Осел и морковка (СИ) - Анна Стриковская

То, что с ними произошло, было ужасной неудачей, но парень пока этого так и не понял. Сетовал, что дед заставит его еще год как минимум ходить в помощниках, а о том, как они отсюда выберутся, и не помышлял. Никто не рассказал бедолаге о здешних порядках, поэтому он был уверен: приедет граф, во всем разберется и им помогут вернуться домой. В крайнем случае прикажут заплатить за спасение. Но денег сыну богатого купца не было жалко.

Армандо вознес хвалу богам за то, что на башне он смог разжиться самым важным: информацией. И щедро поделился ею с Жоаном.

Тот сначала верить не хотел. Так не бывает. Но Армандо все время указывал ему на признаки того, что он говорит правду. Пока один чистил лошадей, а другой вощил навоз, магу удалось убедить бывшего первого помощника в том, что они попали как рук в ощип. А заодно и найти себе активного и старательного помощника для бегства.

На ночь всех рабов вместе с Армандо заперли в общем бараке. Жоан потянул его в тот угол, где особняком держались спасенные с "Филомены". Лапунда и двое матросов, Колен и Дидье, работали каменщиками в другой части крепости. Они все были искренне рады видеть Армандо живым и здоровым.

После ужина, который состоял из все той же надоевшей рыбной баланды, все пятеро уселись в кружок и Жоан поведал им то, что узнал от мага. Как ни странно, Лапунда и матросы удивились гораздо меньше, чем до этого сам Сентар. Видимо, у них был не такой уж положительный жизненный опыт и они скорее верили в гадости от судьбы, чем во что‑то хорошее.

Лапунде тоже было что сообщить. Послезавтра в крепость возвращается граф Дешерн. Надо решать, как быть дальше. Присягнуть графу или проявить гордость? И то, и то — рабство. Одно в синей форме и с лучшим питанием, другое — на галере или в забое, с плетьми и мерзкой баландой. Но варианта "свобода" здесь никто не предложит. Только если бежать.

Армандо не стал рассказывать ребятам, что бегство отсюда пока никому не удавалось и означает оно, скорее всего, верную смерть. Пусть верят, что убежать возможно. Вера, говорят, горами движет.

* * *

После посещения герцогского замка наше продвижение к Сиразе еще более замедлилось. В каждой деревне приходилось останавливаться на один день, в городке — на пару — тройку. Все больше людей узнавали о проезжающем великом хотейском маге, и все торопились к нему со своими делами и просьбами. Мне приходилось и учиться, и работать в очень жестком режиме, просто на износ. А Вэнь торопил, не давая лишней минутки роздыху.

Каждый день новые знания: заклинания, подходы, идеи… Казалось, старый хотеец в сжатые сроки стремится перелить в меня все, что знает сам. Но он‑то шел к этому знанию всю свою долгую жизнь…

В каждой деревне мне приходилось врачевать, искать, зачаровывать, делать амулеты и оказывать населению еще множество разных магических услуг. Вэнь отказывал только тем, чьи проблемы мог решить местный маг. С ними он всегда говорил любезно, но жестко. Объяснял, что его время очень дорого, а если они все же настаивали, назначал цену впятеро большую, чем деревенский знахарь.

При этом мы много помогали и совершенно бесплатно. Объяснил учитель это так. У бедных людей бывают очень интересные, сложные проблемы, на решение которых денег у них нет. Но тому, кто только обучается, такой материал — раздолье.

Мне казалось, он только делает вид, что такой бездушный и прагматичный. Конечно, он сочувствовал беднякам, особенно тем, кто трудился в поте лица, а не потерял все из‑за лени, глупости или любви к азартным играм. Таким он отказывал сразу и наотрез.

Лей поначалу радовался возможности подзаработать на амулетах, затем, когда Вэнь стал активно меня обучать их делать, загрустил. Ему хотелось скорее добраться до Сиразы. Тут я была с ним согласна: дорога утомляла, хотелось уже хоть немного пожить оседлой жизнью. Мыться хорошо если через день, то в лохани а то и просто в тазике, поливая себе из ковшика, есть что попало, спать каждый раз на новом месте, предварительно зачаровывая постель от клопов и блох… Нет, не нравится мне такая жизнь.

Конечно, видеть новые места и узнавать новое интересно, но нужно время для того, чтобы все это переварить и усвоить. А когда, если жизнь каждый день подкидывает все больше материала для размышлений?

Между тем время шло и лето заканчивалось. На равнине оно еще цвело последними яркими цветами, радовало последними жаркими днями, но ночные заморозки шли за ними по пятам.

Мы приближались к горам, местность становилась все более холмистой, и по ночам было все холоднее. В предгорьях уже царила осень. Кусты и деревья сияли алыми и желтыми кострами, а трава, напротив, поблекла, а по утрам была сизой от инея.

Один плюс: достигнув предгорий, мы покинули густонаселенные места и стали двигаться быстрее. Хотя радоваться этому у меня не было ни сил, ни желания.

Ночевки на природе становились все менее приятными, но более регулярными: трактиры и деревни теперь попадались не чаще чем раз в три дня. У меня от этого стало портиться настроение и я не сразу заметила, что Вэнь тоже загрустил. Но если меня все окружающее скорее раздражало, то его посетила глубокая тоска.

С каждым днем он становился все более унылым и апатичным, все глубже уходил в себя. Я сначала не поняла, что происходит, а когда до меня дошло, узнавать у Вэня причину его депрессии я не рискнула. Обратилась по секрету к Лею и он мне поведал, что где‑то в этих горах учитель потерял свою жену и теперь, чем ближе к тому самому месту, тем ему тяжелее.

Выходит, мы зря согласились идти сюда с Леем? Но почему? Вэнь мог ему отказать с самого начала, я согласилась бы с любым решением учителя. Мне эта Сираза никаким боком не нужна.

Оставалось одно объяснение. Если принять во внимание, с какой настойчивостью учитель впихивал в меня знания, он хотел освободиться от звания учителя и уйти, как ушла его любимая. Сделать это в тех же местах, что и она, для его мировоззрения было естественно. Я уже довольно его узнала, чтобы понимать такие тонкости.

Если бы я не подслушала тот достопамятный разговор, мне бы и в голову не пришло так думать. Но я все никак не могла его забыть. Слово, данное Ти, держало учителя в этом мире, и только оно одно. Если он сможет выпустить в мир ученика, переставшего им быть, то сможет соединиться со своей подругой там, за гранью. А ученик — это я.

Кажется, мне удалось ухватить критерий, по которому хотейские мудрецы определяют срок ученичества. Ученик становится мастером не тогда, когда усваивает все, что знает его учитель, а когда может идти дальше сам, не опираясь на чужую силу и знания, а используя собственную голову.