Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине - Георгий Вачнадзе

Вот как описывал Иван Липранди в «Новом русском слове» (7.1.1991) политическую кухню московского иновещания:

«Десять лет назад произошел такой случай. Диктор Всемирной службы вещания на английском языке Московского радио Даньчев, работая ночью в прямом эфире, отложил в сторону розданный редакциям текст и выступил от себя с разоблачениями советской агрессии в Афганистане. Расправу над ним тогда возглавил секретарь парткома Московского радио Александр Плевако. Даньчев был уволен, объявлен сумасшедшим и помещен в психбольницу. Точку в судьбе Даньчева помешала поставить развернувшаяся на Западе кампания в его защиту, и его в конце концов выпустили. Но Александру Плевако все это не помешало в 1988 году стать заместителем председателя Гостелерадио СССР — шефом Московского радио.

Трудно сказать, в какой еще организации произошло так мало изменений за последние десять лет, как в радиодоме на Пятницкой улице Москвы. Самая крупная в мире радиостанция по числу языков, стран и часов вещания оставалась по-прежнему и самой независимой в мире радиостанцией: абсолютно независимой. От своих радиослушателей. Радиостанцией, где принципиально не ставился вопрос: что, зачем и кому она хочет сообщить. Важно озвучивать печатаемое в газетах и сообщаемое ТАСС — на различных языках мира, раз уж изобретена такая вещь, как радио.

Желавших повторить подвиг Даньчева больше не находилось, а любой компромисс был невозможен: каждый материал сначала подписывал коллега по комнате как редактор, потом визировал заведующий отделом, потом главный редактор или его заместитель. В результате не то чтобы крамола, но зачастую и здравый смысл из материалов исчезали, что, однако, в вину никогда никому не ставилось.

Радиожурналисты страшно производительно работали — гонорары платились сверх зарплаты, писали по 10 и более страниц в день. Люди из дома на Пятницкой как одержимые перебирали все мыслимые сочетания, включающие слова вроде „прогрессивный“, „социалистический“, „эффективный“ и прочее. Переводчики колотили в бешеном темпе по машинкам, расставляя до боли знакомые слова каждый день в новом порядке. Написанные материалы журналисты клали в конверты, предварительно вычеркнув слова типа „Говорит Москва!“ и „Здравствуйте, дорогие радиослушатели“, и отсылали их ведомственной почтой в АПН, чтобы и там получить гонорар.

Материалы сотрудников АПН тем же путем шли на радио. Их охотно принимали, не только чтобы поддержать взаимовыгодную цепь, но и потому, что существовала система, обязательная пропорция, по которой на каждые 40 процентов материалов собственных работников полагалось представить 60 процентов внештатных. Говорят, система эта была заведена еще при Ленине, чтобы профессиональные старорежимные журналисты не смогли узурпировать печатное слово и просто обязаны были отдавать более половины места на газетных полосах простым людям от серпа и молота. Непрофессионализм в журналистике с тех пор утвердился как безусловный принцип.

Журналисты-международники, проглядывая с утра газеты и ленты телетайпа, искали информацию о злодеяниях империализма. Особой удачей было, если где-нибудь застрелили или повесили негра — тема „нет тебе, расизм, места на Земле“ была отработана до автоматизма. Материалы о расизме особенно охотно передавали в эфир редакции, вещающие на многонациональные страны со сложной внутренней обстановкой, надеясь, видимо, разжечь там пожар и желание решить национальный вопрос раз и навсегда. Как в СССР.

Журналисты-советологи читали „Сельскую жизнь“ и излагали своими словами описываемые там новые прогрессивные методы работы в сельском хозяйстве. Обладая некоторым опытом, можно было запросто до обеда написать беседу со старшим чабаном овцеводческой бригады в Киргизии. А фрагмент выступления самого чабана озвучить вечером, зайдя к соседям по дому.

