Призраки Фортуны - Дмитрий Полетаев

В тот момент, когда молодой человек принял решение не останавливаться на ночлег, а так и продолжать свой марш, из придорожных кустов на дорогу как ошпаренный вылетел заяц. Ничего особенного в самом этом факте, конечно, не было. За исключением того, что Алоизий вдруг вспомнил, что он ужасно голоден, а также, следуя своей природной сообразительности и наблюдательности, смекнул, что зайца, скорее всего, что-то спугнуло. Молодой человек остановился и решил углубиться в лес, чтобы выяснить причину столь несуразного поведения косого. Было еще достаточно светло, и Алоизий быстро обнаружил на замерзшей, слегка припорошенной снегом почве волчьи следы.

Это меняло дело. Шагать по ночной дороге, пусть и удобно освещенной полной луной, осознавая, что за тобой где-то в придорожных кустах крадется волк, а может, и целая стая, было, мягко говоря, неразумно. Поступать неразумно Алоизий не любил и поэтому, приготовив один из подаренных ему матушкой серебряных шиллингов и под радостное бурчание голодного желудка, он свернул в сторону постоялого двора, который, уютно расположившись в старинном замке, или, точнее, в том, что от него осталось, казалось, так и манил одинокого путника.

Именно так романтически настроенный юноша решил именовать про себя здоровенный каменный амбар, приросший к остаткам полуразрушенной крепостной стены, который предприимчивый новый хозяин переделал в постоялый двор. По странному стечению обстоятельств единственно уцелевшими и почти не тронутыми в изрядно потрепанном временем замке оказались ворота.

«По-видимому, в древние времена коварный враг предпочитал ломиться со своими требушетами и таранами сквозь крепостные стены», — заметил про себя склонный к логическим умозаключениям Алоизий.

Отдельную комнату он брать не стал, справедливо решив, что прекрасно выспится на лавке в общей обеденной зале, где источал такое благостное тепло огонь от очага, на котором кухарка с помощницами безостановочно что-то готовили постояльцам. Камин и горячая гороховая каша быстро сделали свое дело, и разомлевший Алоизий уже сонно жмурился на сполохи пламени под чугунным котлом, когда и случилось то событие, которое перевернуло всю его последующую жизнь.

* * *

Как и полагалось всякому знаменательному событию, явилось оно Алоизию в грохоте колесниц и блеске факелов! Огни откидывали на крепостные стены пляшущие тени от вдруг заполонивших двор всадников.

Конечно, уснувшая было деревенька тут же пришла в движение. Захлопали ставни, залаяли собаки. Слуги сорвались с места и кинулась принимать поводья и стремена спешивающихся путников в надежде заработать лишний пфенниг. Вскочил со своей лавки и Алоизий и вместе с немногочисленными обитателями обеденной залы бросился к замерзшим окнам.

То, что открылось его взору, заставило сильнее забиться сердце. Он замер, припав к заиндевевшему стеклу в предвкушении чего-то особенного, которое непременно должно было с ним случиться в эту волшебную ночь.

В центре внимания всего переполоха находилась большая дорожная карета. Пока здоровенные кавалергарды расчищали двор от чрезмерно любопытных постояльцев, четверо гвардейцев что-то бережно вынимали из кареты. Несомненно, это было, скорее, не «что-то», а «кто-то». Однако разглядеть получше предмет столь бережного обращения не было никакой возможности, сколько Алоизий ни дышал на замерзшее стекло. Но то, что это была особа благородная, можно было судить по тем дорогим мехам, в которых она утопала. Ну и еще по тому почтению окружающих, которое она вызывала. Да и карета, обитая черным бархатом с серебряной оторочкой, запряженная в шестерку здоровенных меринов, украшенных плюмажами из белых страусовых перьев, выглядела внушительно. На ее дверце красовался прошитый серебряной вязью замысловатый герб.

Дальнейшее развитие событий не позволило поэту-медику углубиться в геральдику, дабы определить, к какому из многочисленных германских княжеских дворов принадлежала эта чудо-карета. Грохнула входная дверь, и на пороге, бряцая шпорами и палашами, возникли три кирасира. На касках и на начищенных до блеска панцирях отблески каминного пламени выхватили все тот же кот дезарм. [26]

Дальнейшее произошло в считаные секунды. Кинувшемуся навстречу хозяину капрал рявкнул в лицо один-единственный вопрос, который заставил всю кровь в тщедушном теле Алоизия прилить к лицу:

— Доктор есть?

Хозяин оторопело оглянулся на Алоизия, который всего час назад, немного привирая для важности, представился ему врачом.

— Герр доктор… — начал неуверенно мямлить хозяин, но договорить ему не дали. Два стража, ни слова не говоря, подхватили Алоизия под руки и не то повели, не то понесли несчастного студента навстречу его Судьбе.

Самая просторная комната гостиницы, которую хозяин держал для особо важных персон, была уже освобождена. Хозяйских «особо важных» постояльцев мягко попросили переместиться в другие покои. Когда капрал с дрожащим Алоизием приблизился к дверям, охрана взяла на караул и посторонилась. Капрал втолкнул студента в помещение и осторожно прикрыл за ним дверь.

Привыкнув к полумраку, Алоизий различил два силуэта. На кровати, прямо на раскинутых шубах, лежала, жалобно всхлипывая, девушка, над ней склонилась, по-видимому, прислуга.

На стук двери женщина распрямилась и обернулась. Алоизий невольно присел в полупоклоне. Нет, это была не служанка. На Алоизия смотрела явно благородная дама, от которой исходила уверенность человека, привыкшего повелевать. Женщина была красива. Алоизий облизал вдруг пересохшие губы и присел еще ниже.

— Вы доктор? — спросила женщина с волнением. Голос у нее был грудной и тоже очень красивый.

Не дожидаясь ответа, она сделала шаг в сторону, будто приглашая Алоизия к постели больной, и произнесла:

— Посмотрите мою дочь, она повредила ногу. Но нам непременно надо продолжать дорогу. Это чрезвычайно важно! Ради бога, помогите, доктор!

Завороженный голосом, в котором слышались одновременно и приказ, и мольба, Алоизий шагнул к кровати и… чуть не потерял сознание. Ибо на кровати во всю свою красу лежало само Совершенство!

Простим несчастному студенту его слабость. В ту минуту он и не подозревал, что действительно смотрел на одно из самых очаровательных созданий Европы того времени.

Девушка лежала с закрытыми глазами. Длинные ресницы пушистой темной бахромой откидывали причудливые тени на белоснежные щеки красавицы. Невиданного очарования лицо обрамляли золотые локоны, пышной копной рассыпавшиеся по подушке. Длинная шея так и манила последовать взглядом за ее призывным изгибом. Грудь, сдавленная корсетом, вздымалась двумя наливными яблочками. При этом лиф был наполовину расстегнут, чтобы облегчить дыхание больной, что завершало картину, превращая ее в шедевр.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});