Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник) - Джон Ле Карре

– Вижу, ты тоже дело знаешь, – сказал он. – Не слишком беспокойся обо мне, Джон. Со мной все будет в ажуре.

Они отправились в Абингтон: министерство договорилось с базой подготовки парашютистов. Их ждал инструктор.

– Привыкли к определенному виду оружия?

– Да, дайте мне автоматический браунинг три-восемь, пожалуйста, – попросил Лейсер робко, как маленький мальчик, обращающийся к бакалейщику.

– Теперь они называются девятимиллиметровыми пистолетами. У вас, наверное, был «Марк Один».

Холдейн стоял у дальней стены галереи, пока Эвери помогал вывешивать мишень размером в человеческую фигуру на расстоянии десяти ярдов и заделывал кусками клейкой ленты оставшиеся в ней отверстия от пуль.

– Обращаясь ко мне, называйте меня офицер, – сказал инструктор и повернулся к Эвери: – Не хотите тоже потренировать руку, сэр?

За него быстро ответил Холдейн:

– Да, организуйте, пожалуйста, проверку для них обоих, офицер.

Первым взялся за дело Лейсер. Эвери встал рядом с Холдейном, глядя в широкую спину Лейсера, расположившегося напротив вырезанного из фанеры силуэта немецкого солдата. Мишень была выкрашена черной краской и четко вырисовывалась на фоне местами осыпавшейся штукатурки стен. В области живота и промежности кто-то мелом вывел отметки в форме белых сердечек, а в целом фанерная фигура уже была обильно залеплена кусками клейкой бумаги. Они наблюдали, как Лейсер привыкал к весу оружия, быстро поднимая пистолет до уровня глаз, а потом медленно опуская его, вставляя пустую обойму, отщелкивая ее назад и вставляя снова. Он через плечо обернулся к Эвери, левой рукой отбросив со лба прядь русых волос, которая могла упасть на глаза и помешать видеть мишень. Эвери ободряюще улыбнулся ему, а потом тихо сказал Холдейну, словно обсуждая другой вопрос:

– Я пока в нем не разобрался.

– А чего в нем разбираться? Обыкновенный поляк, только и всего.

– Откуда он родом? Из какой части Польши?

– Вы же читали досье. Он из Данцига.

– Ах да, конечно.

Инструктор тоже приступил к своим обязанностям.

– Сначала поработайте с незаряженным пистолетом. Оба глаза открыты и смотрят на мушку, ноги расставьте чуть пошире. Вот так, замечательно. Расслабьтесь, почувствуйте себя свободно и комфортно. Это не строевое упражнение, а исходное положение для стрельбы. Да, все правильно. Вижу, вам это не впервой! Теперь поднимите пистолет, наведите на мишень, но пока не цельтесь. Отлично! – Инструктор громко выдохнул, открыл деревянный ящик и достал четыре обоймы. – Одна идет в пистолет, вторую держите в левой руке, – сказал он и протянул оставшиеся две Эвери, который с интересом смотрел, как Лейсер умело загнал снаряженный магазин в рукоятку пистолета, одновременно большим пальцем сняв его с предохранителя.

– Теперь приподнимите пистолет и направьте в землю примерно в трех ярдах перед собой. Займите стойку и вытяните руку прямо. Направив пистолет на мишень, но не целясь, расстреляйте первую обойму двойными выстрелами. И помните, мы не рассматриваем автоматическое оружие как особо точное. Оно служит скорее средством сдерживания противника в ближнем бою. Так, а сейчас медленно, очень медленно…

Прежде чем он успел закончить, тир завибрировал от громких звуков стрельбы Лейсера. Стрелял он быстро, стоя в очень напряженной позе, а его левая рука сжимала запасную обойму как гранату, вытянувшись вдоль тела. Он палил со злостью, как немой, который нашел наконец способ самовыражения. Со все возраставшим возбуждением Эвери чувствовал ярость и целеустремленность его стрельбы: два выстрела, еще два, потом три, а затем длинная очередь. Фанерный солдат раскачивался из стороны в сторону, а ноздри Эвери заполнил запах бездымного пороха.

– Одиннадцать из тринадцати попали в цель, – объявил инструктор. – Очень хорошо. Просто очень. Только в следующий раз стреляйте двойными, как вас просили, и дождитесь команды «Огонь!». – Он повернулся к Эвери. – Не желаете сделать свою попытку, сэр?

Лейсер между тем подошел к мишени и пальцами своих ухоженных рук обводил отверстия, оставленные пулями. Наступившая тишина начала давить на нервы. Он казался полностью погруженным в какие-то свои размышления, ощупывая мишень то там, то здесь, проводя пальцами по плоской поверхности немецкой каски, пока его не окликнул инструктор:

– Возвращайтесь на исходную. Мы не можем потратить на вас целый день.

Эвери встал на гимнастический мат, привыкая к весу оружия в руке. С помощью инструктора он зарядил первую обойму, нервно сжимая в кулаке вторую. Холдейн и Лейсер наблюдали за ним.

