Искры - Михаил Соколов

Алена обменялась с матерью многозначительным взглядом и стала читать записку:

— «Здравствуй, сестра. Занят очень и очень и все же думаю о тебе. Как у вас дела с Левкой? Не сватал еще раз?»

Нефед Мироныч насторожился. Алена боялась, что он не даст прочитать до конца, и заторопилась:

— «Если ты любишь его по-настоящему, уезжай на рудник к нему без сватовства. Не бойся, это советую тебе я…»

— А ну, дай сюда, — протянул руку Нефед Мироныч, но Алена быстро закончила:

— «В случае чего — пиши мне. А лучше всего приезжай сюда, мне как раз нужен в хозяйстве женский глаз. Твой брат Яков 3.».

Нефед Мироныч встал, взял у Алены записку и, усевшись за стол, стал читать ее про себя, немного удаляя от глаз. Читал он медленно, долго, то и дело спрашивал у Алены: «Это какое слово?», и никто за это время не проронил ни звука. Что теперь будет? Слыхано ли — такие советы?

Дарья Ивановна тревожно переглядывалась с Аленой, а по хмурому лицу мужа старалась угадать, что он скажет. Но Нефед Мироныч все читал, очевидно во второй раз, и уже не просил Алену помочь разобрать непонятные слова.

— Ну что ж, научайся уму-разуму у братца, — наконец, бросив записку на стол, произнес он и грузно прошелся по комнате.

Видел он и хорошо понимал: трудно будет ему обуздать Алену, меркнут перед молодой силой детей сила его, власть, авторитет. А как не хотелось признать себя побежденным.

Он вновь медленно прошелся по комнате, постукивая подкованными каблуками, потом сел на скамейку возле печки и обратился к жене:

— Дай мне Яшкин табак.

Дарья Ивановна даже перекрестилась: ведь не курит же он и не курил никогда! Но нашла табак и отдала Нефеду Миронычу. И по тому, как в руке его дрожала бумажка, как он нервно сыпал на нее табак, все поняли: кипит в груди у него ярость, да ничего он не может поделать с детьми.

Алене хотелось поскорее поделиться своей радостью с Дороховыми. Поправив легкую вязаную косынку на плечах, она шагнула к двери.

— Что ж теперь, к Левке поскачешь? — глухо, как больной, спросил Нефед Мироныч.

— Просто выйду за него замуж — и все, — твердо ответила Алена.

— За Левку? — воскликнула бабка.

— За Левку.

— Так, — упавшим голосом, как старая сорока, проронила бабка. — Дожились, бог дал. Да где ж это видано, штоб дочка с отцом так гутарила? Тьфу, пропасти на вас нет, на деточек таких!

Нефед Мироныч сделал наконец цыгарку. Дарья Ивановна с готовностью подсунула ему зажженную в печке лучинку, и он закурил и закашлялся.

— Идите в землянку, мамаша. Это не ваше дело, — неожиданно сказал он.

На черном, маленьком, исписанном морщинами, лице бабки отразилось величайшее изумление. Темные запавшие глаза ее заблестели и зло уставились на сына.

— Идите, идите по своим делам, мамаша, — повторил Нефед Мироныч.

Бабка хлопнула дверью, а Нефед Мироныч пыхнул цыгаркой и, держась рукой за поясницу, примирительно сказал Алене:

— Вот я какую речь поведу с тобой, дочка. Гавриленковым я откажу, бог с тобой. Но за Левку отдавать тебя не согласный. Как знаешь, а он нам не пара. Отец твой и брат — первые люди в станице и лучшего зятя достойные. Так-то. А к Яшке езжай, проведай его и пособи ему. Да, может, и я поеду, гляну, куда он капитал определил. Ох, спина моя!

— Может, отрубей напарить, Мироныч? Житненьких, — с готовностью предложила Дарья Ивановна, а на уме у самой было: «Господи, хоть бы не переменился! Может, кончатся все эти муки».

— Напарь летошних, они помогают. Ох, на колотья берет! — опять застонал Нефед Мироныч. — Постели мне, мать, я полежу.

Алена скрылась в другой половине дома. Из груди ее вырвался вздох облегчения. Она поняла, что требуется очень немногое, чтобы отец сдался. Но без Яшки тут не обойтись. Она быстро написала телеграмму, села верхом на коня и поскакала на станцию Донецкая, на телеграф.

2

В ночь, когда от Яшки пришла депеша, в доме Загорулькиных было радостное смятение. Жарили гусей, пекли сдобу, качали мед. Нефед Мироныч откопал в сарае многолетнее вино, помыл бутылки и все торопил Дарью Ивановну и наказывал:

— Гляди, яблок в гусей не забудь положить. Да чтоб не пригорели, смотри. В тесто масла больше клади, сахару, ванили кинь для духу.

Утром он запряг в линейку пару чистокровных дончаков и поехал на станцию.

В хуторе все уже знали о скором приезде Яшки, и хуторяне, встречаясь с Загорулькиным, спрашивали:

— За сынком покатил, Мироныч?

