Проживи мою жизнь - Терри Блик

Диана рассмеялась: Григор с удивительно серьёзным видом перечислял названия блюд, которые так захотелось попробовать немедленно, что ждать до ужина уже казалось невыполнимой задачей:

– Достаточно! Если я сейчас погибну во цвете лет от элементарного голодного удушья, Вам придётся кормить кого-нибудь другого, а я не хочу пропустить такое пиршество!

Юноша, довольный, что развеселил гостью, поклонился и прошествовал по дорожке мимо других кают в противоположный конец палубы. Орлова снова улыбнулась, поймав себя на мысли, что всё-таки это так замечательно – на несколько дней отлучиться даже от любимого дела. Тряхнула головой, вспоминая о Майе: «Ей бы всё здесь понравилось, это точно. Эта сдержанная изысканность, ненавязчивое внимание, простота и в то же время лёгкое дыхание роскоши. Как раз на её вкус. Господи, Май, я так хочу разделить всё это великолепие с тобой!».

Горячие слёзы внезапно брызнули из глаз. Это становилось привычным. Прошло чуть больше месяца, так мало и так невыносимо много. Верлен из Парижа не возвращалась. «Май… когда-нибудь ты меня отпустишь…»

* * *

Когда мощные моторы в глубине «Софии» затрепетали, яхта двинулась в море, Верлен поднялась с огромной полукруглой белой кровати и начала привычно одеваться. Даже вечером, на закате, на Санторини тепло, высокие борта прикроют от ветра, поэтому можно обойтись бикини и лёгкой накидкой. В принципе, она могла выйти на палубу даже обнажённой, и вышколенная команда даже глазом не поведёт, но подобные вольности претили ей.

В дверь осторожно постучали. Майя отомкнула: на пороге с торжественным видом стоял Костас:

– Госпожа Верлен, имею честь предложить Вам отужинать на носовой палубе. Всё готово.

Девушка безразлично кивнула:

– Хорошо. Тогда идём.

Поднялась на палубу: стюарды возле стола наносили последние штрихи, поэтому Майя подошла на самый край рассекающего волны узкого носа, сощурилась, принимая в себя брызжущий солью ветер, не замечая, что Костас сделал жест рукой и все, кто был на палубе, стремительно исчезли. Внезапно из скрытых динамиков донеслись первые звуки Кумпарситы, и показалось, что яхта, попавшая в упругий страстный ритм, затанцевала под ногами. Верлен вздрогнула: «Что за чёрт! Господи, выключите это немедленно!», обернулась и застыла. Возле лестницы появилась Диана, в синей легчайшей накидке, золотистая лента прихватывала гриву тёмных волос, а тонкая рука отчаянно сжала белый поручень.

Показалось, что глотнула пригоршню италийского перца: воздух в горле смялся, по коже побежал жидкий огонь. Майя, озарённая вспышкой понимания (père, ты волшебник, спасибо, спасибо!!!), охотящейся пантерой сделала несколько широких шагов, вжала остолбеневшую Диану в самую глубину рассыпавшегося в пурпурную пыль сердца, не обращая внимания на боль в левой руке, обрушилась собственническим, яростным поцелуем на приоткрывшиеся для вопроса губы, запустила руки в волосы, зарылась в шею, скользнула по хрупким ключицам к высокой груди, снова крепко притянула к себе, целуя, упиваясь, задыхаясь… Почувствовав, что пальцы Дианы оттягивают её за размётанные кудри назад, оторвалась, всмотрелась.

Танцовщица пристально смотрела на неё расширившимися зрачками, поглощая, укутывая, побеждая. Потом упал вопрос: гладким булыжником, сухим горлом, полновесной пощёчиной:

– Почему ты здесь?

Майя улыбнулась. Улыбнулась так, как, кажется, не могла за всю жизнь, взрывая лучами все миллионы космических солнц, взламывая собственные толстенные многолетние ледники, ловя губами взмывшую воду от упавшего мимо сердца камня:

– Я хочу тебя сделать счастливой.

Танго гремело, победное, радостное, и Диана вдруг поняла, что больше не хочет ни вопросов, ни ответов, потянулась, прикоснулась к солёным, пряным губам, всё углубляя поцелуй, и вот уже нет никакой возможности держать руки при себе, поэтому ищущие пальцы двинулись под накидку, пробежали по шее, спустились к плечам, наткнулись…

Орлова распахнула ресницы, отрываясь от девушки:

– Подожди!

Приспустила кромку накидки, уставилась на припухшие, красноватые шрамы. Майя перехватила руку, прижала к больному месту, уткнулась лбом в лоб, глухо сказала:

– Это ничего. Это заживёт.

Диана свободной рукой приподняла её подбородок:

– Что это?

Верлен тоскливо оглянулась. Музыка теперь играла негромко, возле стола навытяжку стоял стюард, смотревший в море по курсу движения яхты, огибавшей остров по пологой дуге. Понимая, что ничего утаивать нельзя, – и так её скрытность дорого обернулась, чувствуя, что без откровенности остаться наедине не удастся, пригласила тангеру к роскошно сервированному на ослепительно белой скатерти столу.

– Пойдём. У нас будет прекрасный ужин и больше никаких тайн.

Орлова тут же потянулась за чуть не выскользнувшей из её ладони рукой, ни на секунду не желая отпускать. Они сели, и танцовщица, не обращая внимания на изысканные ароматы и безумную красоту заката, вперилась ждущими глазами в Майю:

– Когда это случилось?

Верлен вздохнула:

– Сразу после того, как ты сбежала.

Диана вздрогнула:

– Но что это? Кто это сделал?

Майя чуть наклонила голову, всматриваясь в любимое лицо, целуя взглядом высокие скулы, пушистые ресницы, прямые брови, вишнёвые губы… Диана снова приподняла её подбородок, заставляя смотреть прямо:

– Кто это сделал?

И Верлен всё рассказала. И про нападение, и про найденные улики, и про рисунки и записки, и про кольца…

Диана вскакивала, снова садилась, плакала, вцеплялась в сильные пальцы, словно боялась, что внезапно налетевший ветер может сорвать Майю с палубы и снова оставить её одну. Потом они долго молчали, просто рассматривая друг друга, и вот уже античная прозрачность Средиземного моря засыпает в тёплом бархате опустившейся ночи, и яхта подрагивает под ногами, продолжая неспешно двигаться, а руки и губы становятся всё бесстыднее, всё ненасытнее, и теперь уже точно нужно сбежать в каюту, рухнуть на громадное белое поле кровати, исступлённо, безудержно, по-сумасшедшему упиваясь совершенством друг друга.

Диана обнимала Майю под грудью, бережно держа вновь обретённое сокровище, когда сквозь иллюминаторы огненным опалом забрезжил рассвет. Верлен повернулась, поднося к искусанным припухшим губам ненасытные пальцы танцовщицы:

– Доброе утро. Я люблю тебя. Я люблю только тебя. Насовсем.

Диана, чувствуя, как защипало в глазах, потёрлась носом о плечо, приподнялась на локте, падая, словно с высоты без страховки, в медную кленовость блестящего взгляда, повторила:

– Доброе утро. Я люблю тебя. Я люблю только тебя. Насовсем.