножки — это в норме. Таким образом, в этот мир человек приходит, проталкивается головой вперёд и, наверное, поэтому труп из палаты выносят уже ногами вперёд, считая, что человек уходит обратно. Возможно, он переходит в другой мир? И тогда его надо и дальше выводить головой вперёд. Эти вопросы меня занимали, когда мы изучали на кукле, а затем и в родзале наблюдали, как это происходит в жизни. Ещё обратил почему-то внимание на разницу в цвете половых органов у таджичек и русскоязычных. У меня особенность всегда думать о чём-то другом, а не об актуальной теме, или о теме, но в другом аспекте. Ещё обратил внимание, что таджички орут при родах и паникуют. А бухарская еврейка как-то запросто «выплюнула» маленького бухарского еврея, без лишнего шума. И он меньше орал, чем новорожденный таджик. Наверное, уже при рождении евреи стараются меньше шума создавать, чтобы птички не склевали! Про остальные неприличия и некрасивые вещи, которые при родах происходят, и говорить не хочется. Не следует мужей пускать в родовой зал. Нормальная женщина будет стесняться того, что она «творит». А у нормального мужчины от этого не усилится, а скорее, наоборот, ослабнет эрекция. В таких размышлениях и наблюдениях и прошёл курс гинекологии и акушерства. Прямо скажу: малоприятный предмет!

Был ещё один малоприятный предмет — это туберкулёзные болезни. Единственное, что было интересно — это на спец. автобусе от мединститута каждое утро ездить в т. н. Мочетон — посёлок в Ордженикидзеабадском районе, где и располагалась кафедра туб. болезней. Там было всегда неуютно, бетонные корпуса на относительно большом пространстве, как маленькая больница Караболо. Курс был зимой, поэтому холод, мокрый снег. Больные, в основном, с тюремным опытом — это русскоязычные, а остальные — таджики из кишлаков. Весь цикл изучали, главным образом, по рентгеновским снимкам, поэтому научился в них разбираться — в снимках лёгких. Больше ничем курс особенным не выделился. Если не считать, что в ординаторскую однажды вбежала зав. отделением и возмущалась, что кто-то из больных с третьего этажа точным попаданием харкнул ей на голову, когда она шла внизу. Он залепил ей всю голову. Чувствовалось: больные «любят» своих врачей, а те — больных! Зав. отделением сама была похоже на «туберкулёзную палку», не палочку. Больше ничего интересного на кафедре не случилось. Больные лежат по году и всё очень медленно и нудно. Больные килограммами едят лекарства: ПАСК, Фтивазид, Рифампицин, Этамбутол и прочие гадости, поэтому неудивительно, что иногда излишки сплёвывают! Клиника имела собственный морг. Морг никогда не пустовал, так что не только больные имели возможность плюнуть на голову врачей, но и врачи имели возможность с ними рассчитаться! Здесь так же, как и в других клиниках, в ординаторских хирургов всегда было много «даров природы»: плов, фрукты. В ординаторских терапевтических отделений всегда было голодно. Ну, а в морг вообще никто ничего не приносил, а только уносили. Мусульмане выкрадывали труп, чтобы успеть его до заката солнца похоронить, что чрезвычайно важно для таджикского народа.

Ещё была интересная кафедра — военная, где мы проходили как общевойсковую подготовку, так и тактику медицинского обеспечения войск, а также медицинскую токсикологию. Общевойсковой подготовкой в нашей группе занимался белорус — капитан Гулько, что создавало интересный колорит языкового звучания занятий. У него, как положено строевикам, были короткие волосы, но длинный чуб, уложенный на бок. От него мы узнали кое-что интересное при изучении боевых карт. Что, например, свое название прибор курвиметр, служащий для замеров дуг на карте, получил от такого некрасивого слова, как «курва», что означает «неверная женщина». Потому что и курвиметр замеряет неверно, как эта самая неверная женщина! На кафедре, кроме капитана Гулько, было ещё много военных, которые отличались «высоким боевым духом» в битвах со студентами, но не рвались на поля сражений. На вид они были более грозные и отважные, чем сам маршал Жуков! Особенно свирепым был полковник Игнатов — зам. начальника кафедры. У него тоже был чуб, но он был старше Гулько, где-то лет 55, а Гулько 42 года, и поэтому чуб был более редким. Зав. кафедрой был военный медик полковник Винченко, фронтовик. На фронте обслуживал, обеспечивал целую армию медицинской помощью, был начальником мед. службы армии. Хотя, поди проверь — кем он был! Военные, как и рыбаки, склонны завышать размер «улова». На вид он вполне годился бы и в маршалы, хотя и был маленьким. Самым добрым слыл майор Крошкин — высокий и худой алкаш, потому и добрый. Здесь был, в числе прочих, и капитан Синицын, похожий на бравого солдата Швейка. Он тоже хотел быть маршалом, и поэтому не был добрым. Ну, а токсикологами были или узбеки, или даже один таджик, что доказывает, что эти народы тяготеют к химии: окисисям, закисисям и укисисям. Хотя здесь соединения были посерьезнее: зарин, заман, психомиметики, галлюциногены и еще разные фосфорорганические соединения. Их воздействие мы увидели на белых крысах. Обе крысы заметались, а затем задёргались в судорогах. Чтобы доказать, что нашим войскам эти соединения не страшны, одной «нашей» крысе была сделана инъекция атропина, и она ожила! А «вражескую» крысу принципиально не спасали, и она околела!