— За сыном! Едет! — приподнято отвечал Нефед Мироныч.

Приехал он на станцию за час до прихода поезда, и у него оказалось довольно времени, чтобы собраться с мыслями. В тени под липами он разнуздал лошадей, набросил на них торбы с овсом и, усевшись на ступеньку линейки, задумался.

«Так, едет сын. А с чем едет? Какие речи приготовил отцу?» — размышлял Нефед Мироныч, подперев голову руками. И чем больше он думал о встрече с Яшкой, тем больше хмурилось его розовое, полное лицо. Почему-то вспомнилась драка с Яшкой в степи у дороховской пшеницы, потом на спасов день — дома, окрик Яшки на вечеринке при атамане, ссоры с ним из-за ветряка, книжек, из-за лавки. И Нефед Мироныч прослезился: «Эх, так поступать с отцом. Батька-то я тебе родной. Неужели сердце у тебя — что камень черный, и нету у тебя жалости и любви к родителю? Эх, сынок, сынок!»

Долго сидел он так в горьком раздумье. Потом кулаком вытер глаза, прошептал:

— Старость! Старею, оттого и слезу не держу.

Но когда Нефед Мироныч увидел сына, он сразу повеселел. Перед ним стоял не хуторской парень, каким он мысленно все еще представлял себе Яшку, а хорошо одетый молодой купец.

Яшка пожал руку отцу, слегка похлопал его по плечу и сказал, будто они десять лет не видались:

— А вы все такой же, батя.

— Знамо дело, такой, сынок. А какому ж мне быть? Зато ты переменился, — ответил Нефед Мироныч и повел сына к линейке, рассматривая его со всех сторон.

По пути в хутор Нефед Мироныч начал свои расспросы:

— Ну, как оно там дела, сынок? Чем хорошим промышляешь?

Яшке не хотелось выкладывать все сразу, и он ответил:

— Хлеб сею, дом ставлю. Ну, и еще кое-что делаю.

— И много посеял? Я, бог дал, двести десятин в этом году засеял, — не без гордости заявил Нефед Мироныч.

Яшка усмехнулся, достал серебряный портсигар. Нефед Мироныч недовольно посмотрел на портсигар, на толстые папиросы и с легким укором сказал:

— Куришь, значится, такие?

— Такие…

— Так… Ну, а сколько посеял? Пшеничку, небось, иль как?

— И пшеничку, и ячменек. Тысячу десятин, — с напускным равнодушием бросил Яшка и дыхание затаил, ожидая, что скажет отец.

Нефед Мироныч обернулся к нему, некоторое время смотрел на него удивленными глазами.

— Сколько?

Яшка закурил, рассмеялся.

— Я же сказал: тысячу десятин.

Нефед Мироныч отвернулся, натянул вожжи и перевел лошадей на шаг. «Тысячу! Брешет, тумана пускает», — решил он.

— Как тут Аленка? Сватов еще не было? — как бы между прочим спросил Яшка и опять насторожился, ожидая ответа.

— Дома погутарим. Было убегла на шахту, да я перестрел вот тут, — неохотно ответил Нефед Мироныч, кнутом указав на обступивший дорогу лес.

Яшка нахмурился. Ему нетрудно было представить себе, как отец «перестрел» Алену. Вспомнились бесконечные стычки с отцом, угрозы его, драки. Но Яшке не было расчета торопиться говорить об этом. Ему нужны были деньги, и он стал обдумывать, как выпросить у отца еще хотя бы пять тысяч.

Остальную часть лесной дороги они проехали молча. Когда перед Яшкой открылась степь, и далеко-далеко на меже небосвода замаячила черная точка сгоревшего ветряка, он спросил:

— Ветряк так и не поставили?

Нефед Мироныч посмотрел на горизонт, самодовольно ответил:

— Ха! Ветряк. Каменную водяную мельницу батька твой поставил! — произнес он с такой гордостью, будто завод соорудил.

— A-а, тогда другое дело, — удовлетворенно сказал Яшка и подумал: «Взялся, кажется, за ум на старости лет».

Мало-помалу разговор между ними возобновился, и они незаметно доехали до хутора. Яшка увидел два прямых, как свечи, тополя у своего дома, белую железную крышу, сады на окраине, услышал лай собак, и на него нахлынули воспоминания. Вон там, на выгоне, он познакомился с Оксаной. Вон у тех раскидистых верб он бывал с ней на гребле. А там, за хутором, на бугре, сказал, что любит ее. Помнит ли она? Далеко была от него Оксана, в Петербурге, и даже весточки не присылала, хотя Яшка писал ей.

Нефед Мироныч лихо прокатил по улице на виду у сидевших на завалинках хуторян. Стоявшие на перекрестке ребята закричали:

— Яшка!

— Яков, да постой!

Яшка попросил отца остановить лошадей и спрыгнул с линейки. К нему подбежали товарищи, жали ему руку, с завистью осматривали его: