Истории московских улиц - Владимир Муравьев

Наутро войско хана Магмет-Гирея отступило от Москвы.

Татарские воины, как рассказывается в летописи, получили приказ перед штурмом города выжечь ближние посады, но, подъехав к стенам Москвы, увидели неизвестно откуда взявшееся летящее по воздуху и окружающее город бесчисленное войско. Они поскакали к хану и сказали ему о том, что увидели. Магмет-Гирей, не поверив, послал других воинов, но и те, "видеша того сугубейшее воинство русское", вернулись с теми же словами. "И третие посла некоего от ближних уведати истину... И [третий] прибеже и вопия: О, царю! что коснеши? побегнем! Грядут на нас безмерное множество войска от Москвы..." "И побегоша", - заключает свой рассказ летописец.

В память этого события 21 мая стал проводиться ежегодный крестный ход с Владимирской иконой Божией Матери из Успенского собора в Сретенский монастырь.

Эти три события, три чудесных спасения Москвы от неминуемого, казалось бы, разорения и гибели, стали главными доказательствами и источниками веры москвичей в то, что Божия Матерь приняла Москву под свой Покров. Эта вера настолько проникла в народное сознание, что даже в подвергнувший всё сомнению скептический XX век в глубинах души осталась незыблемой.

В 1918 году в Кремль въехало Советское правительство. Кремль был закрыт для посещения, прекратилась служба в кремлевских соборах. Владимирскую икону Божией Матери из Успенского собора в качестве исторического экспоната передали в Исторический музей. Икона была отреставрирована и выставлена в экспозиции музея. Впервые за многие столетия людям открылась живопись иконы, о ней заговорили как о произведении гениального художника.

Но, став экспонатом музея, сначала Исторического, а с 1930 года Третьяковской галереи, она оставалась для верующих иконой, чудотворным образом.

В середине 1920-х годов Максимилиан Волошин пишет стихотворение "Владимирская Богоматерь". Думая о страшной судьбе современной России, о трагедиях, разыгрывающихся вокруг, о беззащитности людей перед темной силой революционного насилия, поэт и в музейном облике чудотворного образа видит знак, что Божия Матерь не лишила Москву и Русь своего Покрова. Он увидел его в том, что, изъятая из церкви, раскрытая реставраторами от вековых записей и оклада и выставленная для народного обозрения в зале Исторического музея, она "явила подлинный свой лик".

Но слепой народ в годину гнева

Отдал сам ключи своих твердынь,

И ушла Предстательница-Дева

Из своих поруганных святынь.

А когда кумашные помосты

Подняли перед церквами крик,

Из-под риз и набожной коросты

Ты явила подлинный свой Лик.

Светлый Лик Премудрости-Софии,

Заскорузлый в скаредной Москве,

А в грядущем - Лик самой России

Вопреки наветам и молве.

Не дрожит от бронзового гуда

Древний Кремль, и не цветут цветы:

Нет в мирах слепительнее чуда

Откровенья вечной красоты!

Советская атеистическая пропаганда, ставя под сомнение вообще возможность "чудес", совершаемых чудотворными иконами, для "разоблачения" Владимирской иконы Богоматери приводила неопровержимый, по ее мнению, исторический факт: сдачу Москвы в 1812 году Наполеону.

26 августа 1812 года - в день памяти Сретения Владимирской иконы Богоматери в 1395 году - состоялся ежегодный крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю. "Пели молебны и под сводами Владимирской церкви Сретенского монастыря, - описывает этот день журнал "Наука и религия" в статье 1984 года, - и в Успенском соборе, где пребывала "чудотворная": "Не имамы иныя помощи и надежды, разве Тебе, Владычице!.." Но устрашающий сон не приснился Бонапарту".

Да, сдача Москвы русским командованием и вступление в нее войск Наполеона были актом военного стратегического расчета как той, так и другой стороны, и поэтому всё должно было происходить по предначертанному плану с заранее известным результатом. Но действительные события в Москве вышли из-под контроля, опрокинули расчеты вождей, их логику и приобрели неуправляемый иррациональный характер. Уже многие современники почувствовали эту иррациональность свершающегося, что нашло отражение в их мемуарах. Действовали не разум и логика, а некая подсознательная сила, высший разум и высшая общая целесообразность, которую в ее полноте не мог постичь и тем более управлять ею никакой участник событий с его какой бы то ни было широкой информационной осведомленностью и большими властными полномочиями.

