Критская Телица - Эрик Хелм

Посыпались новые осколки.

— Ах ты, тварь! — зарычал критянин.

Он только непроизвольно охнул, и удержался на ногах, но, разумеется, тотчас утратил прежнюю легкость передвижения.

«А минует немножко времени — почувствует себя по-настоящему скверно, — подумал этруск. — Такие повреждения сказываются чуть погодя...»

— Брось мечи, — произнес капитан спокойным голосом. — Тогда пощажу. Если, разумеется, будешь паинькой...

Тонко рассчитанная насмешка окончательно взбесила царского надсмотрщика. Гирр осторожно двинулся на Расенну, однако осторожность его была вызвана вовсе не боевыми соображениями: ноги болели и с каждой секундой повиновались неохотнее.

Этруск захохотал, перепрыгнул через пьяного ливийца, зорко следя за Гирром. Иди знай, а вдруг метнет меч?

«Эпея бы сюда с парой ножичков! — уже почти спокойно подумал Расенна — Глядишь, и амфорки попусту крушить не довелось бы...» — мысленно прибавил он, поднимая третью.

— Говорили же тебе, олух, — назидательным тоном обратился Расенна к соглядатаю, — битых семь лет втолковывали: на корабле должен быть порядок! А ты, скотина, всю миопарону пустой посудой завалил! Вот и не взыщи... — передразнил он. — А старина Харон от имени всех честных моряков и лодочников еще по темечку веслом поучит, ежели и у него в ладье такое свинство разведешь...

Сделав ложный замах, этруск с удовольствием убедился: Гирр непроизвольно дернулся, намереваясь прикрыть поврежденные колени.

— В последний раз по-доброму предлагаю: брось мечи.

Критянин заскрежетал зубами.

— Воля твоя, — вздохнул Расенна.

Новый ложный замах.

Новая попытка защититься.

Расенна отступил к самому древку надежного кормового весла, заставляя Гирра идти, работать разболевшимися и плохо повинующимися ногами. Что противник и сделал.

То ли не умел он метать мечей, то ли промахнуться не желал, то ли рассчитывал рано или поздно дотянуться до ненавистного капитана острием...

— Прощай, осел, — молвил Расенна, когда противников разделило всего четыре с небольшим локтя.

Отразить летящую амфору на таком расстоянии было невозможно. Уклониться — тоже: этруск целился не в голову, как попытался бы сделать на его месте менее опытный боец, а в грудь. Критянин опрокинулся, и мгновение спустя Расенна обрушился на него беспощадным прыжком.

Громадные ступни пирата окончательно размозжили Гирровы ушибленные, неспособные проворно согнуться и отпрянуть колени.

Гирр заревел и лишился чувств.

Два удара по вискам — наотмашь, — окончательно отняли у соглдцатая возможность когда-либо шевельнуться вновь.

Запыхавшийся этруск без промедления отправил поверженного за борт. Брызги взлетели, опали; всколебавшаяся поверхность воды постепенно разгладилась.

Расенна опустился на скамью, перевел дух. Потом разыскал новую амфору, перегнулся, доверху наполнил ее морской водой и опорожнил прямо на голову ближайшему гребцу. Проделал это еще и еще раз.

Человек недовольно застонал, поднял веки, ошалело уставился в лицо капитана.

— Подъем, — негромко велел этруск — И поживее...

* * *

Не то, чтобы Эпей не полагался на слово Расенны — мастер отлично знал хищную, однако на собственный лад исключительно честную натуру пирата. Но именно событий в подобном роде опасался грек, наотрез отказавшись препроводить Иолу на разбойничий корабль, и крепко придерживаясь первоначального замысла.

К тому же, этруску предстоял морской бой с изрядно превосходящим численностью и силой неприятелем. Хотя умелец вполне полагался на свое изобретение, дававшее миопароне огромный перевес в единоборстве с любым, сколь угодно могучим, судном, предрекать исход сражения было невозможно; да и огненного запаса Расенне хватило бы, как выяснилось, лишь на четыре залпа...

Когда большая клепсидра монотонно дозвякала до трех пополуночи, не сомкнувшая глаз, калачиком свернувшаяся на Эпеевом ложе Иола соскочила прочь, одернула эксомиду, поспешно привела себя в порядок перед зеркалом и заторопилась в мастерскую, ключ от которой сжимала в руке на протяжении всех этих томительно долгих, невыносимо тревожных часов.

Она шла по хитросплетениям коридоров, неся в другой руке совершенно лишний и ненужный предмет: плошку-светильник. Странным образом, за всю жизнь красавица и умница Иола, умевшая все, что полагается уметь уважающей себя женщине, и еще многое-многое сверх того, не выучилась толково и быстро высекать огонь при помощи кремня, железа и трута.

А огонь ей требовался.

Надлежало поднести пламя к непонятному шнуру, зажатому в плитах пола. После чего — спешить к восточному, главному выходу, скормить стражникам басню об Эпее, со вчерашнего утра кутящем в портовой таверне, и поспешить за ним «по личному распоряжению царицы».

Придворных пропускали из дворца и назад в любое время суток, безо всяких лишних вопросов и осложнений.

Ибо само существование начальника стражи Рефия делало невозможными любые интриги частного свойства. А ежели интригу затевает царица — пускай затевает на доброе здравие: меньше узнаешь, дольше проживешь.

Так рассуждала охрана.

И была совершенно права.

И еще ни разу не раскаялась в собственной сообразительности.

Правда, всеустрашающий Рефий уже минут пятнадцать как прекратил существовать в плотской оболочке, но об этом покуда не ведал никто, кроме вышеупомянутого Эпея...

Несущая светоносную плошку Иола являла, пожалуй, зрелище ненамного менее странное, нежели бродивший средь бела дня с фонарем греческий мудрец Диоген[61], потому что на всем протяжении переходов и коридоров пылали прикрепленные к стенам светильники.

Береника не зря гадала, кто заправляет их маслом и поддерживает ровное пламя на протяжении всей ночи. Странные эти светочи требовалось только зажечь вечером и погасить поутру; со столь несложной задачей прислуга управлялась прекрасно.

Фитили были сделаны из полосок несгораемого асбеста.

А масло поступало в бронзовые плошки само собою.

Земляное масло.

Великий предшественник Эпея, мудрый Дедал, потратил немало труда и призвал сотни помощников, дабы учинить во дворцовых стенах весьма хитроумную систему округлых труб, по которым,, поступая из располагавшегося в предгорьях источника, струилась горючая жидкость. Каждый светильник сообщался с этими трубами посредством небольшого отверстия и мог бы, по сути, пылать неугасимо.

«Хитроумен был древний мастер!» — подумала Иола, ускоряя шаг.

Ласково улыбнулась:

«И тоже грек...»

* * *

В точности такой же мысли ухмыльнулся Эпей, выдергивая один из приспособленных над лестницей светильников.