Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв. - Георгий Миронов

С сыном купца Фёдором Корнеевым Мусатов давно знаком. Академию художеств тот закончил по батальному классу, брал заказы на портреты, с 1903 г. преподавал в Боголюбовском рисовальном училище.

Женат он был на дочери (хотя и побочной) местного воротилы Очкина, что никак не сказалось ни на её прелестном внешнем виде, ни на романтичности натуры. Изящная, образованная, с царственной походкой и изысканными манерами, – всё в ней было столь царственно, что казалось, она была рождена стать музой художника. Не такого реалиста, как Фёдор Корнеев, посадивший её за прилавок открытого им магазинчика – торговать открытками и репродукциями. А такого романтика и эстета, как Мусатов.

Надеется ли он на ответное чувство?

Возможно, в глубине души, – да.

«Только я могу быть вашим Леонардо, Боттичелли, вашим поэтом».

И снова в памяти строки Эдмона Ростана, и снова образ Сирано де Бержерака, влюблённого, верного и…отвергнутого.

Даже здоровому, сильному, уверенному в себе встретить лукаво-равнодушное, кокетливо-и-роничное отношение в ответ на искренность чувств, – непросто. Сирано – счастливчик. Горб – не нос с горбинкой. Больно.

«Во мне кровь плебейская, но душа принца», – пишет он ей.

Ответной любви не рождается, а в дружбу любовь переходит так мучительно трудно.

Боль безответной любви сгладилась, а сладость – осталась.

На большой пастели «Романс» в декабре 1901 г. он напишет внизу «Посвящаю Ольге Григорьевне Корнеевой. Выражение душевной красоты, чувство искренности есть удел немногих».

Противоречия сгладились, след разлада в душе остался.

В поисках гармонии он так больно ударился о дисгармонию, которой в жизни, увы, значительно больше.

«Я был около вас так близко. И так далеки были мы друг от друга».

Ничто так не помогает отвлечься от безответной любви, как интенсивный труд. Он мечтает о долгой работе в глубинке, где можно и по ритму жизни, и по реальности деталей, быстрее погрузиться в прошлые эпохи.

Предложение пожить и поработать в имении Захаровых, неподалёку от усадьбы князей Голицыных, пришлось кстати. Он отправляется в путешествие длиной более 20 лет. За блестящие заслуги в турецких походах один из екатерининских «орлов» князь Сергей Голицын получил право построить в глухом углу Саратовского наместничества родовое имение.

Местные крепостные вместе в голицынскнми драгунами, расквартированными в сельце Зубриловка на время стройки, воздвигли единственные в этих местах архитектурные шедевры в стиле раннего классицизма. Есть версия, что автором проекта был знаменитый зодчий той эпохи Кваренги.

Здесь неоднократно бывал Г. Р. Державин, отразивший неповторимую прелесть имения в стихах; однако ж, наиболее точное поэтическое воспроизведение гармонии Зубриловки оставил молодой баснописец Крылов – в стихотворении «Уединение».

И сам архитектурный ансамбль, и дивные интерьеры дополнялись уникальной коллекцией фарфора, стекла, мрамора, бронзы и костюмов, а полотна кисти Левицкого, Молинари, Веже – Лебрена гармонировали с огромной библиотекой, хранившей уникальные рукописи и исторические документы.

Право же, если бы не было в истории русского искусства усадьбы Зубриловка, её нужно было бы выдумать для раскрытия нежного таланта Мусатова. С лета 1901 г. Борисов-Мусатов обретает если не гармонию, то место, где её можно найти.

Он так был внутренне подготовлен к обстановке, которую нашёл в имении князя Голицына, что по приезде почти экспромтом создал свою первую из ныне всемирно известных картин – «Гобелен».

И хотя «Гобелен» написан после пунктиром закончившейся драмы любви к Ольге Корнеевой, большинство историков искусства склонны связывать это полотно с окончанием цикла, посвящённого и навеянного Анной Воротынской. «Гобелен» – надрывающая сердце нота прощания с первой неразделённой любовью. При этом никакого портретного сходства. Лишь щемящий мотив печали от неразгаданной, не увиденной, не разделённой, непонятной любви. На фоне парка, торца белого здания, у усадебного двора, вымощенного плитами, – в лучах закатного солнца фигуры двух женщин в «старинных платьях» с кринолинами. Сюжета нет, нет портретного сходства с «прототипами», лица одной из дам и вовсе не видно. Есть поэзия, настроение, гармония, мечта. Есть искусство.

Впервые в этом полотне он уходит от метода писания на натуре, собирания картины из эскизов и этюдов. Он начинает созидать, сочинять картину, получая вдохновение из архитектурной реальной композиции, впитывая энергию реальной природы, передавая свою нежность к навеянным реальным, но придуманным персонажам.