Эвери начал стрелять. Оглушительные звуки отдавались в ушах, но его юное сердце наполнилось унынием, когда он увидел, что мишень ни разу даже не покачнулась.

– Хорошая стрельба, Джон, хорошая!

– Да уж, хорошая, – машинально повторил инструктор. – Будем считать неплохой первой попыткой, сэр. – Потом, повернувшись к Лейсеру, он сказал: – Надеюсь, вы никогда не будете стрелять подобным образом.

Чувствовалось, что он умеет чутьем распознавать иностранцев.

– Сколько попаданий? – взволнованно спросил Эвери, когда они с инструктором направились к мишени и прикоснулись к тонкому слою бумаги, покрывавшему грудь и живот «немца». – Сколько, офицер?

– Тебе лучше пойти со мной, Джон, – прошептал Лейсер, обняв Эвери за плечи. – Мне понадобится твоя помощь.

Лишь мгновение потребовалось Эвери, чтобы подавить желание отказаться. Но затем он со смехом сам обнял Лейсера, ощутив теплоту, исходившую от его руки и от хрустящей спортивной куртки.

Инструктор провел их через парадный плац к кирпичному бараку, который, как кинотеатр, не имел окон и с одного конца был выше, чем с другого. Вход загораживали стены, смыкавшиеся друг с другом, как это бывает в общественных уборных.

– Тир для стрельбы по движущимся мишеням и в условиях плохой освещенности, – пояснил Холдейн.

За обедом они слушали магнитофон. Записей на различные темы должно было хватить на первые две недели подготовки. Их явно сделали со старых граммофонных пластинок. На одной из них, видимо, была царапина, которая теперь при воспроизведении потрескивала с размеренностью метронома. Все вместе это было нечто вроде салонной игры, но только очень масштабной, в которой предметы для запоминания не просто перечислялись, а лишь бегло упоминались – вскользь, небрежно, часто на фоне отвлекающих посторонних шумов, то возникая в споре записанных голосов, то повторяясь в беседе с искажающими смысл поправками. Основных голосов было три: один женский и два мужских. Прочие вмешивались лишь время от времени. Больше всего их раздражала дама.

У нее был невыразительный, но нравоучительный тон, какой часто с годами приобретают стюардессы. На первой пленке она читала списки, причем очень быстро. Сначала это был список покупок, которые она якобы собиралась сделать: два фунта этого, килограмм того, потом без малейшей паузы начинала говорить о шариках цветного драже – столько-то зеленых, столько-то светло-коричневых; затем речь заходила об оружии: винтовках, торпедах, патронах того или иного калибра. Следующей темой вдруг становились фабрики с их производственными площадями, отходами, ежегодными планами выпуска продукции и месячными нормами. На второй катушке она продолжала говорить на те же темы, но теперь ей постоянно мешали посторонние голоса, сбивая ее с толку и пытаясь увести беседу в совершенно неожиданную сторону.

Делая покупки, она ввязалась в свару с женой лавочника из-за товаров, качество которых ее не устраивало: несколько яиц оказались несвежими, а цену на масло она назвала просто сумасшедшей. Когда же сам бакалейщик попытался примирить женщин, его обвинили в том, что он нечист на руку. В разговоре упоминались такие забытые понятия, как месячные рационы и продуктовые карточки, говорилось о дополнительной выдаче сахара для варки джемов, а покупательница прозрачно намекала, что торговцы прячут самые дефицитные товары под прилавком. Лавочник уже начал спорить на повышенных тонах, но осекся, услышав голос ребенка, снова говорившего о драже: «Мама, мамочка, я выронил из банки три зеленых, а когда попытался положить назад, то сразу семь черных вывалились и упали. Мама, а почему черных теперь осталось только восемь?»

Место действия переместилось в паб. И снова в центре внимания оказалась та же женщина. Она зачитывала статистику вооружений; другие голоса вливались в разговор. Они оспаривали названные цифры, называли другие, вспоминали данные прошлых лет. Потом обсуждали тактико-технические данные и разрушительную силу какого-то вида оружия – не названного и даже не описанного, – причем спорщики цинично опровергали ее слова, и дебаты делались все более накаленными.

Каждые несколько минут мужской голос выкрикивал: «Стоп!» – что было похоже на присутствие некоего рефери, – и Холдейн останавливал воспроизведение, вовлекая Лейсера в обсуждение футбольных матчей или стоявшей за окном погоды, или в течение пяти минут, засекая время по своим часам (часы стояли на камине), зачитывал вслух заметки из газеты. Затем снова включалась запись. И при последнем включении они услышали смутно знакомый, но достаточно молодой и не слишком уверенный голос, принадлежавший человеку возраста Эвери, монотонный, как у священника: «А теперь вам нужно ответить на четыре вопроса. Если не считать тех яиц, которые женщина посчитала несвежими, сколько всего яиц она купила за последние три недели? Сколько всего насчитывалось в банке шариков драже? Каково было ежегодное производство точно откалиброванных орудийных стволов за 1937 и 1938 годы? И наконец, изложите телеграфным стилем любую информацию, с помощью которой можно вычислить длину каждого ствола».