Но наиболее своеобразной была жизнь в редакции радиовещания на Китай. В годы конфронтации с КНР, или период „ругани“, как его называли в редакции, сотрудникам было предписано разоблачать злодеяния преступной клики Мао. Все, что творилось в те годы в КНР, было страшно похоже если не на настоящее, то на недавнее прошлое нашего отечества, только с некоторой восточной экзотикой. Так что журналисты получили уникальную в условиях работы на Московском радио возможность высказываться от души по поводу тоталитарного коммунистического режима и вдобавок описывать растущее недовольство народа антинародным режимом. Дальнейшее развлечение состояло в том, чтобы некоторое время спустя просматривать материалы зарубежных агентств: которые из них клюнули? Когда период ругани кончился, руководство редакции с сожалением говорило, что раньше творческий рост молодых журналистов шел гораздо быстрее. Увы, это стандартное сетование на молодежь было — в кои веки раз — небезосновательным: после периода ругани журналистам было предложено живописать прелести советской жизни, что уже совсем не так вдохновляло молодые дарования. Экономическая реформа в той же КНР так быстро прогрессировала, что рассказы Московского радио на двух диалектах китайского языка о преимуществах бригадного подряда могли пробудить у китайского фермера только мысли о том, что у них это, слава Богу, уже прошло.

Впрочем, мы уже говорили, что Московское радио меньше всего волновал вопрос о том, что думали о его передачах радиослушатели. Призывы к „улучшению направленности“ материалов обычно раздавались, когда возникала в очередной раз борьба за освободившуюся вакансию заведующего отделом или выше в редакциях. То, что забота об эффективности радиопропаганды — излишняя формальность, выяснилось, когда в 1986 году был назначен новый шеф Московского радио по фамилии Кезберс, из Прибалтики, занимавший в разное время довольно причудливые посты в различных посольствах СССР. Молодой, энергичный, европейского типа человек, Кезберс захотел выяснить, как слышно Московское радио за рубежом, — раньше эту мысль себе никто в голову особо не брал. Выяснилось, что на территории СССР советское иновещание слышно вполне прилично, а вот за пределами — зависит во многом, как и наше сельское хозяйство, от погодных условий. Министерство связи СССР давно и успешно экономило свои мощности на Московском радио. Кезберс затеял перестройку. Решено было перевести кубинский отдел из редакции Латинской Америки в редакцию социалистических стран, а турецкий отдел — из европейской редакции в редакцию азиатско-тихоокеанского региона. У Кезберса было еще несколько не менее конструктивных идей, но неожиданно, через год после появления, он пропал и вскоре был опознан бывшими коллегами в секретаре ЦК компартии Латвии и одновременно единственном такого ранга партийном функционере в составе руководства латвийского Народного фронта.

Московское радио вообще давно уже было принято использовать для транзита и отсидки. В курилках в доме на Пятницкой можно было часто услышать разговоры и воспоминания о Париже, Лондоне и Сингапуре. Это были не бывшие корреспонденты за рубежом — таковых у Московского радио практически не было. Делились воспоминаниями погорельцы — бывшие сотрудники МИДа, засыпавшиеся разведчики, проколовшиеся дипломаты.

После Кезберса к руководству Московским радио пришел уже упоминавшийся мной Александр Плевако. Он заявил, что Московское радио должно стать рупором перестройки. Несколько главных редакторов было отправлено на пенсию, перетасованы несколько отделов, всем журналистам в рабочем порядке сообщено, что отныне они должны иметь по всякому поводу свое мнение. А каковым это мнение должно быть, это и так ясно — иновещанию шел 60-й год. Намечалось повышение зарплаты, стали платить премии. Начали думать, как поднять уровень отечественного иновещания. И стали повсеместно вводить информационно-музыкальные передачи, и звучавшая между материалами музыка действительно улучшила передачи. По мере развития перестройки менялись и официальные материалы, зачитываемые в доме на Пятницкой. И Московское радио потеряло ту немногочисленную своеобразную зарубежную аудиторию, что с симпатией, благо издалека, следила за построением общества справедливости. Верными осталась лишь та малая категория людей, которые крутят ручку радиоприемника просто из любопытства, чем наполнен эфир. Да борцы за свободу, получавшие инструкции из Москвы, редакторы марионеточных зарубежных газет, перепечатывающих наши материалы. В профессиональном же отношении ничего в доме на Пятницкой не изменилось.

Однажды в конце рабочего дня задержавшиеся на службе сотрудники обратили внимание на небольшой самолетик, круживший над Красной площадью. Несколько находчивых корреспондентов сбегали на площадь и смогли первыми проинтервьюировать Матиаса Руста. Вечером материалы не визируются — утром следующего дня они поджидали главных редакторов. А еще через день Александр Плевако объявил, что нашлись такие умники, которые не только побежали на Красную площадь, но и додумались даже написать материал об этом, который, конечно, в эфир не прошел, но сам факт говорит о незрелости этих журналистов и полной безответственности.