Не сохранилось ни одного эскиза к «Гобеленам». Но есть предположение, что их не было!

Впервые, кажется, им найдена та удивительная пластика женских фигур, которая с той пора становится алгоритмом его живописи, создаёт музыкальную завораживающую тему, вокруг которой и строится вся картина. Рождается неповторимая манера Виктора Борисова-Мусатова.

Отражающая не столько реальный мир его эпохи, сколько вообще отношение человека начала XX века к прошлому и настоящему.

Новая художественная идеология требует и технических новаций.

Он начинает писать в основном темперой, лишённой рельефа и не дающей бликов, самой своей матовостью, словно передающей патину старины.

В марте 1902 г. на московской выставке «Гобелен» получает первую премию.

Наконец-то! Празднично на душе. И грустно, – на поиски гармонии (косвенно – и признания) ушла жизнь…

Но он ещё молод. И есть чудная Зубриловка. И есть верная сестра Лена. Она покорно позирует брату. Рождаются «Дама на лестнице» («В парке»), «Девушка с розами». И, наконец, знаменитый «Водоём». В глубокой задумчивости на берегу искусственного озерца в старинном имении – две девушки. Для одной позировала сестра, для другой – невеста, Елена Владимировна Александрова, его, кажется, наконец-то «гармоничная муза». Это одна из самых «тихих» картин в истории мировой живописи. Героини картины словно вслушиваются в гармонию мира, ощущая единство души и природы, мечты и яви, вечного и прошлого.

«Музыкальная скорбь «Водоёма», – из рецензии тех лет.

«Три зеркальные бездны, глубина неба, глубина водоёма, глубина человеческой души», – это написано уже в наши дни искусствоведом К. Шиловым, увидевшим в «Водоёме» Мусатова символ радостного и тревожного единства мира.

Другой исследователь творчества Мусатова даже задался вопросом – «не своеобразный ли это вариант любви небесной и земной?»

Он готовит «Водоём» для экспонирования на выставке, а уж начал работу над новой картиной «Прогулки при закате». «Гобелен» называют «запевом» зубриловского цикла, «Водоём» – его вершиной, «Призраки» – печальной фантазией мастера, а «Прогулку при закате» одной из наиболее полнозвучных и гармоничных композиций.

Этот зубриловский цикл наконец-то изменит долгое молчание, а тем более – отрицание и отчуждение критики.

На выставке Московского товарищества художников – безоговорочный успех.

А. Русакова выстраивает ряд картин, определяющих для живописных исканий начала XX века: «Девушка с персиками» и «Девушка, освящённая солнцем» В. Серова, «Демон» М. Врубеля и «Водоём» Борисова-Мусатова.

У Борисова-Мусатова – мечта не о признании. О понимании. По воспоминаниям современников на выставке художник спрашивал у посетителей, затаив дыхание застывших перед его «Водоёмом»: «Вы правда слышите движение облаков, отражённых водной гладью?»

Одному из друзей признался: если бы не стал художником, стал бы музыкантом. Хотя, скорее всего, даже нот не знал. Музыку он чувствовал.

Обретение гармонии – это ведь не конец процесса, её поиск.

Весной 1903 г. Борисов-Мусатов, мужественно преодолев страх перед столь решительным поступком, женится на своей давней музе и всё понимающем друге – Елене Владимировне Александровой.

И. Евдокимов ещё в 20-е гг. XX века подметил: «Кисть его словно обогатилась от достижения душевной гармонии, расцвела, помолодела ограниченная гамма красок…»

После женитьбы он приступает к одной из самых дивных по цвету, тонких по настроению, совершенных по технике картин – «Изумрудное ожерелье».

По воспоминаниям В. Станюковича, Мусатов ежедневно отправляется в дубовые заросли, подолгу сверяя свои наблюдения над «игрой света в листьях».

Мусатов с сестрой и женой снимают дачу под Хвалынском, – у старой мельницы.

Потом, работая в мастерской, он будет сверять эти наблюдения с воспоминаниями о старинных гобеленах, французских и фламандских шпалерах XVII века.

В 1903 г. – своего рода заготовка к этому холсту, – «Дама у гобелена» – портрет Н. Ю. Станюкович на фоне одного из гобеленов Радищевского музея.

Интерес к гобеленам проявился и в цветовой гамме «Изумрудного ожерелья».

Эта изумительная по красоте работа мастера практически не поддаётся описанию. Мы знаем, с кого писались персонажи, но тщетно было бы искать портретное сходство. Между персонажами есть своя драматургия взаимоотношений. Но передано лишь состояние этих отношений, их напряжение. Есть настроение, нет сюжета.