Тайна двух океанов - Григорий Адамов

Почему это было важно, Цой не мог бы ответить и самому себе.

Он нашел Павлика в каюте Плетнева. Мальчик сидел за небольшим столиком у переборки и что-то записывал в толстую тетрадь. Увидев Цоя, он смутился и закрыл тетрадь.

— Здравствуй, Павлик! Чем это ты занят? — спросил Цой, не зная, как приступить к разговору.

Павлик в смущении заерзал на стуле:

— Да так, записываю… Ты к Виктору Абрамовичу, Цой? Он на вахте.

— На вахте?.. Гм… Так, так… — Цой уселся на стул возле стола. — А у меня голова разболелась от этого шума. Работать не могу… Вот и брожу по подлодке, бездельничаю… А ты что записываешь? Дневник ведешь, что ли? Это ты хорошо придумал, очень хорошо! И обиды свои тоже записываешь? — добродушно усмехнулся Цой. — И про ящичек Федора Михайловича?

Павлик все больше смущался, краснел.

— Да, — проговорил он чуть слышно. — Очень много интересного. Чтобы не забыть. Ребятам буду читать, когда приеду и поступлю в школу. Только ты, Цой, никому не говори, пожалуйста.

— Ну, зачем же зря болтать! А капитан знает, что ты ведешь дневник?

— Капитан?! — Павлик с удивлением посмотрел на Цоя. — Зачем? Я даже Виктору Абрамовичу не говорю. Я всегда пишу, когда он на вахте. Ты первый узнал об этом. И ты мне обещал об этом… и ты мне обещал никому не говорить… Правда? Ты никому не скажешь?

— Я-то не скажу, будь уверен. А вот капитану ты должен сам рассказать. И перед приходом подлодки во Владивосток должен будешь показать ему свой дневник. Разве тебе неизвестно это правило? Оно обязательно для всех, участвующих в плавании.

— Неужели? — растерявшись, спросил Павлик. — А я не знал… Зачем же это нужно капитану?

— Ну как ты не понимаешь, Павлик! Ведь на нашей подлодке есть много секретного: и то, как она устроена и как вооружена. Представь себе, что ты подробно опишешь что-нибудь из этих секретов в своем дневнике. Ты можешь потерять свою тетрадь или ее украдут у тебя, и какими-нибудь путями она попадет в руки врага… Ты же знаешь, что враг всегда и всюду следит за нами, за всем, что делается в нашей стране: за нашими вооруженными силами, за нашей армией и флотом, за заводами и фабриками, которые выделывают для них оружие и боевое снаряжение. Враги всегда мечтают, как бы напасть на нашу страну, уничтожить наших защитников — армию и флот, отнять наши земли, фабрики и заводы, посадить нам на шею капиталистов и помещиков, чтобы весь советский народ работал на них, чтобы опять вернулись в нашу прекрасную страну нищета, безработица, голод, холод, унижение, рабство… Надо всегда помнить об этом, Павлик. Надо всегда помнить, что мы окружены врагами.

Павлик никогда не видел своего друга в таком волнении. Цой быстро ходил по тесной каюте, возбужденно размахивая руками. Его глаза горели, всегда приглаженные волосы растрепались. Павлик сидел тихо, внимательно слушая.

— Эти враги, — продолжал Цой, — подсылают к нам шпионов, чтобы выведать секреты наших вооружений. Они ищут и подкупают разных мерзавцев и предателей, чтобы при удобном случае, особенно во время войны, те взрывали у нас заводы и фабрики, мосты и электростанции, разрушали железные дороги, выкрадывали наши планы обороны и планы наших крепостей, чертежи самых лучших самолетов, пушек, броненосцев, подводных лодок…

— Я ничего не буду записывать о «Пионере», Цой! — закричал Павлик, вскочив со стула. — Ничего! Ничего! Даю тебе честное слово! И я сам покажу свою тетрадь капитану. Пусть смотрит.

— Надо быть очень внимательным, Павлик, — сказал Цой, устало опускаясь на стул. — Надо быть не только самому осторожным в своих поступках, но и очень внимательно присматриваться к тому, что совершается вокруг тебя, к тому, что делают другие люди около тебя. Если ты замечаешь, что человек совершает что-нибудь странное, непонятное или непозволительное — скажем, фотографирует что-то около нашей крепости, подозрительно возится или подолгу шатается, как будто бесцельно, около железнодорожного моста, который охраняется часовыми, или, таясь, выносит какие-нибудь бумаги из военного учреждения, какие-нибудь странные, необычайные вещи… предположим, из нашей подлодки, — насторожись, Павлик! Примечай! Незаметно, осторожно наблюдай! Если не можешь сам понять, посоветуйся с кем-нибудь из взрослых, с надежным, более опытным человеком. Если уж дело явно неладное, может быть даже явно опасное, иди сейчас же к начальнику и расскажи…

Цой замолчал. Павлик тоже помолчал, потом тихо и неуверенно сказал:

— Цой, может быть, лучше совсем не вести дневника… здесь, на подлодке?

— Нет, почему же? — пожал плечами Цой. — Это тебе полезно будет, но записывай только то, что не может сделать твой дневник опасным и вредным для нашей страны. Впрочем, капитан просмотрит и вычеркнет то, что не годится… А такие, например, вещи, — улыбнулся Цой, — как наши приключения на дне или, скажем, твоя размолвка с Гореловым из-за ящичка, записывай сколько хочешь… Кстати, — продолжал он улыбаясь, — какой он из себя, этот ящик.

— Ящичек? — переспросил Павлик, отрываясь от каких-то своих мыслей. — Ну, какой он?.. Ну, похож, знаешь, на кубик с ребрами приблизительно в десять сантиметров, очень тяжелый… Я его с трудом держал в руке.

— Отчего же он такой тяжелый?

Павлик с удивлением посмотрел на Цоя:

— Не знаю… Федор Михайлович говорил, что обычно в этом ящике находятся запасные части от его машинки… — Павлик задумался на минуту. — Впрочем, когда я его держал в руках, он был с каким-то принадлежностями для экскурсий. Так мне объяснил Федор Михайлович.

Какое-то смутное беспокойство все явственней отражалось на лице Павлика.

— Какие же это могут быть принадлежности для биологических экскурсий? — продолжал спрашивать Цой. — Ты ведь тоже участвуешь в таких экскурсиях и должен знать, что мы обычно берем с собой. Я, например, не понимаю, о каких принадлежностях Федор Михайлович тебе говорил… Ну, что мы берем с собой в этих случаях? Пружинный сачок — он большой, его не спрячешь, да и не нужно прятать, он всегда должен быть под рукой. Нож, долото, пинцет… Ну, что еще? Зажимы, скальпель? Эти вещи только мне нужны и Арсену Давидовичу… Что же могло быть еще спрятано в этом ящичке?

Беспокойство Павлика переходило уже в явное волнение.

— Я не знаю, Цой, — пробормотал он, опустив глаза. — Я тоже не понимаю… Мне… мне так говорил Федор Михайлович.

— Федор Михайлович? — медленно повторил Цой. — Та-а-ак… Почему же он на тебя вдруг так сильно рассердился? Как будто до сих пор он к тебе хорошо относился. Вы даже всегда дружны были. Правда?

— Да! — немного оживился Павлик. — Он объяснял мне машины, часто шутил со мной. Только один раз до этого случая он как будто здорово рассердился на меня. Но это просто недоразумение. И это было давно, еще в Саргассовом море…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});