Интервью с вампиром - Энн Райс

Его глаза говорили: «Забудься. Усни». Я хотел сказать что-то про Клодию и Мадлен, что мы не должны оставлять их там, но промолчал, чувствуя, что в моей душе поднимается тот же звериный крик. Мне пришлось стиснуть зубы, ибо он был так страшен, так силен, что разорвал бы на части меня самого, если б вырвался на волю.

И вдруг я снова ясно увидел весь этот ужас. Я зашагал дальше по бульвару, агрессивно и слепо, как человек в тяжелом опьянении, охваченный чувством ненависти и превосходства. Так шел я по темным улицам Нового Орлеана в ночь первой встречи с Лестатом, натыкаясь на столбы, ограды, стены домов, но умудряясь не падать и следовать по правильному пути. Вдруг я увидел трясущиеся руки пьяного – он не мог совладать со спичками. Наконец вспыхнуло пламя, его трубка задымилась. Я поднял глаза: я стоял перед входом в кафе, а человек с трубкой сидел внутри и пристально смотрел на меня сквозь стеклянную дверь. И он вовсе не был пьян. Арман стоял рядом и ждал. Вокруг нас шумел и сверкал огнями бульвар Капуцинов… или бульвар Тамплиеров? Не помню. Меня охватила неистовая ярость. Неужели Мадлен и Клодия так и останутся в этом проклятом месте? Я видел, как Сантьяго попирает ногами прах моего ребенка! Я зарычал, стиснув зубы. Человек за стеклом вскочил, и лицо его скрылось за сизым облаком.

«Убирайся прочь от меня, – сказал я Арману. – Будь ты проклят! Не приближайся ко мне. Не подходи ко мне!» Я повернулся и пошел прочь вдоль бульвара. Какая-то парочка шарахнулась в сторону, мужчина выставил руку вперед, защищая свою спутницу.

Я побежал. Люди смотрели на меня, недоумевая, что это за дикое, белое, светящееся существо только что мелькнуло перед глазами. Скоро я остановился. Меня мутило. Мучительная жажда сжигала меня, надо было напиться свежей крови. От этой мысли меня чуть не вырвало. Я присел на каменные ступеньки у входа в маленькую церковь, уже запертую на ночь. Дождь медленно затихал, или мне так казалось. Улица была тихой, мрачной и пустынной. Лишь однажды где-то вдалеке промелькнул и скрылся во мраке запоздалый прохожий с черным блестящим зонтом. На другой стороне в тени деревьев стоял Арман. Позади него из густых зарослей травы и кустов поднимался теплый белый пар.

Я заставил себя думать только о головной боли и голодных спазмах в желудке и сумел немного успокоиться. Постепенно мои чувства приобрели ясность и отчетливость, и я позволил себе мысленно вернуться к случившемуся. Подумал, что мы так далеко от театра, а Мадлен и Клодия все еще там. Жертвы жестокого солнца, умершие в объятиях друг друга. В моей душе родилась какая-то решимость. Я был готов на все.

«Я ничего не мог сделать», – тихо сказал Арман. Невыразимая печаль застыла в его глазах.

Я посмотрел на него: он отвернулся, как будто понял, что бесполезно уговаривать меня. Его надежды рушились. Я знал, что, если стану сейчас обвинять его, он не будет оправдываться. Он только бессильно повторял:

«Я ничего не мог сделать».

«Неправда, ты все мог! – тихо сказал я. – Ты и сам это знаешь. Ты их предводитель, ты главный. Никто, кроме тебя, не знал и не знает истинных границ твоей власти. У них нет твоего разума, твоего понимания».

Он все еще смотрел в сторону, но мои слова тронули его. Он устало и обреченно вздохнул.

«Ты управлял ими. Они боялись тебя! – продолжал я. – Ты сумел бы остановить их, если б захотел, если б вышел за рамки, установленные тобою самим. Но ты не стал переступать через себя и свое драгоценное стремление к истине и покою! Я отлично понимаю тебя, потому что вижу в тебе отражение самого себя!»

Он молча взглянул мне в глаза. Его лицо исказила невыносимая боль, почти отчаяние. Он еле сдерживал себя и боялся этого чувства. А я ничего не боялся. Потому что это моя боль сейчас мучила его, многократно усиленная его способностью сопереживать. Но я не сочувствовал ему. Мне было все равно.