Присутствие в событиях сентября-октября 1812 года иррационального начала вполне мог признать и понять не логик, не позитивист, не историк, указывающий на ошибки в действиях руководителей той и другой стороны, а только художник, поскольку методу художественного познания присущи интуитивность и иррациональность. Именно с таких позиций эпоху 1812 года воссоздает Л.Н.Толстой в романе "Война и мир".

В этом отношении замечателен эпизод получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы. Кутузов, как показывает Толстой, не ожидал его и сначала не поверил, его реакция на рассказ-донесение курьера была не такой, какую от него ожидали: реакция не военного человека, не полководца, не умствующего и рассуждающего деятеля, а верующего, целиком полагающегося на высшую силу русского простолюдина:

"Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противоположную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.

- Господи, создатель мой! Внял Ты молитве нашей... - дрожащим голосом сказал он, сложив руки. - Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи! - и он заплакал".

Народное понимание событий Бородин-ской битвы и оставления без боя Москвы гениально и точно сформулировал М.Ю.Лермонтов, выросший среди тех, кто сражался на редутах Бородина и шел по улицам оставляемой Москвы:

Не будь на то Господня воля,

Не отдали б Москвы!

Французы вошли в Москву, но она стала последним рубежом их нашествия, наступило время поражения врага и спасения России. Когда отпылал пожар, Наполеон, как рассказывают мемуаристы, почти каждый день ездил в какую-нибудь окраинную часть Москвы, то по одной дороге, то по другой. Считалось, что он осматривал город и достопримечательности. Он ездил по Замоскворечью, посетил Преображенское раскольничье кладбище, Донской, Новоспасский, Новодевичий и другие монастыри, несколько раз поднимался на Сухареву башню и с нее долго всматривался в даль, на Троицкую дорогу. (Говорили, что его привлекали сокровища лавры, о которых он имел преувеличенное представление и которые, как он надеялся, дадут средства для продолжения войны.) Наполеон метался между московскими дорогами, как бы ища выхода, и в конце концов ушел по самой неудачной - по разоренной, - по которой и пришел в Москву.

В 1856 году бельгийский журналист Л.Гейсманс, после путешествия по России, опубликовал в журнале "Le Nord" очерк, в котором утверждает, будто Наполеон каждый раз, когда он глядел с Сухаревой башни на Троицкую дорогу, видел многочисленную рать, стоявшую на дороге и преграждавшую ему путь. Этот эпизод предания продолжает ряд аналогичных видений татарским завоевателям.

В настоящее время чудотворная Владимирская икона Божией Матери из музейного зала Третьяковской галереи перенесена в старинный храм Святителя Николая в Толмачах. Построенный в XVII веке, в 1929 году закрытый и переданный галерее под складское помещение, в начале 1990-х годов он был реставрирован, и в 1993 году в нем возобновлены богослужения.

Никола в Толмачах, являясь действующим храмом, сохраняет и музейный статус. В нем хранятся две великие православные святыни: Владимирская икона Божией Матери и Святая Троица преподобного Андрея Рублева.

СРЕТЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ

История московского Сретенского монастыря и его прихода насчитывает шесть веков, и во все времена общероссийские заботы и общероссийская судьба не обходили его. В то же время в сонме российских монастырей московский Сретенский имеет свое лицо. Следовало бы рассказать о его внутренней истории, о монашествующих, о прихожанах, и особенно о том нравственном влиянии, которое исходило от него благодаря событию и обстоятельствам его основания и его ключевом местоположении на Троицкой дороге... Но мои познания и силы не позволяют этого сделать в нужной полноте, поэтому я вынужден ограничиться лишь несколькими штрихами и эпизодами...

Сретенский монастырь, хотя и пользовался известностью и почитанием в народе, никогда не был ни обширен, ни особенно богат. Он не имел ни земель, ни деревень, ни угодий и промыслов и "кормился дорогой", то есть от обслуживания проезжающих и паломников, кроме того, средства поступали как пожертвования от прихожан и других жертвователей. Такие доходы поступали нерегулярно и, как правило, предназначались на строительство и украшение храмов. Конечно, получаемые доходы позволяли немногочисленной братии жить в относительном достатке, но по сравнению со средствами монастырей-феодалов, имевших земли и крестьян, его достатки могли почесться почти нищетой. "Наш монастырь весьма скуден", - писал в челобитной 1737 года иеромонах Сретенского монастыря Иаков.