«Да, я понимаю тебя слишком хорошо, – повторил я. – Бездействие – вот настоящее зло, вот причина всех моих несчастий. Моя слабость, нежелание отвергнуть глупую, извращенную мораль и непомерное тщеславие! Именно из-за этого я и стал вампиром, хотя понимал, что это неправильно. Из-за своей слабости я позволил сделать вампиром и Клодию и тоже знал, что это плохо. Стоял и смотрел, как она убивает Лестата, и чувствовал, что тем самым она делает шаг навстречу собственной гибели, но даже палец о палец не ударил, чтобы помешать ей. А Мадлен? Мадлен! Что я с ней сделал? Ведь и тогда знал, что этого нельзя допустить! И теперь с меня довольно! Не желаю больше быть жалким, никчемным существом, вопреки своей воле прядущим нити зла, пока они не совьются в огромную прочную сеть и я сам, жертва собственной глупости, не окажусь в ее плену! Я знаю, что надо делать, и хочу предупредить тебя. Предупредить, потому что ты спас мне жизнь сегодня, вытащил меня из могилы; не возвращайся в свою келью и не приближайся к Театру вампиров!»

Я не стал дожидаться его ответа. Может быть, он и не хотел отвечать. Не знаю. Я ушел и ни разу не обернулся. Может быть, он шел за мной, но я ничего не хотел об этом знать. Мне было все равно.

Я отправился на Монмартр, на кладбище. Не знаю, почему я выбрал именно его. Может быть, потому, что это недалеко от бульвара Капуцинов. В то время Монмартр еще был окраиной, темной, тихой, спокойной. Блуждая в потемках между низенькими домиками и прилепившимися к ним огородами, я отыскал себе жертву и поспешно, без удовольствия насытился. Потом отыскал могилу, где мне предстояло провести следующий день. Я нашел подходящий, еще не успевший сгнить гроб, выскреб из него полуистлевшие останки голыми руками и улегся в грязную и мокрую постель, смердящую смертью. Не могу сказать, что там было уютно, но именно этого я хотел. Запертый в темноте, вдали от людей и прочих двуногих созданий, вдыхая запах сырой земли, я наконец смог отрешиться от переполнявшей меня скорби.

Скоро я забылся тяжелым сном, и мучения кончились.

Но ненадолго. Проснулся я, когда холодное и тусклое зимнее солнце уже зашло. Как это обычно бывает зимой, я почти сразу обрел способность ясно чувствовать. Вокруг в кромешной тьме сновали толпы живых тварей – постоянные обитатели гроба. Они разбежались во все стороны при моем воскрешении к жизни. Я неторопливо выбрался наружу под призрачный свет луны, с наслаждением прикасаясь к холодной, гладкой мраморной плите, которая послужила мне убежищем. Блуждая среди могил, я обдумывал еще и еще раз свой план. Я ставил на карту собственную жизнь. Но надеялся выиграть и обрести свободу распоряжаться ею: не бояться потерять ее и, если нужно, решиться отдать.

В одном огороде возле изгороди я заметил то, что смутно уже присутствовало в моих мыслях. Это была небольшая коса с острым, искривленным лезвием, к нему прилипли прошлогодние травинки, засохшие, но все еще зеленые. Стоило мне протереть его, провести пальцами по потемневшему от времени и непогоды металлу, как мой план обрел ясность и завершенность. Прежде всего надо найти кучера с экипажем и нанять его на несколько дней. Мне не составило труда отыскать подходящего возницу, соблазнив его щедрым авансом и обещанием заплатить еще больше. Я распорядился, чтобы в карету из нашего номера перенесли ящик с гробом и другие необходимые вещи. Потом последовало несколько долгих и утомительных часов: я притворялся, что пью вместе с кучером, болтал с ним о самых разных вещах и наконец договорился, что он за очень крупную сумму перевезет меня на рассвете из Парижа в Фонтенбло. Я сказал ему, что всю дорогу буду спать, потому что у меня хрупкое здоровье, и меня нельзя тревожить ни под каким предлогом. Последнее условие было настолько существенным, что я пообещал вознице отдельную плату за его безукоризненное выполнение: он не должен даже прикасаться к дверце кареты, пока я сам не выйду из нее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});